Шли годы, Лоренс Грейнджер научился понимать Лидию и, о чем знали только они вдвоем, научился любить ее; он готов был сделать для ее счастья все, что только в его силах, а в его положении, как оказалось, это было немало.

Сам Иван никогда не предвидел беды, никогда не задумывался о последствиях своих поступков и, если случались какие-либо неприятности, искренне удивлялся, хотя, конечно, Лоренс спасал его от самого себя. Не один раз поверенному и Лидии удавалось отвратить скандал и не доводить дело до суда задолго до того, как Иван начинал понимать, что с горизонта надвигаются грозовые тучи. Однажды над Иваном нависла серьезная угроза быть соответчиком на бракоразводном процессе, но с помощью Лоренса и следуя его советам Лидия сумела уладить дело без суда, и имяИвана не получило широкой огласки.

В тот раз женщина была сама виновата, по крайней мере частично, в том, что произошло, а ее брак начал разваливаться задолго до появления на сцене Ивана. Но сейчас все было по-другому: молодая женатая пара, достаточно счастливая и благополучная; жена совсем недавно вышла из детского возраста, хорошенькая, но легкомысленная и глупенькая, из тех, кому легко вскружить голову блеском и славой. Как мог Иван быть настолько слеп, настолько эгоистично заботиться о собственном удовольствии, пускаясь в опасный флирт, чтобы не подумать о неизбежном? По всей видимости, они даже не пытались скрыть свои отношения и вполне открыто уехали вдвоем на уик-энд. Ивану, который по возрасту годился девушке в отцы, следовало бы проявить большее благоразумие. Лидия знала, что Моуна Грэм ни за что бы не выплеснула правду своему мужу, требуя у него развода, не будь она абсолютно уверена, что Иван женится на ней.

Как только Лидия услышала от Лоренса, что капитан Грэм поговаривает о начале бракоразводного процесса, она с точностью могла бы сказать, когда начался роман ее мужа, и назвать точную дату, когда он закончился. Она с самого начала знала все, если не считать имени женщины. И хотя одна половина ее души громко рыдала от муки и унижения ревностью, другая — посмеивалась над происшествием, как над смехотворным случаем, отчасти выдуманным ею самой. Но она редко выдумывала что-то, если дело касалось Ивана, она просто интуитивно чувствовала и с уверенностью могла сказать, когда он влюблялся, точно так же, как определить, когда наступал конец его любви.

Однажды Иван зашел в ее комнату после концерта и упал на кровать. Он выглядел молодо и торжественно, гораздо моложе сорока восьми лет, со слегка взъерошенной прической и проказливым, диковатым выражением лица, из-за которого те, кто питал к нему ненависть, называли его «красивым дьяволом», а те, кто любил, сравнивали с диким фавном.

— Дорогая! — Он приподнял ее руку с простыни и поцеловал.

В тот момент она поняла, словно он сам рассказал об этом, что он снова целиком и полностью принадлежит ей.

— Что произошло?

— У меня был успех. И еще какой!

Он вел себя как мальчишка-хвастун, насмешливо улыбаясь.

— Они хлопали, пока не отбили себе ладони, и кричали «браво» до хрипоты. И они готовы были отдать мне все на свете, что бы я ни попросил… кроме денег конечно.

Лидия рассмеялась. Это был смех облегчения, потому что Иван опять свободен, потому что он снова принадлежит только ей.

— Ты сразу поехал домой?

— Дорогая, куда еще я мог поехать?

По его широко раскрытым глазам она поняла, что он действительно не представлял, как после двух месяцев пренебрежения мог бы куда-нибудь поехать.

— Значит, ты наверняка проголодался.

— Точно. Давай устроим пикник прямо здесь, раз ты уже в кровати.

В голосе прозвучал едва уловимый намек на укор. Лидия могла бы припомнить вечера, когда она сидела и ждала его — ждала далеко за полночь, мужа, который угощал ужином молодых женщин. Как часто он не приезжал домой после концерта, даже не удосужившись сообщить домой, что ужин, который ему здесь приготовили, не потребуется? Она могла бы многое припомнить, она могла бы даже упрекнуть его в эту секунду. Но она просто улыбнулась.

— Прости, дорогой, но я почувствовала усталость.

Он моментально повернулся, в голосе послышалась тревога:

— С тобой все в порядке? Где-нибудь болит?

— Нет, все хорошо. Но я не знаю, что оставили тебе на ужин. Будь ангелом, спустись в кладовую и поищи там что-нибудь. Если слуги уже легли, придется промышлять самому.

— И это называется «кормилец семьи пришел домой».

— Ерунда, тебе же это нравится, — ответила Лидия.

И они-оба рассмеялись, когда он наклонился ее поцеловать.

В тот вечер она была очень счастлива, пока он полусидел, полулежал рядом с ней на кровати, сбросив фрак и расстегнув воротничок, потому что, по его словам, ему было жарко; они ели и болтали до глубокой ночи. Услышав от нее, что она устала, Иван настоял на том, чтобы открыть бутылку шампанского — повод, как хорошо она знала, самому выпить бокал. Это было единственное, что он пил, и она согласилась, понимая, что этот вечер можно отпраздновать. Иван снова принадлежал ей… ей одной.

Горничная закончила укладывать локоны на затылке Лидии, затем принесла плоский кожаный футляр и положила перед ней на туалетный столик.

Лидия внимательно рассматривала свое отражение в зеркале. Только что вымытые волосы мягко блестели, вечернее платье из бирюзового шифона подчеркивало белизну длинной грациозной шеи. Лидия была — и хорошо знала это — прелестная женщина. Потом она перевела взгляд на спинку инвалидного кресла и отбросила нервным, раздраженным жестом плед, закрывавший колени.

— Подай мне китайскую шаль, Роза, — сказала она и молча сидела, пока горничная доставала из шкафа шаль и укутывала ее; вышитые цветы своим ярким разноцветьем добавили красок и без того красочной картине.

— Смотрится прелестно, мадам, — с энтузиазмом произнесла Роза. — Я рада, что вы купили это голубое платье. Оно очень вам идет.

— К нему хорошо подойдут мои аквамарины, — ответила Лидия, улыбнувшись комплименту, и открыла футляр.

Она пристегнула два камня к платью и два поменьше на мочки ушей, затем обратилась к подставке с кольцами. На ней выстроился целый ряд колец, и, выбрав большой квадратный аквамарин — один из последних подарков Ивана, — она на секунду задержала взгляд на тонком узком финифтевом колечке, его первом подарке, сделанном после свадьбы. Оно не очень дорого стоило, но в те дни для них это было целое состояние. Тем не менее оно было выполнено с изумительным вкусом, и любая была бы рада иметь такое кольцо, независимо от того, сколько оно стоит, — бело-красная эмаль начала прошлого века, выполненная умелым мастером, который выгравировал слова: «Мое сердце — твое».

Лидия взяла кольцо, повертела его в пальцах. Сколько всего произошло с тех пор! И все же отчасти так и было — сердце Ивана принадлежало ей. Он изменял, он любил других женщин, но она без страха могла задать себе вопрос, а дарил ли он когда-нибудь им то, что принадлежало ей?

Когда она вышла за него замуж, когда сбежала от тихого, размеренного существования в загородном особняке, она говорила самой себе с самодовольством юности, что точно знает свое будущее и готова к нему. Возможно, неведение и неопытность отчасти спасли ее от боли и сердечных мук.После замужества она испытала шок, но ее миновало долгое унизительное ожидание того, что случилось, предчувствие неизбежности несчастья прежде, чем оно произошло.

Нет, она искренне могла сказать, что была невероятно счастлива с Иваном, особенно в первые годы их брака, — годы, когда он пробивался к славе и признанию, потому что его гений требовал внимания и не терпел неизвестности.

А потом… ей было трудно даже для себя выразить словами, что она почувствовала, когда другие женщины впервые начали играть роль в жизни Ивана. Конечно, она ревновала — дико, безумно ревновала, но все же сумела как-то сохранить равновесие, удержаться от сцен и вражды с Иваном, что было бы так легко сделать, пойди она тем путем, который каждый посчитал бы нормальным. Не только ее ум не позволил ей так поступить. Именно сейчас, когда ей минуло сорок, Лидия начала сознавать то странное влияние, которое она оказывала на мужа.