— Всё. Пропал парень.

Словно бык на забое взревел было Матвей Васильевич от тех страшных слов, но тут явился в окне Тимка с ребёнком на руках. Охнула толпа в радостном удивлении.

   — Тима! Тимофей! Милый! — закричал, рыдая, стольник. — Кидай, мы пымаем.

Но Тимка ступил на лестницу и почти с такой же скоростью, как и вверх, сбежал с ношей своей вниз. Волосы на нём дымились, и первое, что сказал он.

   — Облейте нас! Скоре облейте!

Их облили сразу из нескольких вёдер, и тогда Тимка шагнул к Апраксину:

   — Возьми дочку, Матвей Васильевич. Жива ещё. Едва отыскал. Под кровать забилась, угорела.

Так в един час лишился Апраксин хором Хорошо безветрие было, смело бы огнём всё подворье, а то и всю улицу Спасибо и народу, сбежавшемуся на пожар, хоромы не отстояли, но хоть перекинуться огню на амбары и конюшню не позволили

Отчего загорелось? Только догадки строили и на одном все сходились, наверное, от лампады под образами. Ухватился огонёк за какую-нито стружку или бумажку — и пошло. Если б был злой умысел, то наверняка б другое время выбрал поджигальник, ночку б тёмну да ветрену. А так ни отчего, на пустом месте приключилось, от беспечности русской, от того самого «авося».

Едва отходили любимицу отцову Марфиньку от угара и испуга, как вспомнил стольник о спасителе её, Тимке с кузницы, и решил, что это сам Бог его отблагодарил за участие в Тимкиной судьбе. Лет пять тому возвращался стольник из Смоленска, спешил, гнал тройку сколь дорога позволяла. На одном из поворотов угодил под пристяжную мальчишка, не успел на обочину выскочить. Закричал, словно заяц подраненный.

Апраксин велел кучеру остановиться, вылез с возка, подошёл к мальчишке, скулившему от боли и испуга.

   — Что у тебя? — спросил участливо.

   — Ногу, ногу повредило, — заплакал мальчишка. — Как идти теперь.

   — А куда идёшь-то?

   — По миру, пан, по миру.

   — А где живёшь?

   — Где ж мне жить, матка померла, батька утёк, або пропал де. Кормлюсь с того, что люди добрые подадут.

   — Нищий, стало быть.

Мальчишка не ответил, заплакал горько. Вспоминая ныне о давнем том случае, Матвей Васильевич благодарил Бога, что надоумил его подобрать нищего, привезти домой, отдать в кузню свою.

«Господи, а кинь я его тогда на дороге, не привези домой, кто б спас мою Марфиньку ныне?»

От такой мысли жутко становилось стольнику, и он точно знал, что этим самым отблагодарил его Всевышний за давний его поступок богоугодный: ты помог нищему ребёнку, а он спас твою дочь. Всё-то Ему ведомо, за всё-то Он сполна оплачивает, и за доброе дело, и за злое. От таких мыслей слёзы наворачивались на глаза Матвею Васильевичу, смотрит он на радостное лицо дочки и сам улыбается.

   — Ничего у тебя не болит, Марфинька?

   — Ничего уже, батюшка.

   — Ну и слава Богу, слава Богу. А не хочешь взглянуть на своего спасителя?

   — Хочу, батюшка. А кто он?

   — Сейчас узнаешь.

Апраксин вышел из амбара, куда перебрался с семьёй после пожара, велел кому-то из дворовых позвать из кузницы Тимку. Тог явился прямо в прожжённом своём фартуке, прокопчённый, с обгоревшими напрочь в пожаре бровями.

   — Звал, Матвей Васильевич?

   — Звал, Тима, звал, — впервые назвал так ласково парня стольник. — Спасённая твоя тебя видеть пожелала.

   — Тим, — улыбнулась девочка кузнецу. — Так это, значит, ты. Спасибо тебе. — И ручку протянула ему.

Но он сразу спрятал свои за спину. Сказал смущённо:

   — Прости, Марфа Матвеевна, у меня грязные.

   — Давай, давай руку-те, раз тебе протягивают, — проворчал Матвей Васильевич добродушно. — Если бы не эти грязные... Ну, чего ты?

Девочка с явным удовольствием потрясла руку своему спасителю.

   — Чем же мне наградить тебя, Тимофей, — спросил Апраксин, впервые назвав парня полным именем. — Может, на волю отпустить, свободу дать тебе?

   — Как на «волю»? — не понял Тимка.

   — Ну чтоб сам себе хозяин, чтоб шёл куда хотел, делал что хотел.

   — Нет, боярин. Я уж был на такой воле. Не гони меня, Матвей Васильевич.

   — Да я не гоню, чудак. Я думаю, как лучше тебе сделать.

   — Ты подари ему кафтан дорогой, батюшка, — неожиданно предложила Марфинька и засмеялась, видимо представив чумазого Тимку в позолоченном кафтане.

   — Мне лучше остаться при вашем доме, Матвей Васильевич, мне родней его ничего нет.

   — Ну хорошо, хорошо, Тимофей. Тогда скажи, чтоб ты хотел делать, где трудиться при доме?

   — Мне б хотелось при конях, — вздохнул Тимка. — Я всегда мечтал.

   — Всё. Можешь считать, что мечтания твои исполнились. Ныне ж сбрасывай всё с себя. Отмывайся в бане. Надевай чистые порты, а от Марфиньки будет тебе кафтан. Ну и пойдёшь на конюшню. Впрочем, погоди... Как твоя фамилия?

   — Что это?

   — Ну, по отцу как назвать тебя? У меня, например, отец Василий, вот и зовут меня Васильичем. А как твоего отца звали? Ты помнишь?

   — В веске дразнили его Пройдзисветом.

   — Как, как?

   — Пройдзисвет.

   — Пройдзисвет, Пройдзисвет, — повторил улыбаясь Апраксин. — А что? Твой отец был пройдзисветом, а ты — сын — сквозь огонь прошёл. А огонь — это свет. Славно даже звучит: Тимофей Пройдзисвет.

И вдруг, решительно хлопнув парня по плечу, сказал как припечатал:

   — Всё, Тима. Будешь у меня держальником.

   — Но ведь вы обещали к коням.

   — А это и есть к коням. Будешь меня сопровождать в Кремль к государю, а по моём уходе держать коней до моего возвращения.

У Тимки испуганно вытянулось лицо, спросил почти шёпотом:

   — И государя увижу?

   — Может быть, и увидишь, когда он на Красном крыльце явится.

   — О-о, — протяжно воскликнул Тимка, не имея возможности выразить в слове предстоящее счастье от лицезрения великого государя всея Руси.

А Марфинька звонко хохотала, глядя на Тимкины гримасы то от испуга, то от восторга.

   — Ой, Тим, с тебя умереть.

Видя, что девочке это доставляет удовольствие, Тимка того более лицедействовал, к чему, видимо от природы, имел наклонность.

Так в один день, вовсе неожиданно для себя, безродный Тимка превратился из чумазого подручного кузнеца в добра молодца в расшитом кафтане, в козловых сапожках, в держальника при выездных конях знатного стольника Матвея Апраксина. И наконец впервые назван своим полным именем Тимофей с прибавлением почти забытой фамилии Пройдзисвет.

Перед первой поездкой своей в Кремль Тимка волновался так, что ночь не спал. Утром Апраксин, садясь в карету, заметил состояние своего кучера, ободрил ласково:

   — Не волнуйся, Тима. Главное, за чей-нито угол не зацепи. А дорогу я буду подсказывать.

   — Да я знаю путь-то к Кремлю. А всё боязно, а ну — царь.

   — В огонь лез — не боялся, а тут заробел.

   — Огонь что. К нему я в кузне навык.

   — Ну раз путь к Кремлю знаешь, правь к Спасским воротам.

Прокачавшись по ухабам Варварки, карета выехала на Красную площадь и, минуя Лобное место, направилась к Спасским воротам. Тимка обернулся к хозяину: а теперь, мол, куда? Апраксин махнул рукой на Спасские ворота: прямо.

«Мать честна! В Кремль!» — обомлел Тимка и едва вожжи не выронил. Тут его сами кони выручили, бежали-то привычным путём. Пронеслись сквозь гулкие ворота и сразу поворотили налево, где стояло уже с десяток карет.

   — Правь вон к жёлтой, — крикнул Апраксин. — Это нарышкинская, мы всегда около становимся.

Тимка тут уж взялся за ум, малость очухался от испуга, подкатил к нарышкинской карете ось в ось, так что его кони с нарышкинскими стали ухо в ухо.

   — Ну молодец, Тима, — похвалил Апраксин, выставляя ногу на подножку. Сойдя на землю, полез в карман, достал две медные монеты, протянул Тимке:

   — Возьми.

   — Да вы что, Матвей Васильевич, — вытаращил глаза Тимка. — Да рази я за деньги.

   — Возьми, дурачок. Тут два алтына. Они тебе ох как сгодятся, — и подмигнул хитро. — Бери, говорят.