- Но сами никогда не едят масло без хлеба.

- Да, - согласился Ямагато, - они все едят с хлебом.

Он вызвал токумусоте, приказал улучшить в гарнизоне питание. Затем пригласил Сато на чашку китайского чая высшего сорта "прелестные брови девочки, оставшейся сиротою". Лейтенант велел поручику еще раз проверить вооружение. Ночью на мысе Кокутан был разожжен маяк, в сторону огня летели из мрака ночные птицы, и, ослепленные, они разбивались, ломая хрупкие крылья о гудящие линзы рефлекторов. Под утро вокруг маячной башни стало белым-бело от сотен и тысяч погибших птиц. Но яркий свет с острова Шумшу не вызвав из темени Охотского моря ни одной шхуны - они погибли...

Ямагато хлебнул русской водки, а солдатам позволил заполнить фляги сакэ. Батальон был построен перед казармой. Каждому десантнику выдали в дорогу по коробочке, сплетенной из тонкой щепы; внутри были красиво уложены кусочек рыбы, горсть вареного риса, яичный омлет и пучок сельдерея. Ямагато перед строем произнес воинственную речь, а солдаты кричали "банзай". Лейтенант разрешил им писать последние письма домой. "Мы еще живы..." - так начинались послания на родину. Потом паруса наполнились свежаком, флотилия тронулась на Камчатку.

Возглавлял десант сам Мацуока Ямагато, имевший на поясе самурайскую саблю и ручную бомбу весом в четыре фунта. Конечно, лейтенант не мог предполагать, что судьба этой бомбы забавно переплетется с судьбою самого Губницкого... Солдаты затянули древнюю песню самураев:

В бурном море - трупы качаются,

В диком поле - трупы валяются.

Листья сакуры - тоже увянут.

Все живые - мертвыми станут.

Охотское побережье Камчатки - не приведи бог: то скалы, то трясина, в которую только ступи, потом ног не вытянешь, а сапоги в ней оставишь. В некоторых местах долины прибрежья занесло вязким илом, поверх которого на протяжении многих столетий океан, разбушевавшись, выбрасывал миллиарды рыб. Разлагаясь, это клейкое рыбное месиво насквозь пропитало почву; очень толстый слой черного, как нефть, перегноя (кстати, драгоценного для земледелия!) заливал побережье, в него-то и вляпался японский десант...

Высадка была неудачна по той причине, что японцы искали участок берега непременно безлюдный. С большим трудом выдираясь из трясины, которая властно хватала за ноги, десантники все-таки выкарабкались на сухое место. Покрытые черной пастой, источавшей резкий запах гниения, японцы шумно дышали, сидя на опушке леса, в волнении озирая широченные заливные луга и высокие заснеженные горы Камчатки.

Как ни безлюдна эта страна, но из зелени густого орешника их разглядели глаза деревенского мальчика. Это был пастушонок из деревни Явино; хлопая бичом, он сразу же погнал стадо обратно домой...

- Дядя Петя, - сообщил он старосте, - а тамотко, близ Озерной, много-много не наших вылезли. Вылезли и сидят, все в грязи по уши. Ничего не делают, тока разговаривают. А у них знамя само-то беленько, а посередке шарик красненький.

Староста сообразил, кто это там ничего не делает а только разговаривает. Он побежал не куда-нибудь, а прямо к дому вдовы явинского почтальона, которая недавно овдовела вторично. Сгоряча схватил бабу за волосы, стукнул ее об стенку.

- Иде японец-то твой? Не знаешь? - спросил он. - Видать, пригляделся, как мы живем тута в благодати, да на Шумшу смылся? А теперича привадил к нашему порогу грабителей... Я тебе, сучке такой, все патлы повыдергаю!

Оставив воющую от страха бабу, которая и сама не ведала, куда подевался сначала муж-почтальон, а потом приблудившийся с моря японец, староста кинулся к явинскому дьячку, велел тому бить в колокола не жалеючи, чтобы звоны услышали люди даже на дальних выпасах... Возле лавки собрался народ. Староста объявил: пусть каждый хватает все, что есть самое дорогое в доме, надо немедля уходить в горы.

- Имею на то предписание от начальника уезда.

- А стрелять-то рази не будем? - спрашивали его.

- Стрелять погоди. У японцев наверняка пушка. Он тебе так пальнет, что башка на пупок завернется... Чай, в Петропавловске не дурнее нас с тобой и знают, что делать.

Взять в горы скотину явинские не могли, оставили ее в деревне. Не прошло и получаса, как все крестьяне - с бабками и детьми, неся на себе поклажу, - тронулись прочь из родимого селения в сторону синевшего вдали горного хребта Кима. Слов нет, жаль было оставлять живность, жалко (до слез жалко!) и домашнего барахла, что за один годок снова не справишь.

В лесу сделали первый привал.

- Все здеся? - спросил староста.

- Пересчитайтесь.

Недосчитались вдовы явинского почтальона.

- Во подлая! - стали дружно бранить бабу. - От мира отбилась, знать, дурное удумала... с японцем осталась! Отойдя в сторонку, мужики-охотники порешили:

- Надо бабу или сюды притащить, или прикончить, чтобы она, курвища, не сказала японцам, кудыть мы подались всем миром.

Бросили жребий: выпало вернуться в Явино парню по имени Помпеи; не прекословя, он взял в руки ружье и спросил:

- У кого пули надпилены?

Охотники на моржей всегда надрезали пули напильником, делая их разрывными - со страшной убойной силой, способной сокрушить мощные черепа морского зверя. Ему дали такую пулю.

- Хватай бабу за волосья и тащи к нам, - наставлял парня староста. Ежели зарыпается, шваркни по ней и дуй обратно.

- Ладнось, - ответил Помпеи и побежал...

Он скоро достиг Явина и уже был близок от дома вдовы почтальона, когда со стороны околиц показались японские солдаты, шагавшие напрямик по свежевскопаным грядкам огородов. Без предупреждения они открыли огонь из карабинов, и бедный Помпеи, кружась под пулями, вскрикивал от каждого попадания:

- Ой!.. Ах!.. О-о!..

Падая наземь, парень пустил разрывную пулю в чистое небо и, суча ногами, затих посреди деревенской улицы, в пыли которой бродили равнодушные ко всему куры.

Вечером лейтенант Ямагато с помощью поручика Сато стали допытываться у вдовы явинского почтальона, куда делся тот молодой японец, что жил у нее, и почему он не встретил десант возле деревни Явино. Замучив пытками невинную женщину, самураи приступили к ужину... В этот тихий и благодатный камчатский вечер, под трескучее пение кузнечиков в высоченной траве, японцы поедали сметану и лакомились говядиной.

Над колокольнею прозрачной от ветхости старинной церквушки Явина развевался японский флаг. А при въезде в деревню лейтенант Ямагато укрепил столб, на котором приколотил доску с широковещательной надписью:

СМЫСЛО НА ЭТОЙ ТЫНЬ ПИСАНИ СЛОВ:

ИМЕННА ЭТОТ ЗЕМЛЯ УЖЕ ПРИНАДЛЕЖАЛ

СЯ ЯПОНИЮ - ПОЭТОМУ КТО ТОГО ТРОГАЕТ ЭТО ТЫНЬ БУДЕТЕ УБИТА КОМАНДИР ЯПОНСКИ ВОЙСКИ

Но в Петропавловске еще ничего не знали...

К ИСПОЛНЕНИЮ ДОЛГА

В эту же самую ночь, на другом краю Камчатки, в душной погибели черемухи, красивая камчадалка Наталья Ижева отдалась любимому... Потом, лежа в мокрой траве, долго плакала. Лепрозорий не был отгорожен от мира забором, можешь бежать куда глаза глядят, но бежать было некуда!

- Не плачь и верь мне, - сказал траппер Наталье. - Ты сама знаешь, что я давно смотрел на тебя совсем не так, как смотрю на остальных людей... Не плачь, не плачь, я что-нибудь придумаю. Здесь жить не останемся.

- Где же? Где же нам жить?

- О-о, ты еще не знаешь, как широк этот мир...

Утром огородник Матвей, догадываясь, где всю ночь до зари пропадала Наталья, строго выговорил Исполатову:

- Нехорошо поступаешь, Сашка... неладно.

Исполатов смазывал "бюксфлинт". Он сказал:

- А ты, старче, не суйся не в свое дело.

Для верности траппер стукнул трехстволкой об пол, и опять (как тогда!) что-то тихо и внятно щелкнуло. Исполатов не думал, что у Матвея по-прежнему острый слух.

- Опять у тебя? - показал он на ружье. - Смотри, доиграешься, что тебе башку оторвет. Или закинь свой трояк на болото, или исправь курки... Я же слышал: у тебя опять сбросило!

- Да, Матвей, - подавленно ответил траппер. - Это на картечном стволе. Но в пулевых еще ни разу сброса не было...