Лору любила одна только мать. А остальные смеялись над ней и дразнили. Так долго и сильно дразнили, что Лора вдруг поняла — она боится своего собственного отражения в зеркале. И этот страшный черный человек стал сниться ей ночами.

Кто знает, что случилось бы с Лорой, если бы не политические изменения внутри государства. Иногда, оказывается, эти политические изменения могут повлиять на частную жизнь отдельно взятого гражданина. Политические изменения повлекли за собой изменения культурные, и негры вдруг стали модными. Они стали все чаще мелькать на эстраде, и все узнали о том, что негры — великолепные танцоры, великолепные певцы и спортсмены. Теперь уже любая уважающая себя музыкальная группа вне зависимости от направления пропагандируемой музыки мечтала заполучить в свой состав негра. Или, что особенно пикантно, негритянку.

Негры стали модными. Лора стала модной задолго до того, как на эстраде появился всеобщий любимец Шоколадный Заяц. Она и сама не поняла, как это случилось, что люди вдруг потянулись к ней. И все изменилось.

Она простила матери все, кроме одного — своего имени. И если кто-нибудь называл ее Ларисой, всегда шипела, как дикая кошка, и начинала грубить. Абсолютно всем, даже близким. А потом объясняла: защитная реакция…

После школы Лора, как и ее мать когда-то, уехала в Москву. Как и мать, провалилась на экзаменах в МГУ и едва не стала звездой, объездив полмира в составе подтанцовки одного известного попсового исполнителя. Но потом у Лоры с попсовым исполнителем случился конфликт, она заявила, что большая эстрада — это грязь, и вернулась из Москвы в родной город, предпочитая заниматься с детьми в танцевальной студии — для души, а по вечерам да еще во время летних отпусков — сводить с ума своей танцевальной грацией и фантастической сексуальностью посетителей ночных баров или заграничных туристов. Для того чтобы зарабатывать.

Последние два года Диана иногда танцевала с ней. Лора сама обучила ее танцам и сама же занималась постановкой номеров. Вместе они совершили прошлым летом тур по заграничным отелям и получили очень хорошие деньги. Правда, думать о том, какая сумма осела на счете агентства по трудоустройству за границей, даже не хотелось.

— Ты что уставилась на меня, а? — Лора вскинула тонкие, идеальные брови и щелкнула в воздухе пальцами.

— Ты красивая. Правда.

— От красивой слышу! Ладно, Дунька, не вешай нос! Все в нашей жизни замечательно, ведь правда же?

— Правда, — улыбнулась Дина.

Дунька — это была еще одна разновидность ее имени и знак особого расположения к ней со стороны Лоры.

В этом доме у всех было, как минимум, по два имени. Чемпионом по количеству имен, конечно, была Таня. После нее шел кот Василий, у которого было еще два человеческих имени — Сережа, потому что он был серый, и Миша, потому что напоминал порой толстого неуклюжего медведя, а также добрая дюжина кошачьих имен и просто кличек. Диана и Лора по количеству имен плелись в аутсайдерах.

— Завтра не приду. Завтра у меня вечер в ночном клубе.

— Я помню. Да ничего страшного. У меня вечерней тренировки нет. А до обеда Таисия Федоровна за Танькой приглядит. Да и вообще Танька самостоятельная уже и почти взрослая. Может и одна дома оставаться.

Ага. — Лора рассмеялась. — Ты сама-то, вообще, поняла, что сейчас сказала? Одна! Как же, оставишь ты ее одну! Да она у тебя еще лет восемь-десять точно будет под присмотром соседской бабушки… Или под моим присмотром, или под присмотром Мура, но только не одна… Ладно, я побежала. Не грусти!

Закрыв за Лорой дверь, Диана огляделась: в квартире порядок. Танюшка спит себе спокойненько, укрытая одеялом, дышит неслышно. Кот незаметно явился домой, через форточку, как обычно, и уже скрипит на кухне своими кошачьими сухарями. Все нормально, все спокойно, все замечательно. С чего это, спрашивается, ей грустить? И уж тем более — чего бояться?

Дни стали короче. Вечерняя дорога светилась огнями светофоров и неоновыми вывесками магазинов. Вечерние краски осени были яркими и искусственными, но в это время суток, когда солнце уходило с горизонта и небо уже не могло быть голубым, а листья на деревьях — желто-багрово-коричневыми, огни светофоров и неоновые вывески напоминали миру о том, что он существует. В полной темноте ноябрьского вечера любой гражданин этого мира, хоть немного склонный к философии, наверняка мог бы в этом усомниться — если бы не вывески и не огни светофоров.

Сбросив скорость, Иван слегка повернул руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд. На следующем перекрестке предстояло повернуть направо, подняться немного и снова повернуть, теперь уже налево. Таков был объездной маршрут, который в конце концов должен был привести его к дому.

За последнюю неделю Иван уже привык к этому объездному маршруту. И сбавлял скорость, и крутил руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд, и включал потом поворотник уже автоматически, не задумываясь. Хотя эта дорога, с которой он каждый раз сворачивал, была прямой и короткой дорогой к дому. Дорогой, с которой он никогда не сворачивал в течение трех лет. С тех самых пор, как арендовал свой офис в центре города.

Последнее время он стал приходить домой на десять минут позже. Это заметила даже мама.

Он говорил маме, что задерживается на работе. Хотя до сих пор на работе никогда не задерживался. Это было святое правило — не задерживаться на работе. И без того он работал по десять часов в день. С восьми до шести. И в выходные тоже работал. Не хватало еще задерживаться.

Просто эта объездная дорога была длиннее.

Теперь она стала ему знакомой. За неделю он успел изучить и запомнить каждый светофор на перекрестке этой объездной дороги, каждый киоск, каждый рекламный щит и даже знал тайное место, где прятались на этой объездной дороге гаишники с радаром.

Впрочем, за превышение скорости гаишники на дороге его ни разу не останавливали. У них просто не было для этого повода, потому что по этой дороге Иван всегда ехал очень медленно. Со скоростью, которая была даже меньше допустимой.

Когда вдалеке показывалось здание спортивного комплекса, он даже уже не ехал. Он практически полз по этой дороге, провоцируя недовольные сигналы водителей-попутчиков.

Он уже целую неделю ездил только по этой дороге. И утром, на работу, и вечером, с работы. И целую неделю, завидев вдалеке спортивный комплекс, снижал скорость до тридцати километров в час.

Но от этого ничего не менялось.

Может быть, стоило снизить скорость до двадцати или до десяти километров? И ездить по этой дороге не два раза в день, а четыре, придумав себе обеденный перерыв? Может быть, стоило вообще остановиться посреди дороги, как раз напротив спортивного комплекса, включить аравийку и стоять, делая вид, что машина сломалась?

А может быть, все-таки стоило перестать играть в эти детские игры, вильнуть к обочине, поставить машину на сигнализацию и просто зайти внутрь спортивного комплекса? Подняться на второй этаж и зайти в тот зал? В тот самый зал, который светился огнями и в окнах которого мелькали тонкие детские фигурки, взлетающие в воздух, группирующиеся, переворачивающиеся в молниеносное двойное сальто, исчезающие и снова взлетающие…

И может быть, стоило перестать задавать себе этот дурацкий вопрос «зачем?». И обзывать себя кретином, и давать себе клятвы, что больше он не поедет по этой дороге, что сейчас он едет по ней в последний раз…

Может быть, и стоило. И если бы у него была возможность задать этот вопрос кому-нибудь другому, и если бы этот кто-то другой оказался таким мудрым, что смог бы ответить на него, дать Ивану правильный совет, — пожалуй, он последовал бы этому совету. Пожалуй…

Иван даже иногда представлял себе этого «мудрого», дающего ответы на самые сложные и бессмысленные вопросы. Мудрый в его представлении имел густую седую бороду, лицо, изборожденное морщинами, и почему-то походил на китайца. Это и злило Ивана больше всего — спрашивается, откуда может какой-то китаец знать, что творится в душе у обычного русского парня Ивана? Как быть с разницей менталитетов?