АЛЛА. Согласна, Такого не бывает.

ТАНЯ. Ой, второй звонок!

ЛЕНА. В антракте.

АЛЛА. Конечно.

После второго действия.

Все трое (одновременно):

– Ну, как?

ЛЕНА. Юрка просто великолепен.

ТАНЯ. Но он слишком молодо выглядит.

ЛЕНА. Жалко, что ему не дали роль в следующей постановке. Обидно за парня. Очень талантлив.

АЛЛА. Все правильно, Леночка. Юра хорошо играет. Но, к сожалению, он не только играет. Каждым своим жестом, каждой репликой он пытается подчеркнуть: мол, смотрите, как я хорошо играю.

ЛЕНА. Вы прямо как профессиональный критик.

АЛЛА. Зачем издеваться над старой, больной женщиной?

ЛЕНА. «Старой, больной». Это Сашкина фраза.

ТАНЯ. А чем вы больны?

АЛЛА. Да так, к слову. А вообще у меня что-то с печенью. Сейчас я на строгой диете.

ТАНЯ. Ой, как здорово! Ведь у меня тоже холецистит.

Весь антракт прошел в оживленной беседе на медицинские темы.

После спектакля, проводив Таню, Лена и Алла пошли к метро.

– Аллочка, как тебе Таня?

– Жены Сашкиных товарищей вне критики.

– А если честно?

– По-моему, зануда.

– Нет, она хорошая, но есть кое-что.

– А ты, Ленка, мне очень понравилась. Приходи к нам, ладно? Знаешь, на работе я так выматываюсь. Ездишь по Москве со всякими иностранцами, гид-переводчик. «А вот, господа, посмотрите направо, прекрасная перспектива нового Арбата», – и все с такой милой, стандартной улыбкой, потом я губкой сдираю ее с лица. Когда Сашка включает приемник, я кричу на него. Меня мутит от звуков английской речи. Сразу вспоминаешь, как эти жиртресты умильно щупают тебя маслеными глазками. Так что до дому доберешься – и никуда.

– Аллка, приходите вы с Сашкой к нам. Тут проездом будут Ленька с Галей. Соберемся.

– Но ведь ребята устроили мне обструкцию.

– Они ничего не понимают. Кстати, все это время они только о вас и говорили.

Во время телефонного разговора.

ЛЕНА. Как тебе Алла?

ТАНЯ. Слишком умная. Выпендривается.

ЛЕНА. Побойся бога! Аллка – милая, простая девка.

ТАНЯ. Все равно я не могу ей простить, что она с Русланом сделала.

ЛЕНА. Тенечка, ты когда-нибудь Чернышева видела?

ТАНЯ. Мельком.

ЛЕНА. А Руслана?

ТАНЯ. Никогда.

ЛЕНА. А я знаю обоих. Ты посмотри на них, сравни, а потом говори.

Телевизор не работал. Это было даже смешно. Кто-то, вероятно, из АХО, решил, что в доме командующего положено быть телевизору, хотя непонятно, что он мог ловить, находясь в сотнях километров от ближайшего промышленного центра, в поселке, не обозначенном ни на одной гражданской карте мира. Весьма проблематично, что в этом доме за весь год кто-нибудь жил вообще больше недели. Кроме того, Чернышев сильно сомневался, что человек, приехавший сюда, как-то уж сразу начинал так скучать, что непременно хотел посмотреть «Голубой огонек», транслируемый местными студиями из Москвы. Но тем не менее в АХО, видимо, была на этот счет инструкция. Положено – и точка. Так и появился здесь «Темп-2», но что-то у него испортилось – от сырости, или просто подсунули бракованный экземпляр. Чернышев представил, какой бы поднялся переполох, если бы командующий (а в этой комнате останавливался только командующий) один раз нечаянно нажал на кнопку. Но деятель из АХО мог спать спокойно. Чернышев был уверен, что к тому времени, когда начальству станет невтерпеж без «Голубого огонька», весь нынешний состав АХО уйдет на пенсию. И все-таки анекдот. Раньше Чернышеву казалось, что на «высшем уровне» бытовое обслуживание работает все же лучше.

Зато приемник включился сразу. Концерт симфонической музыки. Вроде Чайковский. Руслан назвал бы даже номер симфонии. А он, Чернышев, неуч. И не стой с умным видом, не пытайся вспомнить. Бесполезно. Заглянем в книжный шкаф. Ленин, «История Отечественной войны», мемуары де Голля. Вот и художественная литература: Кочетов, Смирнов, Гранин. Лично он, может, осилил бы «Крокодил», а на более серьезное он сейчас не способен.

Он подошел к столу. Сел. Теперь есть деталь для собственных мемуаров: «Когда я сидел в кресле командующего». В принципе, наверное, минут через десять можно поговорить с Москвой. «Алиса, привет, как твои дневные подвиги?» Или поднять по боевой тревоге военный округ. Пожалуйста, стоит только снять трубку. Но телефонист знает, что командующий прибудет только завтра. Если парень с юмором, просто пошлет подальше. Зато завтра…

Чернышев встал. Пора и честь знать. Ничего апартаменты, вполне в спартанском духе. Вот только кровать основательнее, чем у Чернышева. У Чернышева металлическая, с железной сеткой вместо матраца. Правда, она тоже рассчитана на генералов.

Начальство одно не приезжает. Вышибут Чернышева отсюда к чертовой матери, а он привык к этой комнате. Все-таки прожил десять дней. И то хорошо, что его, человека сугубо штатского, пустили в комнату для высших чинов, сопровождающих командующего. Ну, порезвился – хватит.

Чернышев вышел на крыльцо, запер дверь. Свет лампочки под козырьком упирался а туманную стену дождя. Если это можно было назвать дождем. Уже три часа бушевал потоп, который изредка сменялся сильным ливнем. Последняя надежда: а может, не прилетит из-за погоды? Глупость. Для армии погода не существует.

В комнате Чернышева никакая симфоническая музыка не заглушала равномерный шум бесконечного обвала за окнами. Надо спать. Час ночи. По-московски всего одиннадцать. Не привык. Интересно будет посмотреть на себя завтра. Взглядом постороннего наблюдателя. Милая картина. Чернышев, независимый и элегантный, объясняет командующему, что, дескать, извините, но испытание надо отложить минимум на три дня. То есть, конечно, все можно. Девяносто девять процентов гарантии. Но Чернышеву нужно двести процентов. А ему, видите ли, показалось… Вот такая непринужденная беседа. Ведь Чернышев – математик, из другого ведомства. Очень смелый человек Чернышев. Сегодня.

А завтра…

Как он хоть выглядит, этот генерал, командовавший армией в годы войны, бросавший, если требовала обстановка, свои полки на верную смерть? Так надо! Ясно? Приказ. Доложить об исполнении. Сколько было процентов гарантии, когда форсировали Одер? Генерал привык распоряжаться жизнью тысяч людей. И вдруг появляется этакий пижон, молокосос, профессор кислых щей. У него, видите ли, особое мнение. Да взглянет ли командующий в твою сторону?

А если и взглянет? О чём вы думали раньше? Чем у вас там занимаются? За что вам только деньги платят? Цыц, малявка, не грубить начальству!

Потом, в Москве, Чернышева вызовут на ковер уже по его ведомству. «Как же так, – скажут, – товарищ Чернышев? Для вас государственных сроков не существует? У вас были претензии к инженерам? Ах, вы сами не разбираетесь, вы теоретик, вам только показалось! А вам не кажется, уважаемый, что учреждение, в котором вы служите, малость отличается от детского сада? Задумывались ли вы, в какое положение поставили нас перед…»

Любопытно, что сейчас у Чернышева на все находился ответ. Великий он был оратор наедине с собой. Ну, почему, почему ни разу за все время, что он помнит, не выдерживался график? Сроки всегда форсировались. Начальство прибегало взмыленное, собирало народ и с очаровательной улыбкой доказывало: дескать, мы понимаем, конечно, трудно, но положение обязывает, такая складывается обстановка. Словом, не полгода, а три месяца, ясно? Как будто самим инженерам плевать на время, как будто они специально тянут резину, чтобы иметь возможность забить «козла» в рабочее время. Ах, начальство так не думает? Тогда откуда эта удивительная страсть хоть на три дня, да опередить график? Приятно потом докладывать? А если бы подсчитать, во сколько миллионов обходится иногда стремление доложить как можно раньше…