Их было много! Так много, что Соломин с трудом пробился через их горланящую толпу к корабельному тралу.

- Докладываю, - сообщил Кроун. - Большерецкий староста верно обрисовал картину. Когда я вышел к устью Большой, там царило настоящее варварство. Мне пришлось тараном, разбить двенадцать японских кораблей, все их невода я утопил к чертовой матери, а команды браконьеров задержал для "декларации".

Кавторанг предъявил Соломину пачку протоколов о незаконном лове рыбы в русских территориальных водах.

- Капитаны японских шхун подписались охотно?

- Без принуждения! Вот протокол, вот тебе за неимением кисточки мое перышко рондо, ставь иероглиф. И они поставили.

Через открытые иллюминаторы в салон долетал возбужденный гам японцев. Соломин сказал:

- Я понимаю, что юридически все оформлено правильно, и не придерешься. Но что мне делать с этой японской оравой?

- А чем они виноваты? - ответил Кроун. - Я лично к ним зла не имею, они люди подневольные. Вы накормите их, обеспечьте ночлегом и постарайтесь скорее избавиться от них.

- Возьмите их себе и переправьте во Владивосток.

- Увы, дорогой, я ухожу до аляскинского Нома...

Соломин срочно повидался с Сотенным.

- Миша, - сказал он уряднику, - хоть тресни, а раздобудь посуды не меньше чем на двести персон.

- Господь с вами. Где я столько наберу?

- Где, где! - возмутился Соломин. - Обойди дома в Петропавловске и отбери у обывателей все тарелки.

- Ну, отберу. А наши с чего есть будут?

- Да из кастрюлек! Не велика жертва...

Японских рыбаков разместили в пустующих прибрежных пакгаузах, и они там устроились для ночлега, даже радуясь нечаянному отдыху. Хорошо, что на складах оказались запасы риса - его отдали японцам, они его сами и варили. Никакой охраны к ним Соломин не приставил, рыбаки в ней и не нуждались, ведя себя покорно и прилично, среди них не оказалось ни пьяниц, ни скандалистов. Но прошел срок, и Соломин уже начал поругивать Кроуна:

- Кто его об этом просил? Я надеялся, что он разгонит японцев - и только, а он обрадовался, что дело нашлось, и вот посадил мне на шею целый батальон дармоедов.

Блинов, человек практичный, предупредил Соломина, что никакой пароход не согласится задарма катать эту безденежную ораву из Петропавловска до Владивостока:

- Вот разве что случайно зайдет японский корабль.

- А если не зайдет?

- Тогда будут зимовать с нами и прожрут в бюджете Камчатки такую дырищу, что вы своим жалованьем ее не законопатите.

По вечерам японцы пели мелодичные грустные песни, а Соломин с растущей тревогой озирал несгораемый шкаф, где лежали (вместе с ключом) казенные суммы. Обывателям, кажется, уже поднадоело кормиться из кастрюлек! Но, к счастью, для Андрея Петровича, в Петропавловск вдруг зашло незнакомое судно.

- Кажется, "Котик", - пригляделся Блинов.

"Котик" принадлежал Камчатскому торгово-промысловому обществу, а курсы этого корабля, очевидно, прокладывались не столько в штурманской рубке, сколько в Петербурге в доме ? 49 по Галерной улице.

- Может, прибыл Губницкий? - спросил Соломин.

- Это барин, - ответил Блинов, - он не станет за океан мотаться. Скорее, прикатил барон фон дер Бриттен...

На корабле не оказалось ни того, ни другого. А капитан "Котика", немец с анекдотичной фамилией Битто, встретил Соломина с учтивой холодностью. Он был одет в прекрасный костюм из американского шевиота, и перед ним начальник Камчатки выглядел жалким босяком... Битте выслушал просьбу Соломина забрать японцев в трюмы для отправки во Владивосток.

- Я согласен, - сказал он. - Но вы напишите мне отношение, чтобы я мог предъявить его начальству компании.

- Куда писать? На Галерную, в Петербург?

Битте усмехнулся, угостив Соломина гаванской сигарой.

- Зачем же так далеко? Пишите прямо в Сан-Франциско, я скоро там буду и передам ваше послание мистеру Губницкому, он человек, сочувствующий чужой беде.

- Чью беду вы имеете в виду? - насторожился Соломин.

- Японцев - они же пострадали от вас...

Спорить на тему о страданиях не хотелось. А случайный приход "Котика" в Петропавловск только потом показался Соломину странным и непонятным. Ведь с корабля не бросили на камчатский причал даже сушеной фиги, но зато с причала забрали толпу японских рыбаков. Когда последний из них исчез в низах корабельных отсеков, Битте сразу передвинул на мостике телеграф, и машины "Котика" обдали провожающих душным теплом перегретых механизмов, - корабль ушел во Владивосток...

Сезон лососиного нереста закончился, вместе с ним завершился сезон тревог. Как бы то ни было, но в этом году Камчатка отстояла свои промыслы от пиратов. Совсем рядом, в шести милях от Камчатки, японский лейтенант Ямагато думал, что многое зависит от Губницкого... Но он не знал, что очень многое в делах Камчатки зависело теперь от Соломина!

ПРИЗНАКИ СУМАСШЕСТВИЯ

Скорее ради психологического интереса Соломин снова попросил Папу-Попадаки открыть сейф.

- А я вам не зулик, цтобы открывать касси. Одназды на Венской промысленной выставке в павильоне Франции появилась касся мсье Шубба, который обесцал сто тысяц франков тому, кто ее откроет... Я открыл! Но венская полиция поцадила меня в тюрьму. Сказыте, как мозно после этого верить людям?

- Вот я и не верю, что вы греческий дворянин.

Пала не стал этот тезис оспаривать:

- Хоросо. Я открою вам кассю, но за это возьмите меня с собою, когда поедете драть ясак с инородцев.

- Драть ясак не стану и вас с собою не возьму...

В присутствии появился Сотенный, опять завел речь о загадочной пропаже явинского почтальона:

- Ежели вожак у него не умел оборачиваться, тогда он, может, выпал с нарт на повороте и замерз, как цуцик. А вот куда Сашка Исполатов делся? Он и человек опытный, и вожак у него - чистое золото...

Соломин спросил урядника, бывали ли на Камчатке случаи бесследной пропажи людей.

- Сколько угодно! Иногда через несколько лет и найдут. Одни косточки да тряпочки... приходи, кума, любоваться.

- А если поискать как следует?

Мишка Сотенный рассмеялся:

- Найди попробуй... Сейчас трава выше козырька, а зимою снег любой грех кроет. Даст бог, и само все откроется...

Соломин не знал ни явинского почтальона, ни траппера Исполатова, а потому переживать исчезновение их он не мог.

Совершенно неожиданно его навестил Нафанаил - владыка клира петропавловского и духовный наставник камчатской паствы. При появлении благочинного в канцелярии Соломин испытал некоторое смущение, ибо, чего греха таить, за множеством дел не торопился отстоять всенощную... Спасибо Нафанаилу - он не учинил ему выговора, а завел речь на иную тему.

- Туточки вот, кады я сюды приехал, в некоем доме обнаружилось забавное чтение. Бумаги архивов камчатских. Избегая чадного курения и винопития, яко человек просвещенный, удосужил я разум свой чтением кляуз старинных. Воистину доложу вам: на примере былых начальников камчатских не избегнете вы кары господней... Уезжайте отселе, покедова в разуме!

- Простите, ваше преосвященство, - ответил Соломин, - но не могу уяснить, на что намекаете вы?

- На то и намекаю, что, как учит опыт камчатской истории, многие здешние начальники с ума посходили. Бряк - и поехали чепуху молоть, а сраму при этом уже не ведают, бедненьки.

- Я думаю, мне это пока не грозит.

- И сами не заметите, как в безрассудстве явитесь...

Соломин, естественно, спросил владыку, почему при душевно здоровом населении сумасшествие избирает для себя жертвы именно среди управителей Камчатки.

- Это нам не открыто, - увильнул Нафанаил.

Показался он человеком глупым, и глупым его речам Соломин не придал никакого значения.

В эти дни ему надоело кормиться у Плакучего, он нанял себе кухарку. В доме стало чуточку уютнее, дородная Анфиса походя сметала фартуком пыль со стола и говорила гневно: