Раннее утро. Мокрая после дождя проселочная дорога идет вдоль опушки леса. Обгорелая трава на опушке рядом с местом, где упал мой самолет, уже зазеленела, и ветер нанес осенней листвы, так что и не видно почти ничего.

Степина машина останавливается у опушки, из машины выпрыгивает и тут же, поскользнувшись, падает в грязь Петька. За ним выходят Таня и Нина.

— Ну вот! Ну начинается! — кричит Таня, поднимая и отряхивая Петьку. — Не отходи от меня ни на шаг, слышишь? Степа, ну выходите же скорее! Это же природа! Дышите воздухом! Это же вам полезно!

— Нет, нет, я тут п-п-посижу, — откликается из машины Степа.

Нина выгружает из багажника корзины. Степа остается за рулем и поглядывает на лес без всякого энтузиазма.

Папе восемьдесят пять лет, но природа и собственное здоровье его как-то не волнуют. Он никогда не занимался физкультурой, никогда не болел и за шестьдесят лет жизни в Шишкином Лесу за грибами отправился сегодня впервые.

С одной стороны дороги — лес, с другой — поле с обгорелой местами травой. Тишина. Слышны только визг Петьки и карканье кружащих над полем черных птиц. За Степиной останавливается еще одна машина. Из нее выходят Маша с Сорокиным. Сорокин подходит к Степе. Целуются через открытое окошко.

— Левушка, я так рад, что ты с нами, — говорит Степа. — Вот и опять мы все вместе. Всей семьей. Это важно, что мы сейчас вместе.

— Это здесь случилось? — спрашивает, оглядываясь, Сорокин.

— Вон там дальше, в поле, но обломки долетали сюда, видишь, тут тоже горело. А там, в поле, если ты пойдешь, там сразу увидишь. Там его п-п-поклон-ницы крест поставили. Сейчас рано, а потом соберется целая толпа истеричек. Я с тобой не п-п-пой-ду. Они меня в лицо знают, начнется галдеж, а ты сходи туда, обязательно сходи.

— Для этого вы и выбрали это место грибы собирать? Вы заранее решили меня туда отправить?

— Нет, клянусь, нет, — врет Степа. — Просто раз уж ты сюда приехал, сходи, посмотри, надо же разобраться, что там случилось, ну, ты понимаешь. — И добавляет, целуясь с Машей: — И ты с ним, деточка, сходи. Вот вы вдвоем туда и сходите.

— Я не хочу с ним вдвоем никуда ходить, — говорит Маша.

— Ну, я тебя прошу. Это чтоб выглядело естественнее. Ну как он один туда пойдет? Туда же в основном приходят женщины.

— Степа, я не эксперт по авиакатастрофам, — говорит Сорокин.

— Но у тебя, деточка, есть контакты с такими экспертами.

— Нет у меня таких контактов. И никогда не было. Я им был нужен только как искусствовед.

— Я знаю, Лева, я знаю. Как искусствовед. Но ведь у вас в органах есть специалисты, к-к-кото-рые могут как-то определить, была ли п-п-подло-жена взрывчатка.

— Где я возьму этих специалистов?

— Лева, деточка, ты сделай это ради меня.

— Сделать что?

— Ну, возьми там какие-нибудь п-п-пробы с места происшествия. Чтоб их кто-нибудь из ваших посмотрел.

— Какие пробы? Кто их будет смотреть?

— А ты найди, кто посмотрит. Ну, раз уж ты из Парижа прилетел нам помочь, так помоги.

— Вы просили меня приехать, чтобы подготовить аукцион.

— И это тоже. На, цветы туда положи. — Степа дает Сорокину букет астр. — А потом не сюда возвращайтесь, а дальше идите, по прямой, через поле. Там дорога, я туда подъеду и вас подберу.

— Почему ты нас там подберешь? Я не понимаю, — говорит Маша.

— Я прошу тебя. Ну раз в жизни можно сделать без лишних вопросов то, что я п-п-прошу? Даже если это полная глупость? П-п-просто сделать, и в-в-все?

От волнения мой папа заикается сильнее и кажется совсем беспомощным. В эти минуты ему никто ни в чем отказать не может. Даже упрямая Маша.

Подъезжает третья машина. Из нее выпрыгивает очень ухоженная афганская борзая, за нею двое похожих на борзую, таких же изящных и ухоженных смуглых мальчишек. Это дети Антона, Горкут и Арслан. За ними сам Антон, тоже похожий на борзую, и жена его, восточная красавица Айдогды, тоже похожая на борзую, все спортивные и элегантные. Последним из машины появляется, сверкая иностранной своей улыбкой, мой старший брат, великий английский режиссер Макс.

— Ты, папа, что, всех сюда позвал? — идет к Степе Макс.

— А это чтоб Лева сразу со всеми п-п-повидался. Левушка ведь — наш, совсем наш. Я вообще считаю, что этот развод — в-в-временное недоразумение.

— Ну, это уже полный маразм, — говорит Маша.

— Может быть. — Степа с нею никогда не спорит. — Может быть, и маразм. Я ведь, деточка, уже совсем с-с-старый.

Маша морщится и отходит в сторону.

А Макс спешит поздороваться с Сорокиным.

— Левка! Старичок! — радуется он. — Я и не знал, что ты приехал. Ну почему от меня всегда все скрывают?

Они с Сорокиным обнимаются.

— Сколько же лет мы с тобой не виделись? — спрашивает Макс.

— Уже десять, — говорит Сорокин. — А это твой Антон?

— Антон. Представляешь, ты его мальчишкой видел, а теперь вот такой. А это его жена Айдогды, — сверкает улыбкой Макс, старательно выговаривая трудное имя невестки. — Она у нас туркменка, как мама Антона, представляешь? А это мои внуки. У меня уже внуки. Представляешь? Это Горкут, а это Арслан... Или наоборот?..

— Наоборот, — говорит Айдогды.

Макс остался в Англии во время загранпоездки в восемьдесят втором году и до восемьдесят седьмого в России не был. Теперь приезжает повидаться раз в год.

— Левка, я ужасно рада! — целует Антона Таня. — А это мой Петька, — и кричит Петьке: — А ну прекрати немедленно!

Петька пронзительно визжит. Борзая, одурев от воли, носится по опушке и лает.

— Петька! — кричит Таня. — Ты можешь хоть в лесу вести себя как интеллигентный человек?

— Таня, тише, — говорит Степа. — Ну все. Все. Идите в лес.

— А вы что, не пойдете? — спрашивает у него Нина.

— Нет. Я посижу здесь.

— Мне побыть с вами?

— Не надо. Не надо. Я один побыть хочу. Ты со всеми иди.

— А кушать у костра когда будем? — подбегает к Степе Петька.

— Через два часа. Идите уже с богом.

— А я уже гриб нашел! — кричит из-за деревьев Горкут.

— Дурак! — кричит Арслан. — Это же поганка! Петька мчится к ним.

Все разбредаются по лесу.

— Ay! Ay! — звучат по лесу голоса.

Вот об этом я и думаю. Меня нет, но они уже собирают грибы на том самом месте, где еще совсем недавно я был. Сейчас они еще помнят, что я здесь был, а потом постепенно забудут. А их дети, внуки и правнуки уже совсем про меня забудут. Но все равно, пока они, их дети, внуки и правнуки будут жить на свете, я буду жить в них, я не исчезну окончательно.