— Зачем же ты тогда приехал, если бесполезен? — яростно шипит Маша.

— Чтоб увидеть тебя.

— Но ты понимаешь, что эти деньги нам необходимы?!

— Понимаю конечно. И я предлагаю тебе, без всякого Кристи, устроить аукцион здесь, в Москве, в твоей галерее. Я все организую и попробую все продать новым русским.

Глубокой ночью у щита с надписью «АЭРОКЛУБ ШИШКИН ЛЕС» Степина машина сворачивает с шоссе.

Останавливается у проходной. Светит фонариком в окно. Телевизор в будке все еще включен, но убитой женщины в кресле перед ним уже нет.

Ворота раскрыты. Степа въезжает в них.

С фонариком в руке, он входит в темный ангар.

Обойдя разобранный самолет, он открывает фанерную дверь «Учебно-тренировочного центра» и заглядывает в узкое пространство за стенкой с приборным щитом. Тело убитого бомжа тоже исчезло. Кровь вытерта. Пол совершенно чист.

Кто убрал трупы — милиция или те, кто убил бомжей, — Степу сейчас не интересует. Он приехал сюда за другим.

Дверь в раздевалку он обнаруживает за конторой. Осматривает крошечную каморку. Пусто. Степа ложится на пол, заглядывает под скамью и при свете фонарика находит мою сумку. Вытаскивает ее.

В сумке папка со сценарием «Шишкин Лес» и мобильный телефон.

Папа гасит фонарик, некоторое время отдыхает в темноте, лежа на спине, потом с трудом встает.

Котя уже не в гостях. Сморило Котю, и он спит в одежде, на диване в своей комнате на втором этаже нашего дома. А у соседей гости еще не разошлись, и там опять стройно поют про кузнечика:

Степа стоит над Котей и пытается его разбудить:

— Проснись, деточка. Ну проснись же.

— Что? Я хочу спать! — отбрыкивается Котя.

— Помоги мне, — трясет его за плечо Степа. — Скажи, на мобильном телефоне можно узнать, от кого были последние звонки?

— Отстань от меня!

— Я не отстану, пока ты мне не скажешь. Я хочу знать, с кем Леша говорил в тот день, перед смертью. Вот его мобильник. Я не знаю, что тут надо нажимать. Ну проснись же!

Котя садится, трясет головой и нажимает кнопку на мобильнике.

— Вот номер, кто последний звонил, — бормочет он. — Если хочешь с ним соединиться, нажми сюда.

Падает на кровать и мгновенно засыпает. Степа нажимает кнопку и ждет ответа.

В доме Левко звонит телефон.

Павел Левко моет в кухне шампуры. Зина моет посуду. Доберман вынюхивает и слизывает с полу крошки.

— Алло? — Павел берет трубку.

Степа узнает его голос. Одновременно он видит Павла в окне кухни дома Левко. Смотрит на Павла, жует губами и молчит.

— Козлы, — Павел вешает трубку.

— А ты зачем подошел? — волнуется Зина. — Ну зачем? Это же мне звонили!

— Ночью? Кто тебе мог звонить?

— Это был Макс! Я чувствую, что это был он! А теперь он тебя испугался, и опять придется ждать и ждать, и ждать!

— Мамуль, ты иди ложись, — говорит Павел. — Отдыхай. Я все сам уберу.

А гости во дворе все поют:

Степа кладет мобильник в карман. Лицо у пьяного спящего Коти совершенно детское. Степа жует губами и крестит его.

Папа верит в Бога, как он объясняет, «на всякий случай». Но всех детей и Енуков он крестил. Дочку Зискинда Аню, Машину маму, он крестил в самое неподходящее для этого время.

1932 год. Полонский работает у мольберта. Варя тюкает молотком в своей мастерской. Из сада доносятся пронзительные звуки Дашиной скрипки. Двадцатилетний Степа кормит из соски Аню, одновременно развешивая на веревке ее пеленки.

— Ребенка надо к-к-к-крестить, — говорит Степа.

— Зачем крестить? — спрашивает Полонский.

— На всякий случай.

— Что значит «на всякий случай»?

— Может, будет меньше б-б-болеть.

— Я против.

— Вы же не член п-п-партии, — заикается Степа.

— Я не член партии, но идеи коммунистов, Степа, в общем, разумны.

Стук молотка прекращается. Варя прислушивается к разговору. Звуки Дашиной скрипки тоже умолкают.

— А что? — говорит Полонский. — Первый шок прошел, и теперь понятно, что они хотят не уничтожить аристократию, а наоборот — мечтают превратить все человечество в своего рода аристократию. Через широчайшее культурное воспитание масс. Этим и занимается наша семья. Мы — воспитатели масс. И на нас лежит поэтому огромная ответственность. К тому же Даша готовится к международному конкурсу. И за это крещение ее моментально выпрут из консерватории.

— Миша, ты стал болтлив, как Семен Левко, — подает голос Варя.

— Ну крестите! Крестите! — обиженно восклицает Полонский. — Но чтоб никто, не дай Бог, не узнал.

— Ну это п-п-понятно, — соглашается Степа.

Крестить Аню повезли подальше от Москвы, в город Клин. Потом так же вывозили крестить Макса и меня.

Даша, до бровей замотанная деревенским платком, и Степа в надвинутом на глаза треухе сидят на верхней боковой полке общего вагона ночного поезда. Аня спит у Даши на руках. Степа пишет что-то в блокноте.

Снизу поднимаются облака папиросного дыма. Гомон молодых голосов. Во всех проходах комсомольцы и красноармейцы спорят, поют, пляшут и пьют водку, закусывая черным хлебом и огурцами.

Молодой политработник высовывается из толпы и улыбается Даше:

— Вы, товарищи, тоже строить Беломор?

— Нет, — говорит Даша, — мы к родственникам в деревню.

— Жаль. А то давайте! Оформим в один момент. И исчезает в толпе.

— Тебе не стыдно, что мы не едем с ними? — спрашивает Даша у Степы.

— Нет. — Степа что-то быстро пишет в блокноте.

— А мне стыдно и страшно. Мне кажется, что они все знают, куда мы едем.

— Никто этого не знает.

— Что ты пишешь?

— Я пробую писать п-п-прозу. Это рассказ о молодой женщине п-п-по имени Надежда. П-п-про-сто один обыкновенный день жизни обыкновенной советской жены и матери. Про п-п-просто счастливого человека. Интересная идея, да?