— Мы выслушали вас, господин Здарг, и более не можем тратить на вас время, другие абитуриенты ждут. Обсуждать же ваш реферат мы не будем, поскольку вы сами заявили, что это ученическая работа, не представляющая для науки интереса. Работы, не представляющие для науки интереса, в этом зале не обсуждаются. Прошу вас уступить место следующему кандидату.

Кто был в отчаянии? Ридда, конечно. Она объехала всех членов жюри, рыдая умоляла простить неразумного «мальчика», позволить ему защищать другой реферат через три года.

От знакомого медика узнала, что иногда, в редких случаях, путешествие на Их-Луну вызывало психическое расстройство, записала Здарга на обследование, распустила слух, что он болен.

А тяжелобольной, похохатывая над собственными остротами, сочинял между тем гневное письмо министру науки, письмо, уничтожающее Льерля, жюри и всю постановку научной работы на Вдаге. Здарг был полон энергии, активной ярости, самонадеянно грозил вывести на чистую воду всю эту шайку-лейку околонаучных пиявок, привести их к единому знаменателю, вынести за скобки и сократить.

— Справку о том, что я псих? Оружие этим пустоголовым? Они только и ждут такого. Ни за что!

И кто знает, как бы сложилась судьба Здарга, если бы он действительно вступил в борьбу с этой кастой храмовников при храме науки. Надо полагать, только в архивах осталось бы полное двенадцатитомное собрание его жалоб с резолюциями типа «Принять к сведению», «Не принимать во внимание», «Сдать в архив», «Дать на заключение Льерлю» и т. д.

И, поистратив силы на борьбу с ветряными мельницами, постаревший, озлобленный и опустившийся, Здарг в пивных излагал бы обиды случайным собутыльникам. Но произошло иное. Молодой бунтарь получил радиограмму: «Предлагаю должность научного сотрудника на Луне. Ульд».

Ученый мир был потрясен. Доброжелатели Ульда восхищались благородством большого ученого, решившего простить и поддержать невоспитанного, но способного юношу. Недоброжелатели нашептывали о личных мотивах, некой фамильной мести, об обидах, будто бы учиненных дядей Льерля молодому Ульду. Сам Льерль был возмущен, но виду не показал. Вслух он говорил, что «кандидату в гении» позволено все, даже экстравагантность. Так или иначе, «ученому миру» Вдага поступок Ульда казался необъяснимым. Но историкам в исторической перспективе он представляется очень последовательным, Ульд знал, что в анналы науки он войдет как создатель ульдатрона. Действительно, ульдатрон был «недосягаемой вершиной» техники в свое время, гордостью своего века. Но сливки изумления были сняты лет десять назад, к ульдатрону постепенно привыкли, практической пользы он не принес, а ассигнований требовал. И почти ежегодно, при обсуждении бюджета в сенате кто-нибудь из депутатов-аграриев предлагал законсервировать ульдатрон. Ульд отбивался с трудом, тратя все больше звучных слов о прогрессе и перспективах научных дерзаний. И он очень опасался, что после остановки ульдатрона лет через двадцать другой конструктор выстроит нечто сходное, видоизмененное, назовет свое нечто альтроном, бетроном, икстроном и сказка будет называться икстроникой, а не ульдатроникой.

Ульду остро необходим был зримый и весомый успех.

И тут в руки падает открытие: ульдатрон управляет тяготением, оказывается.

Честолюбец мелкий вроде Льерля не признал бы открытие: «Все, что не от меня, подрывает мой авторитет». Честолюбец похитрее, возможно, присвоил бы открытие себе и получил бы затяжную войну с неуемным Здаргом. Ульд предпочел приручить свирепого горлодера. Пригласил Здарга к себе и навалил тройной груз. Такое полагалось поручать знатоку первого ранга, если не таланту третьего. Но Здарг только кряхтел… от удовольствия.

Самые преданные из поздних биографов Здарга писали, что Ульд обкрадывал молодого ученого, приписывая себе все изобретения, сделанные Здаргом на Их-Луне. Думаю, что это преувеличение. Ульд подобрал себе целую плеяду из числа способной молодежи («Безграмотной Академией» величали эту группу дипломированные знатоки всех рангов). В группе были «запальщики» вроде Здарга — генераторы «безумных идей», три-четыре язвительных скептика — разрушители необоснованных мечтаний, были математики, выверявшие идеи расчетом, были конструкторы с талантливыми пальцами, превращавшие идеи в материальную форму. И сам Ульд частенько заглядывал к «безграмотным», шуточками втравливал в спор, подзадорив, следил за перепалкой, обдумывал, взвешивал… и вывешивал приказ о новом направлении исследований.

Можно ли говорить, что Ульд ничего не вкладывал, только присваивал? Здарг, между прочим, не чувствовал себя обокраденным. В письмах к Ридде употреблял множественное число: «наши идеи, наши поиски». В альтернативе «быть или считаться» Здарг предпочитал «быть» — быть творцом. И он откровенно был благодарен Ульду за возможность творить. Ульд же, предпочитая «считаться», тратил время на интервью, сидел в президиумах, диктовал статьи о самом себе, писал статьи собственноручно. В течение одного только года можно насчитать три десятка очерков о волшебнике Ульде — властелине сил природы. И конечно, появилось очередное переиздание «Калитки в сказку», к которому был добавлен новый раздел: «Тяготение и антитяготение».

«Мы еще не осознали, не оценили происходящего переворота, — писал Ульд. — До сих пор мы, хозяева Вдага, были не хозяевами, а как бы приезжими, скромными квартирантами, поселившимися на готовой планете, хуже того, багажом с точно обозначенным весом. И только теперь мы тянемся к управлению, кладем руку на рычаг веса, рычаг погоды, рычаг природы».

Далее следовали главы:

Гл. 7. Рычаг веса. Увеличиваем и уменьшаем. Летающие грузы, летающие жители, летающие дома.

Гл. 8. Рычаг погоды. Реостат атмосферного давления. Ветер, дождь и ясное небо по заказу. Проектирование климата.

Гл. 9. Рычаг природы. Реостат регулирует подземное давление. Горы, моря и реки по заказу. Проектирование географии.

Гл. 10. Руль планеты. Проектирование орбиты.

Снова читатель отметит потрясающий разрыв между обещаниями и возможностями Ульда. Даже спросит: «Корректно ли рассуждать о проектировании планетных орбит, когда ты стрелку еле-еле сдвигаешь на гравиметре. Но Ульд сознательно шел на преувеличения. Он знал, что никого не взволнует сенсационное сообщение о том, что гравиметр показал секундную аномалию в 0,003 гала. Для специалистов Ульд писал о галах, но, кроме того, и о рычагах природы для широких читателей и еще, кроме того, для узкого круга посвященных — на гербовой бумаге с грифом «совершенно секретно».

Вот пример таких записок, ставших ныне совершенно несекретными:

«…Таким образом, управляемая гравитация может стать грозным оборонительным оружием. Спрятанные под грунтом и хорошо замаскированные гравистанции совершенно не будут просматриваться воздушной и наземной разведкой потенциального противника. Пограничные луга и болота будут представляться неприятелю легкой добычей. Но как только его войска форсируют рубежи, простое нажатие кнопки включит супергравитацию. При двух — и трехкратной тяжести все десантные баржи, плоты и прочие плавсредства камнем пойдут ко дну. При пятикратной, продавив торфогрунт, утонут танки и все виды артиллерии. Самолеты, потеряв летабельность, вынуждены будут идти на посадку, пехотинцы, подавленные собственным весом, лишатся возможности продвижения. Двадцатикратная перегрузка окончательно уничтожит противника, превратив всю его технику в груду железного лома, а живая сила будет выведена из строя многочисленными травмами костей, внутренних органов и сосудов…»

Единственное оправдание Ульда — вся эта кровожадная картина была столь же далека от действительности, как рычаги погоды и природы.

Но Ульд, повторяем, забегал вперед обдуманно. Ведь он, как и прежде, ежегодно вынужден был выпрашивать миллиарды в парламенте. Там он имел дело в основном с адвокатами, мастерами интриг и речей, ничего не понимающих в науке, а в газете читающих только «шапки». Для них и писались саморекламные статьи с броскими заголовками. Однако парламентарии, как и в земных буржуазных парламентах, тоже не были хозяевами — распорядителями миллиардов. Подлинных же хозяев — промышленников и банкиров — волновала только прибыль. Их волновали новые прибыли, а еще больше защита старых прибылей — охрана капитала от врага внутреннего и внешнего. Отсюда повышенный интерес к самолетам противника, потерявшим летабельность, и к пехотинцам, нашедшим летальный конец.