Еще раз Саша видел Чайковского на премьере «Пиковой дамы».

После каждого акта молодежь, среди которой были Леня, Саша и их товарищи, так громко вызывала: «Чайковский! Чайковский!», перевесившись по пояс через барьер галерки, что из партера поднималось возмущенное шиканье.

После финального действия на сцену вышли все участники оперы. Артисты раскланивались, а Чайковский... тот как бы потерялся среди них. Прижав бинокль к глазам, Саша отыскал белую голову Чайковского. Композитор раскланялся на все стороны и исчез за кулисами, будто не к нему относится огромный успех оперы, будто не он автор музыки «Пиковой дамы», в которой Саша угадывал подлинное человеческое страдание.

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ

По воскресеньям Леня вытаскивал брата в гости — в семью профессора юридического факультета Нерсеса Осиповича Нерсесова.

Сначала Саша чувствовал себя там неловко: молчал или отвечал невпопад, с тоской поглядывая на рояль, потом, неожиданно для самого себя, вставал и шел к инструменту.

К счастью для него, нерсесовские барышни, которые распоряжались своими молодыми гостями, очень любили петь. Это спасало Сашу не только от пустых разговоров, но и от глупейшей, с его точки зрения, игры в фанты, которая тогда была в большой моде. Молодежь окружала рояль, и Саша подбирал по ее требованию все, что угодно: салонные романсы, городские армянские песни... Танцы он тоже играл любые — от кадрили и вальса до камаринской и лезгинки.

В одно из воскресений, когда Леня и Саша, по своему обыкновению, пришли к Нерсесовым, рояль оказался занятым. Как Саша узнал от барышень Нерсесовых, за ним сидел приезжий из Тифлиса — молодой человек по фамилии Мирзоев. Оказаться участником игры в фанты, к которой уже готовились барышни, было для Саши противнее всего на свете. Поэтому он поспешил к своему прибежищу — роялю и уселся рядом с новым знакомым.

Мирзоев играл что-то чрезвычайно привлекательное. Это был восток, но не крымско-татарский, к которому Саша привык с детства, а совсем для него новый. Подперев голову, Саша слушал с большим вниманием.

— Вы, очевидно, страстный любитель музыки? — спросил его молодой человек, доиграв пьесу.

— Да, — покраснев, ответил Саша.

Мирзоев оглядел Сашину фигуру в новеньком студенческом мундире и сказал тоном превосходства:

— Если вы так любите музыку, почему бы вам не заняться ею?

Удивить его? Сказать правду? Ни за что! Начнутся охи, ахи, извинения, вмешаются барышни, поднимется шум: «Да разве вы не знаете, что Саша — концертмейстер первых скрипок в студенческом оркестре?.. Да разве вы не знаете, что он прекрасно импровизирует на фортепьяно, что он учится теории композиции у Кленовского?» Нет, уж лучше он промолчит.

— Вы армянин? — продолжал сбои расспросы молодой человек.

— Да, — просто ответил Саша,

— А родину свою вы любите?

— Армению? Но ведь я ее совсем не знаю!

— Родина нуждается в нас, — строго взглянув на Сашу, сказал его соотечественник, — и этого достаточно, чтобы мы ее любили.

— Она нуждается в нас, и поэтому я могу ее полюбить? — задумчиво переспросил Саша.

Он погрузился в размышления. Родина, которую он совсем не знает, нуждается в нем...

— Но как же быть? Я сейчас никак не могу поехать в Армению! — воскликнул Саша.

— Родина — это не только земля. Это история, поэзия, музыка.

«История, поэзия, музыка...» — повторил про себя Саша,

С этого дня, едва переступив порог нерсесовской квартиры, он шел в кабинет Нерсеса Осиповича, где, попыхивая сигарами, беседовали друзья и коллеги профессора.

Примостившись на краю кожаного дивана, Саша слушал.

«Есть безотчетная любовь, но я хочу знать родину, тогда любовь моя станет глубже», — думал он, впитывая каждое слово, открывающее ему новое об Армении.

Страна его лежит на пути полчищ завоевателей. Римляне, арабы, византийцы, монголы, персы, турки вытаптывали поля и пастбища Армении, убивали жителей, уничтожали древнюю культуру одного из древнейших народов мира.

Многие жители уходили в другие страны. Беженцы старались сохранить свои обычаи, свою культуру, но позднее часть из них ассимилировалась с другими народами. Саше невольно вспомнились его крымские родственники, которые плясали татарские танцы, исполняли татарские песни и только изредка пели армянские песни, унаследованные от предков.

Армения как самостоятельное государство не существовала с XI века! Сейчас это Эриванская губерния, управляемая русским губернатором. В губернском городе Эривани очень мало армянской интеллигенции. Передовые армяне живут в других городах России, и главным образом в Тифлисе. В Тифлисе подвизается Армянская постоянная драматическая группа, возглавляемая режиссером Петросяном. Тифлис — это, можно сказать, центр армянской культуры. Там издаются армянские газеты, журналы...

Армяне московской колонии тоже трудятся на пользу своего народа. Непременный участник нерсесовских вечеров Григорий Амбарцумович Джаншиев написал две книги о трагической судьбе армян.

Книги привлекли внимание русской и зарубежной общественности. Чтобы помочь армянским нуждающимся студентам, устраиваются благотворительные концерты. Саша Спендиаров — один из их участников. Он аранжировал для хора свой первый армянский романс «К розе» и армянские песни, напетые ему нерсесовской молодежью. Уже два армянских хора — в Москве и в Симферополе — поют армянские песни под его управлением.

«Всего этого слишком мало», — вздыхает Саша, готовый хоть сейчас к открытой борьбе за возрождение Армении.

«Но чтобы доказать свою любовь к родине, надо быть стойким, терпеливым и совсем не думать о себе», — убеждается он через мгновение, прислушавшись к словам Нерсеса Осиповича Нерсесова, высокого чернобородого человека с добрым, умным лицом.

Нерсес Осипович не надеется дожить до возрождения Армении.

— Прежде чем это случится, — говорит он,— надо пройти много этапов, и каких этапов... Свержение самодержавия, переход власти в руки народа...

Но мысль не увидеть возрожденную Армению не пугает профессора.

— Я увижу ее глазами моих детей, — говорит он уверенно.

САМООТРЕЧЕНИЕ

Саше было двадцать четыре года, когда он решил отречься от житейских радостей.

— Только отдав всего себя искусству, можно сделаться настоящим артистом, — сказал он брату Лене.

— Значит, ты никогда не женишься?

— Никогда.

— И детей тебе не надо?

— Я буду любить твоих детей.

— Ну, а как же Айвазовский? Замечательный художник, а и жена у него есть, и дети, и внуки?

— Айвазовский совсем другой человек.

«Он вместительный, именно вместительный, — рассуждал сам с собой Саша, шагая летом 1895 года по феодосийским улицам. — Какие только черты не уживаются в его характере! То он строг и недоступен, то так прост и легок!»

Вот сейчас, например, Саша войдет к нему в мастерскую, и художник будет радостно приветствовать его с верхней перекладины лестницы, приставленной к громадному мольберту.

«А... молодой Моцарт! — воскликнет он. — Пожалуйте! Пожалуйте! Ну, как музыкальные дела? Написали что-нибудь новенькое?»

Ни на секунду не отрываясь от работы, он будет напевать, рассказывать анекдоты, а когда настанет время отдыха (Айвазовский строго соблюдает рабочий режим), сменит черный бархатный халат на сюртук и поведет Сашу в залу.

Начнется музицирование. Сначала Саша сыграет Айвазовскому свои новые пьесы. Потом художник возьмет скрипку, упрет ее, как кяманчу, в колено и будет играть татарские мелодии.

Иван Константинович их знает множество. В тридцатых годах Айвазовский наиграл татарские песни Глинке, и тот воспользовался ими для «Руслана и Людмилы».

Потом они пойдут обедать, и тут начнутся рассказы о путешествиях (Айвазовский объехал весь мир, был даже в Америке), о встречах с великими людьми, и, главное, о Пушкине. Шутка ли? Айвазовский видел Пушкина! Правда, только несколько минут на выставке молодых художников, но этого было достаточно, чтобы запомнить энергичное пожатие маленькой руки Пушкина, его взгляд и болезненный цвет лица, который заставил молодого человека задуматься: не болен ли его кумир?