Она спросила себя, какие сны снятся ее мужу, – если он вообще способен их видеть сквозь темную пелену, скрывавшую помрачневший рассудок и усталую душу? Речел встретила взгляд Генри и заставила себя, не шевелясь и не моргая, смотреть ему в глаза. Точно так же она делала, когда встречала индейцев или оставалась один на один с горной пантерой, зная, что стоит ресницам предательски дрогнуть, как на тебя мгновенно нападут. С индейцами Речел всегда умела находить общий язык, а горную пантеру сумела застрелить. Но она предчувствовала, что Генри Эшфорд понятия не имел о том, что такое жить в мире.

Тишина… Это та же темнота, и тени невысказанных мыслей сгущались, чтобы лишить Генри покоя, терзать неизвестностью. Он остался наедине с Речел… своей женой.

Генри смутно помнил, как Люсьен объяснял ему, что он должен отправиться в лавку выбрать какое-нибудь вино. Совсем недавно услужливый официант вносил в комнату ароматную еду, дразнящую аппетит, Люсьен приподнимал крышки, инспектируя каждое блюдо.

Но сейчас крышки были закрыты, и запах лаванды тревожил Генри, заставляя все время чувствовать присутствие женщины, сидящей напротив, обостряя любопытство, отрицать которое он не мог. Генри хотел отвернуться, но его удерживал ее спокойный взгляд. Генри продолжал смотреть на Речел и не шевелился, словно зверь, ослепленный ярким светом.

Он смотрел на ее руки, лежащие на коленях и сжатые так нервно, как будто женщина держала в ладонях свою судьбу и согревала ее, чтобы та смягчилась и из нее можно было вылепить что-нибудь сносное. Затем Генри заметил на безымянном пальце ее левой руки простенькое кольцо – медное, с которого уже начала слезать тонкая позолота. И это вместо рубинов и бриллиантов?

– Вы отказались от настоящего кольца. Почему? – спросил Генри, нарушая тишину и удивляясь звуку собственного голоса.

Поймав его взгляд, Речел тоже посмотрела на свои пальцы:

– Потому что его дарил мужчина, который не был обязан этого делать.

– Переживаете, миссис Эшфорд? От вас я этого не ожидал.

Некоторые вещи стоят того, чтобы переживать, хотя я, признаться, плохо знаю, что это такое.

Простое признание, но в ее устах оно означало гораздо большее, нежели могла предположить даже сама Речел. Означало такую внутреннюю опустошенность и бессмысленность ее жизни, какую не испытывал даже Генри. Когда Люсьен предлагал Речел кольцо, Генри негодовал: ведь брат так беспечно распоряжался памятью о матери, для которой кольцо очень много значило, – как и ожерелье, подаренное их отцом. Она любила мужа до сумасшествия и пожертвовала рассудком, чтобы сохранить память об этой любви. Мать жила иллюзиями и унесла их в могилу, умерев с улыбкой на устах. Кольцо напоминало Генри о радостях и страданиях, пережитых в детстве.

Речел продолжала пристально смотреть на мужчину напротив, как будто пыталась угадать его мысли. «Она не такая, как все», – вспомнил Генри слова брата. Эта женщина и в самом деле возбуждала его любопытство. Но это ему не нравилось: если Речел вышла замуж из деловых соображений, то пусть не требует от него любви.

– Вы так внимательно смотрите на меня, мэм, – произнес Генри. – Что-нибудь увидели?

Ее ресницы дрогнули, ответ последовал не сразу, словно она не хотела выдавать свои мысли:

– Ничего не увидела.

Ничего. Странно, но Генри казалось, что Речел понимает все, что творится у него внутри – об этом говорили ее глаза. Он со страхом подумал, что так глубоко спрятал от посторонних глаз свою душу, что сам потерял ее и не в силах совладать с судьбой.

– Ничего – это именно то, что вы приобрели, – сказал Генри с вымученной улыбкой. – Вы продешевили.

Она покачала головой:

– Я не покупала вас, как и вы не продавали себя, сэр. Мы заключили деловое соглашение и через пять лет обеспечим друг другу будущее.

– То есть вы приобрели какие-то новые иллюзии? Я знаю, что существует только настоящее, которое является продолжением прошлого. – Генри прищурился. – Отчасти вы приобретете прошлое. Но скажите, что вы станете делать через пять лет? Разведенные женщины не пользуются в обществе особым уважением. Ни здесь, ни в Англии.

– Господи помилуй, Генри! Рассуждать о разводе, когда мы еще не выпили за свадьбу? – воскликнул Люк, заходя в гостиную с бутылкой вина в руке. Голос его звучал беспечно, но Генри безошибочно уловил в нем железные нотки. – Я умираю с голода. Наконец-то мы будем обедать посемейному и не швырять друг в друга тарелки.

– Разве люди так делают? – спросила Речел, принимая руку Люсьена и вставая с дивана.

– Есть такая традиция, и она не лишена смысла, – серьезно сказал Люк. – Это менее опасно, чем бросаться словами. – Он подвел Речел к столу и галантно помог ей сесть. – Генри, мы будем обедать?

– Конечно, – ответил тот, направившись к столу. – Откорми любого племенного быка, чтобы он успешно выполнял свои обязанности!

Генри сел на оставшийся стул – напротив Речел, чтобы не поворачивать головы, если захочется посмотреть на жену. Он вспомнил дом, наивные детские страдания, когда еда подавалась маленькими порциями, за столом нельзя было вертеться и выбирать блюда. Во время приема пищи и других подобных ритуалов родители учили его выдержке и терпению.

Почувствовав аромат умело приготовленной дикой утки, Генри посмотрел на Речел. Она уставилась в свою тарелку и сидела неподвижно. Генри нетерпеливо заерзал на стуле и кашлянул.

– Платье очень вам идет, Речел, – любезно сказал Люк и мерно застучал вилкой по столу.

Женщина подняла глаза:

– Благодарю.

Стук участился. Генри удивился, откуда у Люка такая привычка. Он снова кашлянул:

– Начнем?

– Да, Речел, окажите любезность. Мы ждем вас, – поторопил ее Люк.

Она выбрала вилку, подцепила кусок мяса и положила себе в тарелку. Генри облегченно вздохнул. Принявшись за еду, женщина внимательно следила за движениями Люка. Она ела не торопясь, откусывая такие маленькие кусочки, что можно было усомниться, получала ли она от пищи удовольствие. Впрочем, Люсьен ел так же медленно и осторожно.

Боже! Речел не знает, как пользоваться ножом и вилкой, а Люк, судя по всему, молча учит ее!..

Внизу на улице послышался истошный крик, и снова наступила тишина. Генри перестал жевать и поднял голову. Речел продолжала борьбу с уткой, тяжело вздыхая и искоса поглядывая на Люка.

За окном раздались ружейные выстрелы – один, еще один, затем – пронзительный поросячий визг и пьяные радостные крики. Ничего страшного – кто-то застрелил заблудившуюся свинью. Генри положил вилку на стол и вздохнул:

– Мне это надоело.

Он встал, подошел к Речел, не слишком нежно тронул за плечо и указал на ее столовые приборы:

– Ложкой накладывают, а едят вилкой. Ножом разрезают мясо и помогают вилкой… вот так.

Генри случайно коснулся ее руки и почувствовал холод. Его собственные пальцы неожиданно задрожали, и он выпрямился:

– Лучше всего забудьте о хороших манерах. Я не хочу есть эту утку даже за завтраком.

– Твое поведение возмутительно, Генри! – заметил Люк.

– Пока Речел научится правильно держать ложку и вилку, она умрет с голоду, – возразил Генри, вернулся на место и вцепился зубами в свой кусок.

Речел переглянулась с Генри и произнесла:

– Спасибо, что указал мне на разницу… между хорошими манерами и здравым смыслом.

Люсьен усмехнулся, откинулся на спинку стула и поднес к губам бокал с вином. Генри поднял свой:

– Поздравляю, Люк! Ты выбрал мне жену, у которой сообразительности больше, чем у нас с тобой вместе взятых.

Генри невольно оглядел лицо и фигуру Речел, любуясь ее чертами, гордой осанкой. Она обратилась к Люсьену:

– Действительно, почему вы выбрали меня?

– Генри уже ответил на этот вопрос. Потому что вы все быстро схватываете. Мне кажется, что даже если бы вы не повстречали Генри вчера вечером, то все равно догадались бы о подвохе. – Рассматривая свой бокал, Люк перевел взгляд на Речел: – Очень немногие способны нас различить.