Рауль покраснел.

—  Вы правы, доктор. Я так некрасив теперь, что не могу нравиться моей невесте. Лучше уехать. Только я хочу проститься с ней.

—   Ах, уж эти влюбленные! Да давно ли вы ее ви­дели? Впрочем не хочу вас стеснять. Только предупреж­даю, что у Валерии болит голова, я дал ей успокоитель­ное лекарство, и если она спит, то я запрещаю будить ее. Можете только поцеловать ее руку.

Рауль дал себя одеть, но настоял на своем и не хо­тел уехать, не взглянув на Валерию. Поддерживаемый Рудольфом и графиней, он, шатаясь, дотащился до длин­ного кресла, на котором молодая девушка спала тяже­лым лихорадочным сном. Полусвет, царивший в комнате, и пылающие щеки Валерии не дали возможности кня­зю заподозрить что-либо. Он осторожно прикоснулся губами к руке спящей, а потом спокойно дал посадить себя в карету.

— Ну вот, мы выпроводили его из дома недели на две, и молодая девушка будет иметь время успокоить­ся,— сказал доктор княгине, прощаясь с ней.

Когда Валерия проснулась и к ней вернулось со­знание, страшное отчаяние овладело ею. Проливая по­токи слез, она требовала, чтобы ее везли в Пешт про­ститься с телом Самуила, назвала себя его убийцей, го­ворила, что хочет умереть вместе с ним, и просила новых подробностей печального события. День и ночь имя Самуила не сходило с ее уст, она не ела, не пила, и Ан­туанетта боялась за ее рассудок и здоровье. Но, как предвидел доктор Вальтер, избыток горя утомил ее, сильная слабость сменила возбуждение, и в ней восста­новилось сравнительное спокойствие. Уступая просьбам Антуанетты, молодая девушка согласилась съесть что-нибудь; а спокойствие и безмолвие, окружающие ее, благотворно подействовали на ее нервы. Пользуясь этим хорошим настроением, однажды Антуанетта села около своей подруги, которая лежала на террасе в гамаке.

— Милая моя фея,— сказала она,— я хочу предло­жить тебе нечто. Княгиня ездила навестить Рауля; он чувствует себя хорошо, и для окончательного выздоров­ления доктор посылает его в Биариц на морские купа­ния. Так как это освобождает тебя на шесть месяцев от обязанности невесты, не хочешь ли ты поехать с нами в Неаполь. Отец и тетушка едут в Виши, так что ты будешь одна со мной и Рудольфом. В тишине, среди чудной природы и вдали от докучливых людей ты спо­койно отдашь дань заслуженному сожалению бедному умершему и запасешься новыми силами, чтобы честно выполнить твои обязанности относительно живого. Он не виноват в твоем горе и тоже достоин твоей любви.

Валерия ухватилась за это предложение. Надежда провести несколько недель на полной свободе и думать о Самуиле, не будучи вынужденной скрывать от Рауля свои мучительные чувства, казалось, возвратила ей силы. В ней проявился интерес к жизни. Она торопила, на­сколько возможно, момент отъезда и объявила, что го­това ехать к доктору, чтобы проститься с женихом. Ра­уль встретил Валерию с такой глубокой трогательной радостью, что молодая девушка не имела ни духу, ни желания выказать ему холодность. Как любящая сестра, ответила она на его поцелуй и искренне порадовалась его заметному выздоровлению.

Рауль же, напротив, был очень встревожен бледностью и изнуренным видом невесты, но доктор успокоил его обещанием, что возвратись из Неаполя, она будет свежа, как роза. Было решено, кроме того, что в конце августа все съедутся в Пеште, и 15 сентября состоится свадьба молодой четы.

Затем Рауль предложил Валерии пройтись с ним, и та, с улыбкой, согласилась. В первый раз после па­мятного вечера на балу молодые люди были одни. Рауль шел медленно, казался озабоченным, и разговор их ча­сто прерывался. Валерия, считая, что молчание утоми­тельно, предложила ему отдохнуть в роще. Они сели на скамейку, окруженную кустами роз. Она сделала два букетика и один из них дала Раулю. Тот удержал ее руку и, прижимая к губам, сказал:

—    Прежде чем мы расстанемся, дорогая моя, мне хотелось спросить тебя. Когда, в первый раз, я говорил тебе о моих чувствах, ты отказала потому, что была уже связана? Потом я узнал от моей матери, что, пови­нуясь тяжелой необходимости, ты обручилась с челове­ком совершенно иного и низшего слоя общества, что и дало возможность порвать это обстоятельство. Но я бы желал знать из твоих уст, любишь ли ты его? Подоб­ные случаи бывают, так как сердце не признает сослов­ных перегородок. Если это так, Валерия, то признайся мне откровенно, и, несмотря на страстную любовь, ко­торую ты мне внушаешь, я возвращу тебе свободу без враждебного чувства, так как легче вовсе отказаться от женщины, чем жениться на ней, когда сердце ее при­надлежит другому. Я хочу и надеюсь, Валерия, овладеть со временем всей твоей душой, но только в том случае, если душа эта совершенно свободна.

Слова князя и его тревожный взгляд смутили ее. Что было ей отвечать? Признаться, что она любит умер­шего и тем пробудить в этой молодой, чистой, впечатли­тельной душе ревность, ввергнуть ее в ту бездну ад­ских мук, которые она сама испытала? Нет. По совести она могла сказать, что жившее в ее сердце дорогое вос­поминание не было опасно для живого, и она, протянув обе руки жениху, проговорила тихим, но твердым голосом:

—   Не беспокойся, Рауль, у тебя нет соперника. Че­ловек, которому была обещана моя рука, исчез из моей памяти, как тяжелый, мучительный сон. Теперь, все кончено, и ты — единственный человек, которому я хо­чу принадлежать.

Обрадованный князь привлек ее к себе. Она опустила голову ему на грудь и закрыла глаза. «Так лучше,— говорила она себе.— Какова была бы моя жизнь, если бы я была причиной второго убийства? Рауль не виноват в  моей измене Самуилу, а я постараюсь быть чест­ной относительно его».

Два дня до этого посещения Рудольф ездил в Пешт, где должен был пробыть дня два, но возвратясь от доктора, Антуанетта нашла его уже дома. В своей неожиданной радости молодая женщина не обратила внимания на удрученный вид мужа, который под предлогом усталости, тотчас же после чая ушел к себе.

—   Милая моя,— сказал он жене, как только они остались одни,— я спешил уйти для того, чтобы скорей сообщить тебе, что я привез из Пешта новость, которая доставит нам много хлопот. Мейер жив!

— Что ты говоришь? — Антуанетта побледнела.— Не­ужели Герберт позволил себе солгать?

—   Нет, он действительно стрелял в себя, но пуля попала в часы, скользнула, и рана его, хотя опасна, но не смертельна. Доктора ручаются за его жизнь. Теперь, как ты полагаешь, нужно ли сообщать об этом Валерии?

—  Избави бог! Это вызвало бы в ней новую борьбу. Сегодня у нее был с Раулем разговор, и теперь необхо­димо, чтобы она считала Самуила умершим, пока не выйдет замуж и не привыкнет к своему новому положе­нию. Мы уезжаем послезавтра, а когда вернемся, вся эта история забудется, и никто не будет больше говорить о ней в Пеште. После свадьбы новобрачные уедут, а после их возвращения я сообщу об этом Валерии.

— Ты права,— сказал Рудольф, успокоенный,— так лучше, и раз Рауль будет ее мужем, красота и привле­кательность покорят ее сердце и заставят забыть этого еврея.

VII

Прошло около двух месяцев после приведенного на­ми разговора. Стоял чудный сентябрь, было жарко как в июле месяце, и масса гуляющих и катающихся тол­пилась на главном месте прогулок города Пешта. В изящ­ном коляске, обращавшей на себя внимание любопытных, сидело двое молодых людей: один из них маленького роста, коренастый, черноволосый, резкого еврейского типа, внимательно рассматривал своими зоркими хищ­ными глазами толпу гуляющих и лишь изредка взгля­дывал украдкой на бледное исхудалое лицо своего спут- пика, молчаливого и равнодушного, который, видимо, только что оправился от тяжелой болезни.

Самуил Мейер действительно выжил, несмотря на тяжелую рану, которую нанес себе в минуту безумного отчаяния. Молодая сильная натура поборола смерть, но рана сердца все так же давала себя чувствовать, как и в первый день. И только его гордость, восставшая во всей силе, помогла скрыть его слабость. Он не хотел, чтобы люди, оскорбившие его так жестоко, видели его отчаяние, и наружно казался совершенно спокойным...