Светящаяся рука же приблизилась к ней и пальцем стала чертить фосфорические знаки, в которых Самуил тотчас же узнал еврейские буквы.

—  Это слишком! — прошептал он, прочитав имя Ав­раама.

Он знал, что никто из присутствующих, исключая разве англичанина, совершенно ему неизвестного, не знал еврейского языка. Но по мере того, как он читал световое письмо, буквы которого затем исчезли, от бес­покойства и ужаса у него выступил холодный пот на лбу. «Безумный! Ты думаешь, что со смертью тела может уничтожаться и то, что в тебе мыслит и страдает! Я знаю все и жалею тебя. Я действительно Авраам, твой отец, и чтобы показать тебе, что свободный дух про­должает видеть и слышать, могу тебе сказать, что мне известно про подмен детей».

Глухо вскрикнув, Самуил вскочил со стула, выпустив руку медиума.

Грифельная доска с грохотом упала на стол и фос­форическая рука стрелой вонзилась в грудь м-ра Элингтона, который стал корчиться и глухо стонать.

—  Что вы делаете, Вельден,— воскликнул граф Хартиц.— Так не поступают в подобных сеансах, вы можете так убить медиума. Скорей садитесь и составляйте сно­ва цепь.

Как скоро цепь была восстановлена, спавший медиум слабым голосом приказал одному из графов делать над ним пассы, пока он не проснется и не прекратит сеанс. Когда м-р Элингтон проснулся и общество перешло в залу, все заметили смертельную бледность Самуила и его расстроенный вид.

—  Он получил какое-нибудь подавляющее доказа­тельство,— шепнула баронесса Кирхберг своему зятю.

—  Вы правы, маман. Я видел на доске буквы, кото­рые принял за еврейские. Надо полагать, что доказа­тельство было такое, что он убедился.

Но они ошибались. Самуил был убежден лишь в од­ном: что его страшная тайна каким-то образом стала известна «шарлатану», который будет его эксплуатиро­вать и ценой золота заставит купить свое молчание. Фос­форические письма были лишь, по его мнению, прелю­дией к шантажу, направленному, быть может, даже Мар­той и Стефаном, которые не смогли действовать открыто и взяли себе в сообщники этого проходимца.

Он подошел к медиуму и прямо спросил его:

—  Позвольте узнать, были ли вы в Нью-Йорке или в Вашингтоне?

—  Был и там, и там,— флегматически ответил англи­чанин.

«Нет сомнений»,— подумал банкир и, многозначи­тельно взглянув на своегб собеседника, присовокупил:

—  Я всегда готов вас принять, м-р Элингтон, если вы имеете что-нибудь важное сообщить. Вы постоянно на­йдете меня дома от 9 до 11 часов.

Англичанин удивленно взглянул на него, но заметив мрачный, сердитый вид Самуила, поклонился в знак согласия.

Не желая оставаться на ужин, Самуил простился, ска­зав, что ему нездоровится. Барон Кирхберг проводил его до передней и с торжествующим видом спросил:

—  Ну, что! Вы все сомневаетесь?

—  Более, чем когда либо,—ответил Самуил с при­нужденной улыбкой,— но сознаюсь, я не мог заметить плутней ловкого шарлатана.

Вернувшись к себе, он отослал лакея, заперся и дол­го ходил взад и вперед по комнате, мучимый беспокой­ством. Мысль, что он был во власти негодяя и что каждую минуту истина могла обнаружиться, отняв у него жизнь и возможность мщения, доводила его почти до безумия. Наконец, утомленный этой внутренней борьбой, он бросился на постель и потушил свет, но не мог уснуть, и тревожные мысли разгоняли его сон. Са­муил не знал, сколько времени находился в таком сос­тоянии забытья, как вдруг раздались отчаянные удары в спинку его кровати. Удивленный, он стал прислуши­ваться. Это был совсем такой же звук, какой он слы­шал в комнате, где происходил сеанс. После коротко­го перерыва раздался стук, но уже в ногах кровати, затем в ночном столике. Что-то тяжелое упало на пол, цепочка и брелки банкира зазвенели, как будто чужая рука раскачивала их, играя, и почти в ту же минуту послышались тяжелые шаги в соседней комнате. Един­ственная дверь была заперта.

Самуил быстро поднялся с постели, и его бросило в пот. Первой его мыслью было, что к нему забрался вор и, думая, что он уже спит, начал его грабить. Он протянул руку к спичкам, но не мог найти коробку, а между тем хорошо помнил, что она была тут, так как ложась спать, брал ее, чтобы закурить сигару. Он не­доумевал, но вдруг что-то легко легло ему на голову. Он быстро поднял руку и снял с головы спички. В силь­ном волнении зажег спичку и тогда заметил, что тяже­лый подсвечник, стоявший около него, был перенесен на кресло к дверям. Он пошел взять его, зажег спичку и тщательно осмотрел спальню и кабинет. Везде было ти­хо и пусто. Покачав головой, взял пистолет из брюк, положил его на столик возле кровати и снова лег. Но едва снова водворились тишина и темнота, возобно­вился с удвоенной силой шум: от ударов в паркет под­прыгивала мебель, обои трещали и различные предметы с шумом переставлялись с места на место. Ужас охва­тил Самуила, несмотря на его храбрость, и когда тя­желые волочившиеся шаги ясно направились к его кро­вати, он дрожащей рукой схватил пистолет.

«Кто тут»,— хотел он крикнуть, но у него захватило дыхание, сердце его замерло. Холодная струя воздуха пахнула в лицо, и он ясно почувствовал чье-то тяжелое, свистящее дыхание. Легкое прикосновение чьей-то бо­роды к его щеке вывело его из оцепенения, он поднял пистолет и выстрелил. К его невыразимому удивлению не послышался ни крик, ни падение тяжелого тела, кру­гом опять было тихо. Дрожащими руками он дернул ко­локольчик и схватил спички. Свечка, вытащенная из под­свечника, лежала на ночном столике. Самуил встал, идя открывать дверь стучавшему лакею, и заметил, что все его вещи были разбросаны по всей комнате, а подсвеч­ник был завязан в цепочке лампы, висевшей на потолке.

—  Ах, Боже мой! Я думал, что вас убивают, г-н ба­рон, когда услышал такой шум и выстрел сказал ла­кей, глядя с удивлением на расстроенное лицо Самуила и на беспорядок в комнате.

—  Сюда, должно быть, забрался вор, я слышал как он подходил ко мне и даже коснулся меня своей боро­дой, когда наклонился, чтобы посмотреть, сплю ли я,— отвечал Самуил.

Вдвоем обошли они комнаты, но несмотря на весьма тщательный обзор, ничего не нашли.

—  Вот чудо! Все перевернуто вверх дном, а вор ис­чез,— удивился лакей и вдруг воскликнул:

—  Ах, г-н барон! Посмотрите, пуля попала в порт­рет вашего батюшки, пробила бороду и застряла долж­но быть в стене.

Самуил ничего не возразил. Ум его отказывался пони­мать, как пуля могла принять направление, диаметрально противоположное тому, в котором была выпущена. Он снова лег в постель и, велев лакею зажечь лампу на всю ночь, отпустил его. Он был крайне смущен и встре­вожен: здесь, в его доме, не могло уже быть никакой плутни. Ужели же действительно умершие могли за­явить о своем присутствии? Он с содроганием вспомнил, что борода, коснувшаяся его, была пропитана сильным запахом духов, которые постоянно употреблял его отец.

В течение трех дней в квартире банкира совершались странные явления, не давая ему покоя даже днем. Не выдержав более, он написал барону Кирхбергу, умо­ляя его приехать к нему с мистером Элингтоном сегод­ня же вечером для сеанса, так как у него в доме проис­ходит что-то необычайное. Барон отвечал, что, к край­нему сожалению, он не может привести медиума, так как тот уже приглашен в другое место, но что завтра они оба приедут к нему. Это ожидание было тяжелым испытанием нетерпения Самуила. Он считал часы и приготовил у себя в кабинете круглый стол, грифель­ную доску и листки бумаги, которые сам пометил и пронумеровал. В сотый раз, быть может, взглядывал он на часы, когда, наконец, приехали его дорогие гости. Самуил, не дав им даже отдохнуть, попросил скорее начать сеанс, а на расспросы барона ответил!

—  Потом я все вам расскажу.

Они сели вокруг стола, составили цепи и, только на­чалось движение, спросили, желает ли дух отвечать. Ответ был утвердительный.

—  Могу я узнать, кто стрелял в портрет и на кого был направлен выстрел?

—  Ты стрелял в меня, твоего отца,— отвечал стол.

—  Чью бороду я чувствовал на своем лице?