Бо Цзюй-и и здесь проявил свойственную ему широту взгляда. И на весну и на осень смотрит он как на отсчёты в жизненном пути, и в той и в другой находит он радость или тихую печаль. Рядом с человеком — краски природы, противостоящей суетному миру яркостью ли своей (весна) или приглушённостью (осень). В стихах Бо Цзюй-и подчинение природы человеку и зависимость человека от неё. В них проглядывается и бытовая неустроенность людей его времени, хотя бы в строках об остывшей постели, о кровати, с которой не сметена пыль, о подкравшемся холоде. В них и восхищение природой: поэта не слишком удручают жизненные неудобства при сравнении с тем духом благородного величия, каким веет от природы вокруг него. Природа одним существованием своим способна устыдить увлёкшегося человека и оторвать от «красной пыли» мирской суеты. Природа и, конечно, друзья.

Друзья Бо Цзюй-и — тоже поэты. Предшественники и современники. Исследователю творчества Бо Цзюй-и сам поэт в стихах-обращениях к давно умершим Тао Юань-мину, Се Лин-юню, Мэн Хао-жаню, Ли Бо с готовностью предоставляет нужные сведения о влияниях на его творчество. Вообще стихи о поэтах и послания к друзьям-стихотворцам едва ли не самые сильные в большом наследии Бо Цзюй-и, потому что в них он разговаривает с теми, кто сам испытал нелёгкую судьбу поэта и способен до конца попять его. Это не значит, что в остальных стихотворениях Бо Цзюй-и сдерживает свои чувства. Он открыт и откровенен. Вот почему умная и смелая его поэзия, даже она одна, способна охарактеризовать нам и мировоззрение и жизнь танского общества VIII—IX столетий. Стоит задуматься и над тем, что в этой поэзии за многовековым заслоном национальных особенностей и черт времени открывается начало общечеловеческое, благодаря значительности своей остающееся действительным на все времена.

В настоящем издании в разделах «Четверостишия» и «Разные стихотворения» помещён ряд новых переводов, также способных подтвердить высказанные замечания.

Л. Эйдлин

ИЗ «ЦИНЬСКИХ НАПЕВОВ»

В годы Чжэнъюань и Юаньхэ я жил в Чанъани[1]. Среди слышанного и виденного мною было много печального. Я сочинил стихи об этом и назвал их «Циньские напевы».

В ТОНКИХ ОДЕЖДАХ НА СЫТЫХ КОНЯХ

Какая осанка —

величием путь запружен.

Под сёдлами кони —

их блеск озаряет пыль.

«Скажите на милость,

откуда такие люди?»

И мне отвечают:

«Они состоят при дворе.

С подвесками красными

мчатся вельможи дафу;

С лиловыми — это

спешат полководцы вслед.

Надменные, едут

они на военный праздник.

Их борзые кони

несутся, как облака...

В кувшинах и чашах

вино девяти брожений.

И с моря и с суши

там восемь отборных яств.

Лежат в изобилье

дунтинские апельсины.

Тончайше нарезана

рыба «Небесных вод».

Они наедятся —

сердца их будут спокойны.

Они охмелеют —

сильней распалится дух...»

Нынешним летом

в Цзяннани случилась засуха.

В сёлах Цюйчжоу

люди едят людей.

ПЕСНИ И ПЛЯСКИ

К Циньской столице

приблизился вечер года[2].

Снегом глубоким

укрыт государев город.

В снежную мглу

вышли из зал дворцовых

В лиловом и красном

вельможи — гуны и хоу.

Для знатного есть

в ветре и в снеге радость.

Богатый не знает,

как стужа и голод тяжки.

В думах у них —

устроить свои хоромы.

Желанье одно —

безделье делить с друзьями.

У красных ворот

верхом и в колясках гости[3].

При ярых свечах

песни и пляски в доме.

Упившись вином,

теснее они садятся.

Пьяным тепло —

снимают тяжёлое платье.

Блюститель законов

сегодня хозяин пира.

Тюремный начальник

среди приглашённых первым.

Средь белого дня

они за вином смеются

И ночью глубокой

прервать веселье не могут...

Что им до того,

что где-то в тюрьме в Вэньсяне[4]

Лежат на земле

замёрзших узников трупы!

ПОКУПАЕМ ЦВЕТЫ

На столичных путях

наступает закат весны.

Грохоча-стуча,

там коляски, кони спешат.

Говорят друзья,

что пионам пришла пора.

И один за другим

все идут покупать цветы.

Не равны цветы,

и цена цветам не одна:

Нам считают то,

сколько собрано вместе их.

Пламенеют огнём —

красных сто на одном кусте;

Чуть заметно мелькнут —

белых пять в небольшом пучке.

Их поверху закрыл

полотняный плотный навес.

Оградил с боков

из бамбука сплетённый забор.

Их смочили водой,

залепили корни землёй.

Принесёшь к себе —

расцветут, как в родном саду.

В каждом доме у нас

так цветы в обиход вошли,

Что любой человек

отдаётся им всей душой.

Как-то раз один

деревенский простой старик

По ошибке забрёл

на роскошный рынок цветов.

Ничего не сказав,

испустил он глубокий вздох.

Этот тяжкий вздох

никого не привлёк в толпе...

«За один пучок

тёмно-красных свежих цветов —

Десяти дворов

деревенских семей налог!»

ИЗ «НОВЫХ НАРОДНЫХ ПЕСЕН»[5]

...Для описания государя, чиновников, народа, вещей и событий сделано это,— не для литературной забавы.

СТАРИК СО СЛОМАННОЙ РУКОЙ

Против «подвигов на границах»

Тому старику из уезда Синьфэн

восемьдесят восемь теперь[6].

Брови его, борода и виски —

как недавно выпавший снег.

Однажды к гостинице, где я жил,

с праправнуком он пришёл,

Опираясь на мальчика левой рукой,—

перебита у правой кость.

И я опросил старика — давно ль

он руку себе сломал.

Потом попросил старика рассказать,

как несчастье случилось с ним.

Старик мне ответил: «Я был рождён

здесь, в уезде Синьфэн.

Мне памятны с детства благие дни,

когда не бывало войн.

Слушать привык я «Грушевый сад» —

гуани и песни его[7],

И я не видал ни пик, ни знамён,

не знал ни луков, ни стрел.

Но в годы Тяньбао по всей стране

в войска проходил набор[8],

И всюду, где трое мужчин в семье,

был из дому взят один.

Ты спросишь, куда собирались гнать

несчастных этих людей?

Пять полных лун, за тысячи ли

воевать им в Юньнань идти.