На этом кончился разговор. Якушев убедился, что ему доверяют, более того, считают верным боевым товарищем.

Правда, немного удивляло, что никто не обратил внимания на его донесение о «краскоме». Впрочем, Пилляр сказал, что этой личностью займётся Особый отдел.

Якушев не торопясь шёл по Софийской набережной, иногда останавливаясь, поглядывая на Кремль, на Большой дворец, купола соборов. Над зданием «Судебных установлений», как оно называлось до революции, алел флаг, вспыхивая в лучах заката. В Кремле было тихо, сонно, только изредка мелькал силуэт самокатчика.

Был конец тёплого, солнечного дня, и, поглядев со стороны на Якушева, можно было подумать, что человек решил прогуляться после трудового дня. Вблизи бывшей кокоревской гостиницы, теперь общежития, Якушев свернул в переулок и вышел на Болотную площадь.

В те годы площадь была застроена торговыми помещениями, складами и выглядела совсем иначе, чем в наше время. Днём здесь был овощной торг, все вокруг пропахло запахом овощей, овчины, дёгтя, трудно было протиснуться между ломовых телег. Но к вечеру площадь пустела. Читая вывески: «Власов и Кочетков», «Товарищество Хлоповых», «Нейман и Марковский», Якушев в одном из дворов двухэтажного старого дома нашёл голубую вывеску «Товарищество Флора». Её трудно было заметить в глубине двора. Почти в ту же минуту, неизвестно откуда, возникла высокая фигура человека в брезентовом балахоне и кожаной фуражке.

— Я от Селянинова.

— Фонтанка, шестнадцать, — ответил человек в балахоне, гремя ключами, отворил дверь, пропустил Якушева. Вспыхнула электрическая лампочка, тускло осветившая помещение, похожее на склад. Да это отчасти и был склад, вдоль стен заваленный мешками, заставленный ящиками. Но в глубине стоял стол, покрытый холстом, поодаль две скамьи и диван, железная печка-буржуйка, от неё коленом под потолком труба.

— Придётся подождать. Вы изволили прибыть немного раньше времени. Присаживайтесь, ваше превосходительство.

— Садитесь и вы, — сказал Якушев.

— Мне полагается быть снаружи, но поскольку время не пришло, могу побыть здесь.

— Вы ведь не всегда были на таком амплуа, то есть сторожем?

— С вашего позволения, я коллежский асессор. Двадцать лет состоял на государственной службе в Петербурге, в департаменте полиции. Кончил в Москве лицей цесаревича Николая.

— Это Катковский?

— Так точно. Наш лицей не очень чтили, учились не одни дворяне, не то что в Петербурге, в Александровском лицее. Потому мы не бойко двигались по службе. Я, например, дослужился до коллежского асессора, а служил при Плеве, Трусевиче, Курлове, Климовиче, Белецком, при Джунковском тоже служил… Всех пережил.

— Вот почему Фонтанка, шестнадцать!

— Именно поэтому. Вы, ваше превосходительство, знали олсуфьевский особняк на Фонтанке, шестнадцать? На вид он небольшой, два подъезда: первый подъезд — квартира министра внутренних дел, там всегда стоял городовой на посту, а другой подъезд — наш, департаментский.

— Проезжал, вероятно, не раз… Но не запомнил. Особняк действительно небольшой. Как же там все умещалось: и квартира министра и департамент полиции?

— А вы не приметили, позади пятиэтажный большой дом пристроен? Вот в том доме и была святая святых — департамент. Я ведь служил в особой политической части, в шестом делопроизводстве.

— Любопытно. В качестве кого?

— Дослужился до чиновника особых поручений при вице-директоре департамента. — Он горестно вздохнул: — Какой был порядок! Ещё от третьего отделения было заведено… конечно, масштаб у нас побольше…

— Интересно…

— Возьмём, скажем, особую политическую часть, пятое делопроизводство. В нем шесть отделений. Первое — переписка общего характера, второе — эсеры, третье — эсдеки, четвёртое — инородческие организации, пятое — разбор шифров и шестое, самое важное, — личный состав, агентура внутренняя и заграничная. Я был по внутренней…

«Как рассказывает, — подумал Якушев, — прямо упивается. Ишь ведь расцвёл…»

— Я высоко ставил Степана Петровича Белецкого, он юрист, кончил университет, нюх у него тонкий. Но предпочитал все-таки Климовича: строгость, ловкость, сила… Говорят, Климович теперь за границей, при Врангеле, по части разведки?

— Да. Я что-то слышал. Вы интересно рассказываете. Много повидали. Впрочем, я думаю, что вас касалось больше бумажное производство.

— О нет, ваше превосходительство. Я был любитель сыска. У нас жандармские офицеры работали, они, знаете, аристократы, притом не из храбрецов. А я по своей охоте занимался сыском. Целую неделю ездил извозчиком номер две тысячи восемьсот семьдесят четыре, сам вызвался, и за это меня особо благодарили. Ну, это я просто как любитель.

— Очень это все интересно… Кстати, как мне вас величать прикажете?

— Как угодно. Скажем, Подушкин Степан Захарович.

— Как же вы все-таки уцелели, Степан Захарович?..

— Чудом. Как раз перед февралём назначили меня полицмейстером в Керчь. Не доехал. Конечно, все бумаги сжёг. У меня всегда паспорт был на другую фамилию. На случай командировки, если секретное поручение, это полезно. Долго скрывался у родственников в Туле. Ждал Деникина и не дождался. Словом, эпопея… Однако я пойду. Нас ведь найти нелегко.

Он выскользнул в дверь. Якушев покачал головой. Хорош! Полицейская крыса!

Дверь заскрипела, и вошёл, вернее, вбежал Стауниц.

— Прошу прощения. Опоздал, надо было оповестить наших, времени мало. Будет Ртищев, вы его знаете, Зубов — это курсант, об остальных скажу позже…

Открывалась дверь, входили люди и усаживались на скамью несколько поодаль. При тусклом свете лампочки трудно было разглядеть лица.

— Кажется, все, — сказал Стауниц. — Господа, нам предстоит выслушать важное сообщение Политического совета.

Не поднимаясь с места, Якушев начал:

— Мы, то есть Политический совет, получили инструкции от Высшего монархического совета из Берлина. Мы не нашли нужным познакомить вас, господа, вашу группу с этими инструкциями. И вот почему: Политический совет считает, что из Берлина нельзя диктовать нам, как поступать. Наши собратья за границей не знают обстановки, они оторваны от России. Нам на месте виднее. Мы сами определим наши задачи и поставим в известность Высший монархический совет о том, какие решения примет предстоящий съезд наших единомышленников — членов Монархической организации центральной России.

Якушев уловил лёгкое движение и понял, что его слова приняты одобрительно.

— В связи с созывом съезда возникает очень важный вопрос. Речь идёт о средствах. Мы ожидаем от наших соратников за рубежом не указаний, как нам действовать, а реальной денежной помощи. Нужны не добрые советы, а деньги. Помощь, которую мы можем получить от наших единомышленников здесь, ничтожна, Надежды, которые мы возлагали на одного «испытуемого», рухнули, на нэпманов надеяться нельзя. Нэп их устраивает. Главное — получить средства от промышленников за границей и от иностранных правительств. В связи с этим очень важно установить постоянную и прочную связь с заграничными монархическими организациями, с Берлином, Парижем. Политический совет ведёт переговоры с одним пограничным государством о том, чтобы организовать безопасный переход границы. Как и каким образом это будет сделано, я вам, по понятным причинам, не скажу. Но мы уверены, что такая связь будет установлена. Наконец, в целях конспирации внутри страны и для сношения с зарубежными организациями наша МОЦР будет иметь наименование «Трест». Об этом мы уведомили Высший монархический совет. Я сказал все.

Поднялся Ртищев, откашлялся, вытер платком губы, по всему видно, что он готовился произнести длинную речь.

Якушев знал заранее, что это будет нудное и велеречивое излияние в духе церковной проповеди и листовок монархического «Союза русского народа», будут повторяться слова: «Русь», «престол», «самодержавие», «обожаемый монарх»… Сколько таких речей придётся ещё выслушать, а может быть, и произнести самому, чтобы козырять монархическими убеждениями! Но теперь он знал цену этим речам и знал, почему их надо произносить среди врагов.