— Да это я так сказала — коровы Знаешь как говорят: на наш век хватит. Рябчиков уже не хватило. Ты ела рябчиков?

— Нет.

— Рябчиков не хватило. Подснежников не хватило. Пойдем в лес сегодня?

— Нет, я не могу. Я полы мою.

— А когда вымоешь?

— Нет, я не скоро. Я только начала.

— Ну, ладно, — сказала Алена, — я буду… думать.

Она положила трубку и стала думать, кому бы еще позвонить. «Ведь подснежники исчезают. Как же Райка не поняла? Полы… Подумаешь, полы! А в лесу люди, может быть, последний синенький цветок выковыривают».

Она решила позвонить Сережке. Случай такой, что любой человек любому человеку должен звонить. Алена набрала номер. Долго никто не подходил. Дед ушел в магазин за хлебом. Мама принимала утренний душ. Сережа надеялся, что она услышит, набросит халат и прибежит разговаривать по телефону. Но мама не слышала. А Сереже нельзя было отойти от плиты. Он нагревал над газовой горелкой длинную стеклянную трубочку. Он уже согнул ее в двух местах, как ему было нужно, и теперь, раскалив докрасна конец трубочки, пытался выдуть на конце слегка вытянутую сферу. В лаборатории Сережу научили при подготовке к опытам производить самому необходимые стеклодувные работы.

Мама не подходила к телефону, дед тоже не вовремя ушел за хлебом. Сережа с досадой выключил горелку, положил осторожно трубочку на плиту.

— Да, я слушаю, — сказал он нетерпеливо.

— Жуков, привет! Представляешь, подснежники нельзя рвать.

— А я и не собирался.

— В газете написано. Постановление облисполкома.

— Все? — спросил Сережка. — Извини, у меня стекло остывает.

— Все, — ответила Алена. — Какое стекло?

Но Сережка положил трубку. Алена обиделась: «У него стекло остывает. С ума сошли. Не понимают, что им говорят. Когда бизоны исчезают или мамонты — это не так страшно. Когда подснежники исчезают, вот тогда страшно. Это хуже, чем стихийное бедствие, дураки, не понимают».

В полупустом трамвае Алена мчалась к лесу через пустынные поля. Лес был виден вдалеке, он тянулся вдоль поля у дальней кромки. Снег местами сильно потемнел, местами сошел, и там, где его не было, сверкала густая зелень озимой пшеницы. Это были опытные поля сельскохозяйственного института. «Красиво как!» — подумала Алена.

Город остался позади. Большинство пассажиров сошли у остановки «Городской парк». Раньше, несколько лет назад, трамвай спускался у самых ворот парка в овраг и мчался по дну оврага, набирая предельную скорость, чтобы затем, как самолет, вибрируя и дребезжа, выскочить из оврага по другую сторону. Потом часть оврага засыпали, проложили по этой засыпке рельсы, и трамвай стал ходить поверху. А овраг продолжали засыпать строительным мусором. Проезжая мимо, Алена видела, что там и сейчас работает бульдозер, подъезжают машины. Бульдозер, разравнивая мусор, землю и снег на уровне верхней дороги, сталкивал вниз смерзшиеся глыбы земли и льда, камни, обломки цементных блоков. И некоторые уже докатились до того места, где была когда-то проложена по дну оврага одноколейная трамвайная линия. Жалко было, что засыпают старую дорогу, дорогу детства. Алена смотрела из трамвайного окна на островки яркой зелени, окруженные темным, серым, а местами совсем еще белым снегом, и тосковала все сильнее и сильнее по той одноколейной линии, мелькнувшей там, около парка, торчащими из снега старыми истлевшими шпалами без рельсов. Алена любила свое детство (она считала себя очень взрослой, научившейся страдать), любила трамвай, любила эти поля, снег па полях и еще больше — снег и зелень.

Трамвай сбавил скорость и, дернувшись несколько раз, въехал в густые голые заросли кустов и деревьев. По окнам и по вагону заскребли ветки. Трамвай описывал кольцо уже в лесу. Здесь, прямо у трамвайной линии, в затененных местах росли подснежники, но сейчас по обе стороны лежал ровный снег, ни бугорка оттаявшей земли. В этом месте всегда было сумрачно, росла дикая малина, и летом, когда трепетала на ветру густая листва, трамвай не наезжал на людей, общипывающих малину, а как бы подкрадывался и вдруг из листвы, из кустов — его морда с огромной глазастой фарой и красные бока. Многие пугались его, как зверя. Впрочем, звери сюда забредали тоже. Близко находились заповедные угодья, и в прошлом году осенью олень истоптал всю клумбу на трамвайной остановке.

Алена ехала, дергаясь вместе со своим прицепным вагоном, описывающим круг, и удивлялась самой себе.

Раньше она даже за хлебом не любила ходить одна, обязательно искала кого-нибудь во дворе в попутчики. А теперь часто гуляла одна по городу и вот даже одна поехала в лес. Стихи требовали уединения. Теперь ей не было скучно одной, она научилась чувствовать деревья, небо, незнакомых людей, птиц. Они оживали в ней словами, и это была сладкая мука — нести в себе прекрасные, еще не родившиеся слова обо всем, что она видела.

Трамвай выехал из густых зарослей на узенькую асфальтированную улицу и остановился напротив желтого каменного павильончика. Несколько человек вышли из вагонов, вагоновожатая, пожилая женщина в теплом платке, в подпоясанном пальто, закрутила до отказа колесо тормоза, взяла ключ и, спустившись тяжело со ступеньки вагона на землю, заковыляла, разминаясь, к павильончику, скрылась за дверью диспетчерской. Алена, проходя мимо, заглянула в окошко. В диспетчерской — несколько женщин. Они пили чай из кружек. На подоконнике в бутылке из-под кефира стояла веточка березы с распустившимися листьями. От этих листьев, от трамвайной жизни павильончика веяло уютом, и Алене захотелось оказаться среди женщин, с кружкой чая в руках. «Может, и чай они заваривают вишневыми веточками, как бабушка Таня», — подумала Алена. Бабушка Таня жила в деревне. Алена каждое лето ездила к ней, а потом вспоминала всю зиму.

Рельсы трамвайной линии, выгибаясь и поблескивая, тянулись из леса и, так же выгибаясь и поблескивая, скрывались по другую сторону павильончика в лесу. Пассажиры, вышедшие из трамвая, уходили по асфальтированной улице в сторону двухэтажных и трехэтажных кирпичных домов. Напротив павильончика участок леса был превращен в парк с клумбами, лавочками, киосками. На высоких деревьях громоздились прутья грачиных гнезд.

Здесь, в лесу, располагались два института — лесотехнический (ЛТИ) и сельскохозяйственный (СХИ). Поселок состоял из прямой асфальтированной улицы и нескольких улиц, которые ее пересекали. Старинное здание сельскохозяйственного института с метеорологической башенкой, высокими стрельчатыми окнами и застекленной галереей, ведущей из одного корпуса в другой, возвышалось за ближними деревьями. Сачок метеорологической башни был надут ветром. Рядом вращалась какая-то штука с полумячиками.

Алена пошла наискосок через парковую часть леса к институту. В этом поселке еще сохранилась керосиновая лавочка, деревянный одноэтажный клуб. На размокшей афише Алена прочитала название фильма: «Ворота Тамерлана». Она не знала, о чем этот фильм. Но название ей понравилось, в нем было что-то загадочное про путешественников.

Алена вышла из поселка на широкую дорогу. Вдоль дороги, по правой стороне, возвышались кирпичные коробки новых домов. Кругом лежал мусор, строительные материалы. Дорога была изъезжена, снег перемешан с грязью. По кирпичам, бетонным плитам Алена перешла самые грязные места. Она знала: если идти, следуя всем поворотам дороги, придешь к Дому инвалидов и за домом к очень красивым местам около реки. Там всегда было столько подснежников. Но там всегда гуляют, медленно передвигаясь, старики и старушки, перед которыми Алена чувствовала себя виноватой. Они старые, больные, а она молодая, красивая и живет дома. При виде этих стариков и старушек или при воспоминании о них Алена с горячей нежностью думала о бабушке Тане и говорила себе: «Никогда! Никогда!» Она не уточняла, что «Никогда!». Бабушка Таня — веселая, крепкая, и нехорошо думать о том, чего «Никогда!» не будет.

За Домом инвалидов дорога круто поднималась на обрывистый берег, где на самом верху находились игровые площадки, карусели и низенькие одноэтажные строения Дома отдыха имени Горького.