– Я с детства понятливый: три раза объяснят, уже начинаю понимать.

– И шутки твои…

– Молчу.

– С вечера – подумать! – с вечера болен ребенок, а они все как бы подешевле устроиться. И эта ложь: «Разве есть у нас что-либо дороже детей?» Если ты сию же минуту…

– Уже иду.

– Нет, мы пойдем вместе.

Андрей сел на табуретку посреди кухни, вздохнул:

– Тогда я не пойду.

И руки на коленях сложил. Аня смотрела на него. Так смотрела, что у него волосы на макушке начинали потихоньку дымиться. Но он сидел с ничего не выражавшим лицом. И она знала: при всей его мягкости, сейчас с ним ничего не сделаешь. У него было однажды на фронте, когда он сел и не сдвинулся с места. Батальон отступал или рота – Аня никогда не могла запомнить, что часть чего и что во что входит,- так вот, они побежали, а он сел на землю. И они бежали мимо него. Потом начали останавливаться.

Лет восемь они прожили с Андреем, когда случайно она услышала об этом: приехал однополчанин, они выпивали вечером на кухне и тот стал вдруг вспоминать. Потом Митя много раз выпытывал у отца: «А что ты им говорил? А ты бы вверх стрелял…

А почему ж они начали останавливаться?» Отец только улыбался: «Ну, может, подумали – я жаловаться на них стану».- «Кому?» – «Да, пожалуй что и некому».- «А если б не остановились? А тут немцы. Что тогда?» – «Тогда? Тогда, сын, могло тебя на свете не быть…»

– Хорошо, я не пойду,- сказала Аня.- Но ты даешь мне слово?

– Тебе бы дюжину детей, двоих тебе мало,- говорил Андрей, кладя лишнюю пачку сигарет в карман.- Может, мне с Виктором придется поехать.

– Деньги возьми. Дотянуть до таких пор!

– В наше время от аппендицита не умирают.

– Да? Тысячи по стране. Вот от такого невежества. Прежде рак научатся лечить.

У Анохиных творилось уже невообразимое что-то. До Зины дошло с опозданием, но теперь она была как безумная. То кидалась Милу одевать, то причитала над ней и до того запугала ребенка, что казалось – она и в самом деле умирает.

Андрей вызвал Виктора во двор:

– Вы хоть девочку-то пожалейте.

Виктор только сморщился жалко. Когда закуривал, дрожали руки.

– Вот что: я пойду на переезд. Какую-нибудь машину поймаю. Хоть грузовик. Но ты не жди. Найдешь раньше – езжайте. Договорились? Все равно переезда не минуете.

По деревне Андрей шел, а дальше побежал. Издали увидел грузовик с сеном, под которым и грузовика не было видно: огромный стог, покачиваясь, переваливал через переезд. Когда подбежал ближе, из-за грузовика вынырнул скрывавшийся в пыли «Москвич».

Андрей кинулся к нему с протянутой рукой – в «Москвиче» подняли изнутри стекло.

А после сорок минут стоял на переезде, куря сигарету за сигаретой. Шлагбаум опускался, обдавая ветром и грохотом, проносился состав, и долго еще земля дрожала под подошвами. Вновь подымался шлагбаум.

Из будки вышла молодая стрелочница с синей эмалированной кружкой и хлебом в руке, села на вымытые деревянные ступеньки крыльца, натянула юбку на загорелые колени.

– Давно ждешь.

Андрей подошел ближе.

– Понимаешь, дело какое…- И рассказал ей.

– Дочка твоя?

– Приятеля.

Сладко причмокнув, стрелочница отхлебнула молока из кружки. Над верхней губой ее, как усы, темное пятно. И такое же темное пятно на лбу, словно загар неровно лег.

Если верить примете, сын должен быть у нее.

Она отхлебывала розовое молоко и смотрела на закат. Тихо было вокруг. Пусто.

Пахло мазутом от полотна. Железо, шпалы, щебенка, весь день калившиеся на жаре, теперь отдавали тепло, и вдали, где горели зеленые огни светофоров, блестящие рельсы зыбились над землей, словно превратясь в прозрачный пар.

Наконец на полевой дороге показалась машина. Она шла быстро, пыль далеко стлалась за ней. Попав под свет заката, блеснула на повороте ветровым стеклом.

Стрелочница поставила кружку на ступеньку, пошла за будку, и шлагбаум начал медленно опускаться.

– Спасибо! – крикнул Андрей на бегу.

«Волга» уже приближалась к переезду, требовательно сигналя.

Андрей подбежал, потянул дверцу на себя:

– Шеф!

И всунулся под верх машины, не замечая на своем лице искательной улыбки.

– Шеф, выручай. Ребенок заболел… Целый час стою. Ты не думай, не заразно.

Довезти только.

Не снимая носка летнего ботинка с газа, шофер слушал, смотрел большими блестящими глазами. Кивнул:

– Все понятно. Не могу.

И глянул на дверцу, за которую держался Андрей.

– Слушай, шеф, тут всего два километра!

Шофер постучал ногтем по стеклу автомобильных часов:

– Сколько на них, прочитай. Было без трех минут восемь.

– Уже должен быть. Машина государственная, я человек государственный…

Голос тихий, сочувственный, слова заученные. А сам молодой, в свежей навыпуск рубашке на загорелом теле. Откинулся на спинку сиденья, смотрит ясно. Должно быть, по дороге искупался в речке: жесткие волосы мокры. Такой одним видом своим хозяйский глаз радует. Да еще в чистой машине.

Андрей сел рядом, захлопнул дверцу за собой.

– Пойми, все равно не уйду. Час ждал.

– Машина государственная…

– А мы? Другого государства? Два километра туда, два обратно,- Андрей достал пять рублей,- оглянуться не успеешь.

Шофер спокойно посмотрел на деньги, посмотрел назад на чистые чехлы.

– Да нет, нет, не думай! – поспешил заверить Андрей.- Девочка большая, нигде ничего не напачкают: аппендицит.

– Эх, режешь ты меня без ножа! – Шофер втиснул деньги в прорезной карман туго обтягивающих светлых брюк. Заторопился.- Приедем, а там еще ждать небось?

– Нас ждут!

Андрей высунулся, радостно махнул стрелочнице. Шлагбаум начал подыматься.

– Во-он что! – теперь только сообразил шофер. И пообещал: – Буду, ехать обратно – вгоню ей чертей!

Андрей сбоку наблюдал его. Он знал эту породу. Но спросил простовато:

– Кого возишь?

Шофер повернул голову, похолодевшими глазами глянул на него:

– А тебе зачем?

– Все ясно. Вопросов не имею, молчу.

– Ты понятливый,- насмешливо похвалил шофер.

– Ну так! Ты, кстати, на часы не гляди, они у тебя бегут. Вот точное время.

– Что за фирма?

– Наши. «Полет». Направо, направо. И до магазина. Вон под железной крышей.

– Сколько платил? Пятьдесят пять рэ?

– Вроде.

– Я себе такие хотел. В экспортном исполнении. Конечно, можно достать.

– Часы хорошие,- хвалил Андрей, радуясь, что он хоть этим заинтересовался.- Десять суток – ни разу не подводил. Вот в этот проулок давай. Видишь – ждут! Я тебе говорил.

У калитки караулил Виктор. Завидя машину, кинулся в дом.

– Давай скорей! – кричал Андрей, на всякий случай не вылезая.

Пока разворачивались, Виктор вынес на руках дочь, Зина и Аня несли вещи.

Обернувшись назад, шофер хмуро смотрел, как эти люди, пригибаясь, будто кланяясь ему, лезут в машину, усаживаются с ребенком на чистых чехлах.

– Кошелку не ставьте!

– Я молоко забыла выключить! – в последний момент из машины крикнула Зина.

– Не думай, посмотрю! За всем посмотрю! – Аня уже махала им, торопила.

Леша, хозяйка, все их дети, человек пять соседок стояли, пригорюнясь, словно отпевать собрались. Под ногами у них металась охрипшая от лая Дамка.

– Ну, все, что ли?

– Поехали.

От трех калиток, как со старта, рванулись собаки под колеса. Когда сворачивали в проулок, Андрей обернулся. Ани уже не было, женщины стояли подпершись, обсуждали событие. Серединой улицы бежала обратно Дамка, мотая из стороны в сторону мокрыми отвислыми сосками.

Миновали магазин, к крыльцу которого прислонено, как всегда, несколько велосипедов, уже переезд показался, как вдруг – Зинин исторический крик:

– Мила! Доченька-а!..

У Андрея от этого ее крика холод пошел по затылку.

Когда обернулся, увидел Зинино безумное лицо, залитое слезами.

– Она… она… глаза закрыла…

– Господи, да что ж ты так! У меня и то…