По аналогии приведу такой пример: солдат никогда по приказу командира в бой не идет. Никогда! Командир приказал, а дальше, и это хорошо описано в мировой литературе, ночь перед боем. Что происходит? Вот ты сам был в Афганистане, видел не раз подобную ситуацию. Что происходит? Чем солдаты занимаются, зная, что завтра на рассвете предстоит бой? Кто-то подворотничок пришивает, кто-то маме домой письмо пишет, кто-то напевает они как бы уже не от мира сего, солдаты. И вот здесь, в этот период происходит борьба долга и инстинкта самосохранения. Если долг окажется выше солдат сам себе прикажет идти в бой. Иначе говоря: он и идет в бой по собст-венному приказу, по приказу долга, по приказу совести. А если наоборот, если нет внутреннего приказа? Тогда… лермонтовский беглец! Помните: “Гарун бежал быстрее лани, Быстрей, чем заяц от орла. Бежал он в страхе с поля брани, Где кровь черкесская текла”. И его даже мать не приняла! Как может горец струсить, бросить отца, братьев на поле боя и бежать. Бежать, зная, что будет проклят матерью, всем своим народом? Вот также и здесь. Два народа, его руководители тоже сами себе должны приказать. Должны! Как Папу Римского выбирают: закрываются кардиналы и не выходят, пока не решат вопрос. Вот так должно быть и здесь. Не уповать иждивенчески на Феде-ральный Центр, а самим решать. Единственный путь покопаться внутри себя, спросить себя: отчего стоит освободиться? Иначе говоря, востребовать ту самую горскую мудрость, которая за плечами и у ингушей, и у осетин. Наши народы не враги. Вместе жили, вместе радовались, вместе печалились, вместе свадьбы справляли, вместе детей рожали… И это не может не вернуться, не может оборваться. Не можем мы детям оставить груз неразрешенных проблем.

А.П.: И последнее, Ким Македонович! Прости, что тебе это говорю, но еще тогда, в Афганистане, ты очень сильно выделялся среди наших офицеров и представлялся мне таким традиционным, кастовым русским генштабистом, работающим в условиях Востока: иногда в эполетах, иногда, повторяю, в тюрбане, иногда вместе с дервишами, иногда в стане вооруженной оппозиции.

Сейчас, вот в этих кавказских событиях, у тебя те же повадки, та же стилистика… Вот помимо той интереснейшей философии, которой ты меня сегодня наградил, расскажи два-три личные свои переживания во время афганских блужданий или чеченских ведь столько тобой перевидано, перечувст-вовано, пережито… Что прошло через сердце, через память?

К.Ц.: Для этого, батенька мой, не один пуд соли надо съесть. И кому нужны мои переживания, душевные боли? Вот если брать Афганистан… Когда сейчас занимаются враньем меня это просто бесит. Все такие умные! Они все все знали! Чепуха! При-знаюсь честно: когда прилетел в Афганистан, то думал так же, как и все остальные. Верил, что выполняю свой интернациональ-ный долг. Со временем осмотрелся. Понял кое-что и пошли мои докладные Начальнику ГлавПУРа, Министру обороны, Председателю Совета Министров, Министру иностранных дел, Председателю КГБ, Генеральному Секретарю: “Не то мы делаем”. Вызвали меня в Москву. Разговор с Борисом Николае-вичем Пономаревым, секретарем ЦК:

Борис Николаевич Пономарев: “Прошу, отвечайте на мои вопросы коротко, однозначно”.

Ким Цаголов: “Хорошо, попытаюсь”.

Б.Н.П.: “Мы что, ошиблись во вводе войск?”

К.Ц.: “Да, ошиблись”.

Б.Н.П.: “Мы что, ошиблись в Бабраке Кармале?”

К.Ц.: “Да, ошиблись”.

Б.Н.П.: “Почему?”

К.Ц.: “Потому, что мы сделали ставку на 15% НДПА, а 85% халькистов отбросили”.

Б.Н.П.: “Амин американский агент”.

К.Ц.: “Нет у нас никаких доказательств”.

Б.Н.П.: “У нас есть точные данные”.

К.Ц.: “Да нет у нас никаких данных, Борис Николаевич”.

Б.Н.П.: “У него в записной книжке нашли номер телефона американца, а тот агент ЦРУ”.

К.Ц.: “Амин был в Америке, может с американцем этим они на одной девке сошлись?”

Б.Н.П.: “Нет, Амин американский агент”.

К.Ц.: “Борис Николаевич! Вы меня пожалуйста простите, но если в моем кармане найдут презерватив это еще не аргумент для обвинения меня в проституции”.

Б.Н.П.: “Вы что себе позволяете?! Вы в ЦК!”

К.Ц.: “Борис Николаевич! Во-первых, я заранее попросил извинения, а во-вторых, говорил не о Вашем, а о моем кармане”.

Как я потом переживал за свое мальчишество. Но изболелся от того, что начал понимать, что не той дорогой идем. Ведь мы вошли туда, как было объявлено, чтобы остановить фильтрацию банд со стороны Пакистана. Так поставьте 40-ую армию на пакистанской границе, а не гоняйтесь за каждой бандой по кишлакам. Когда стреляли по бандам, то попадало и по местному населению. Какой результат? Накопление ненависти у населения. Я же говорил о диалоге с моджахедами и доказал, что он возможен. Можно, значит, было что-то и словом делать, даже эффективнее, чем оружием? Вот почему Вы меня видели в разных одеждах. Одевался так же, как и то племя, в которое уходил, в которое врастал.

Второе. Незнание Афганистана нас привело к тому, что мы давали неправильные советы. Я Бабраку Кармалю говорил, что нельзя просто отдавать землю дехканам. Надо продавать. Пусть за символическую цену. Ведь это чья была земля? Ханская. Хана нет, он давно уже в Германии, в Италии, но афганец, проходя мимо этой земли, обязательно поклонится даже тени хана, ибо это ханская земля! Совсем другое дело, если он эту землю купил. А за сколько другой вопрос. Главное, что акт купли-продажи освящен Кораном.

Когда в отношении калыма был издан указ, я просто кричал, что нельзя этого делать. Потому что в афганской ментальности мужчина, который не смог заплатить калым за женщину это недостойный мужчина. Какой же он мужчина, если даже калым за жену не заплатил?

Или вот первый декрет сняли все долги. Тоже нельзя было делать! Нам это казалось огромным прогрессом, прорывом, а для афганца так: если я должен Проханову и не смог заплатить, то мой долг переходит на сына, на внука. Долг обязательно надо заплатить. Многие советы мы давали, не зная афганской реаль-ности, афганской психологии.

Когда наши войска вышли из Афганистана, был период дис-кредитации армии. Тогда я выступил со статьей “Войну проиграли политики”. Меня таскали в ЦК, просто веревки из меня вили за обвинение политиков. Но я доказывал просто:” Солдат может проиграть или выиграть отдельный бой, генерал выиграть или проиграть конкретное сражение, но войну в целом выигрывают или проигрывают политики.

Так же пытались и в чеченской реальности крутиться. Видно, афганские уроки впрок не пошли. 3 декабря 1994 года я Егорову, ныне покойному, говорил: “Давайте еще раз обратимся к Дудаеву насчет переговоров“. Он сначала возражал, а потом согласился и я собственноручно составил телеграмму Джо-хару: “Давайте встретимся за столом переговоров в любом мес-те и мирными средствами решим проблему”. Эта телеграмма была послана, принята. Но тут пошло грачевское шапкозакида-тельство: “два часа”, “одним полком” и так далее.

Или другой случай. Когда в январе 1995 г.(!) мне удалось освободить из плена 42 наших военнослужащих, то получил звонок из Москвы: “Ким Македонович! Вам что, делать нечего?” Я остолбенел! Да, как же можно так говорить, когда разговор идет о спасении людей! Из всего этого я делаю два простых вывода: давайте друг другу говорить только правду, давайте изгоним ложь из обихода. И второе, я повторяюсь, давайте не только слушать, но и слышать друг друга.

А.П.: Ким Македонович! Вы мужественный человек. А, если честно был ли случай, когда вы струсили?

К.Ц.: Коварный вопрос! Был, почему не был. Вообще, когда люди говорят: я не боялся, то они врут. Не может нормальный человек не бояться. Инстинкт самосохранения должен быть у лю-бого нормального человека. Но, если боязнь захлестывает долг, тогда это ведет к панике. А это гибель.

Но был и случай, когда я просто струсил, по-настоящему струсил. Решил написать трилогию. Общее название “ХХ век: революции и контрреволюции”. Но получилось так, что первым был подготовлен третий том: “Как умирает революция?” Когда я рукопись сдал в издательство, меня вызвали в ЦК. Был очень тяжелый разговор. Мне доказывали, что революция не может умереть. Я доказывал, что в таком случае мы выходим за поле диалектики. Любое явление возникает, развивается, отмирает. Бессмертие революции это фетишизация явления и так далее.