Mор. Я обязан выступить, Хьюберт.

Хьюберт. Нет, нет! Придержи свои страсти хоть на сегодняшний вечер! Ведь через несколько часов все начнется.

Мор отворачивается от него.

Если тебе наплевать на то, что ты губишь собственную карьеру, то по крайней мере не заставляй Кэтрин разрываться надвое!

Мор. Но ты же не увиливаешь от своего долга ради своей жены.

Хьюберт. Ну вот что я тебе скажу! Ты, я вижу, готов мчаться напролом, не разбирая пути, и потому разобьешься. Там затевается не какой-нибудь пикник! Нам могут всыпать по первое число. Вот увидишь, какие тут страсти разгорятся, когда там, в горах, перережут два-три наших отряда. Это ужасная страна. У горцев современное оружие, и они дерутся, как черти! Брось это дело, слышишь, Стивен!

Мор. Надо же иногда чем-то рисковать, Хьюберт, даже в моей профессии!

Входит Кэтрин.

Хьюберт. Но это безнадежно, старина, абсолютно безнадежно.

Мор отворачивается к окну. Хьюберт повернулся к сестре, потом, сделав жест в сторону Мора, как бы предоставляя дальнейшее ей, выходит.

Кэтрин. Стивен! Неужели ты действительно хочешь выступить с этой речью?

Он кивает.

Я прошу тебя не делать этого.

Мор. Ты ведь знаешь мои убеждения.

Кэтрин. Но ведь это наша родина. Мы не можем отделять себя от нее. Ты ничего не остановишь, только вызовешь к себе всеобщую ненависть. Мне этого не перенести.

Mор. Я уже говорил тебе, Кэт, кто-то должен возвысить голос. Две или три военные неудачи — а они, несомненно, будут — и вся страна придет в ярость и обезумеет. И еще один маленький народ перестанет существовать.

Кэтрин. Если ты веришь в свою страну, ты должен верить: чем больше у нее владений, чем больше могущества, тем лучше это будет для всех.

Мор. Ты в этом убеждена?

Кэтрин. Да.

Mор. Я готов уважать твое мнение. Я даже понимаю его. Но… я не могу присоединиться к нему.

Кэтрин. Но, Стивен, твоя речь будет призывом, на который откликнутся всякие сумасброды, все, кто затаил злобу на родную страну. Они сделают тебя своим знаменем.

Мор улыбается.

Да, да! И ты упустишь возможность стать членом кабинета, тебе придется, может быть, даже подать в отставку и уйти из парламента.

Мор. Собаки лают — ветер носит!

Кэтрин. Нет, нет! Ведь если ты берешься за какое-нибудь дело, ты всегда доводишь его до конца; а что хорошего может получиться на этот раз?

Мор. По крайней мере история не скажет: «И они совершили это без единого протеста со стороны своих общественных деятелей!»

Кэтрин. Есть многие другие, кто…

Мор. Поэты?

Кэтрин. Ты помнишь тот день во время нашего медового месяца, когда мы поднимались на Бен-Лоуэрс? Ты лежал, уткнувшись лицом в вереск, и говорил, что тебе кажется, будто ты целуешь любимую женщину. В небе звенел жаворонок, и ты сказал, что это голос великой любви. Холмы были в синей дымке. И поэтому мы решили отделать эту комнату в синих тонах: ведь это цвет нашей страны! [32] Ты же любишь ее!

Мор. Люблю, конечно, люблю!

Кэтрин. Ты сделал бы это для меня… тогда!

Мор. А разве ты стала бы просить меня об этом, Кэт… тогда?

Кэтрин. Да. Это наша страна. О Стивен, подумай о том, что это значит для меня, когда Хьюберт и другие наши мальчики отправляются туда — на войну! А бедная Элен, а отец? Я прошу тебя не выступать с этой речью!

Мор. Кэт! Это нечестно. Неужели ты хочешь, чтобы я чувствовал себя последним подлецом?

Кэтрин (задыхаясь). Я… я… почти уверена, что ты будешь подлецом, если выступишь! (Смотрит на него, испуганная собственными словами.)

В это время лакей Генри является убрать со стола, и она говорит очень тихо.

Я умоляю тебя не делать этого!

Он не отвечает, и она уходит.

Mор (к Генри). Потом, Генри, немного позже, пожалуйста!

Генри уходит. Мор продолжает стоять, глядя на стол, затем поднимает руку к шее, как будто воротничок его душит, наливает в бокал воды и пьет. На улице за окном остановились два уличных музыканта с арфой и скрипкой; издав несколько нестройных звуков, они начинают играть. Мор идет к окну и откидывает занавеску. Спустя минуту он возвращается к столу и берет конспект своей речи. Он мучительно думает, не зная, на что решиться.

Будешь подлецом!.. (Как будто хочет разорвать свой конспект. Затем, приняв другое решение, начинает перелистывать его и тихо говорит про себя. Его голос постепенно становится все громче, и он произносит перед пустой комнатой конец своей будущей речи.) Мы привыкли называть нашу страну борцом за свободу, противником насилия. Неужели эта слава вся в прошлом? Разве не стоит пожертвовать нашим мелочным достоинством ради того, чтобы не класть еще один камень на могилу этой славы; не разыгрывать перед всевидящим взором истории еще один эпизод национального цинизма? Мы готовимся силой навязать нашу волю и нашу власть народу, который всегда был свободен, который любит свою страну и ценит свою независимость так же, как и мы. И сегодня я не мог сидеть здесь молча и ждать, когда это начнется. Раз мы бережно и заботливо относимся к нашей стране, мы должны так же относиться и к другим странам. Я люблю свою страну, потому я и подымаю свой голос. Пусть народ, против которого мы собираемся выступить, и обладает воинственным духом, но ему ни за что не устоять против нас. А война против такого народа, какой бы она ни казалась притягательной сейчас, в момент ослепления, в будущем грозит катастрофой. Великое сердце человечества всегда бьется сочувственно к слабому. Мы как раз и ополчились против этого великого сердца человечества. Мы следуем своей политике во имя справедливости и цивилизации; но справедливость впоследствии осудит нас, а цивилизация предаст нас проклятию!

Пока он говорил, снаружи, на террасе, промелькнула маленькая фигурка; она мчится туда, где звучит музыка, но, услышав голос Мора, вдруг останавливается в открытых дверях и прислушивается. Это темноволосая, черноглазая девочка в синем халатике.

Музыканты, доиграв свою мелодию, умолкают. В наплыве чувств Мор слишком сильно сжимает в руке бокал, стекло ломается, осколки падают в умывальную чашку для рук.

Девочка вбегает в комнату.

Олив!

Олив. С кем ты здесь говорил, папочка?

Мор (удивленно глядя на нее). Так, моя милочка, на ветер!

Олив. Но ветра сейчас нет!

Мор. Тогда каким же ветром занесло тебя сюда?

Олив (загадочно). Не ветром, а музыкой. А это ветер разбил бокал или он сломался в твоей руке?

Мор. Вот что, моя маленькая фея, марш наверх, а то няня поймает тебя на месте преступления. Ну, живо!

Олив. Ой нет, папочка! (Возбужденно и доверчиво.) Ты знаешь, сегодня, наверное, что-то случится!

Мор. Вот тут ты не ошибаешься!

Олив (потянув к себе, заставляет его нагнуться и шепчет). Я должна пробраться назад незамеченной. Ш-ш!.. (Внезапно бежит к окну и закутывается в одну из портьер.)

Входит молодой человек с запиской в руке.

Мор. А, это вы, Стил!

Музыканты опять начинают играть.

Стил. От сэра Джона с нарочным из военного министерства.

Мор (читает записку). «Началось!»

Он стоит задумавшись, с запиской в руке, а Стил с беспокойством глядит ни него. Это смуглый, бледный молодой человек с худым лицом и главами, которые говорят о том, что он способен привязываться к людям и страдать вместе с ними.