Хорошо ли он выдал искренность, Ронни определял по их реакции. Симон, пробормотав: «Это не то, что вы…» – посмотрела на отчима и умолкла. Леди Болдок бросила в том же направлении взгляд, снабженный кротким упреком, и ласково улыбнулась Ронни. Определить отношение лорда было совершенно невозможно. Видимо, только дворецкий чувствовал, что получил полезный и непредвиденный урок. Такой поворот событий явно поразил Болдока.

– Берк-Смит, по-моему, вы можете спуститься, – сказал он. – И посмотрите, не нужна ли герцогу помощь. Скажите ему, мы скоро придем, слышите?

В дверях возникла маленькая сумятица, рыжему дворецкому было нелегко уступить дорогу красномордому, который стремился вперед и, казалось, говорил:

– А ча-ча-ча-ча-ча-ча.

Ронни сразу понял, что нормальный человек так не мог бы говорить. Это говорил крайне возбужденный южанин из Штатов. Он казался еще более разъяренным; подойдя к Ронни, схватил его за лацканы синей куртки охотничьего покроя, решительно опровергнув (хотя бы на данный момент) подозрение в том, что южный акцент смешон, и достаточно внятно сказал:

– Кто вы, черт возьми? И какого черта здесь?

Лорд Болдок, очевидно, заметил эту конфронтацию. Во всяком случае, немедленно отвел руки красномордого от одежды Ронни. И заговорил веским контральто, который Ронни слушал со смешанным чувством:

– Джордж. Голубчик. Идите спать. Мы потолкуем об этом утром. Не сейчас. Слишком мучительно.

– Я не хочу с вами ссориться, Чамми, но я поднялся сюда высказать свое и выскажу. Этот парень вертелся вокруг Симон на вечере у тех евреев, и я не знаю, кто он, но думаю…

– О, простите, как нелюбезно с моей стороны! Джордж, вы не знакомы с мистером Апплиардом? Мистер Апплиард, это мистер Парро.

– Хау ду ю ду, мистер Апплиард. – Парро поклонился. – Как я говорил, Чамми, парень вертится вокруг, просто поджидая шанса. Симон велела мне убираться, а потом узнаю, что привела его сюда и вы все вместе поите его виски. У меня определенные права, и я требую…

– Джордж, убирайтесь, – сказал Болдок (по-своему весьма настоятельно). – Если вам дороги собственные интересы, не говорите больше ни слова.

– В моем положении, – гремел Парро, – я вправе настаивать, чтобы человек, которого…

– В вашем положении? – Симон, все еще на полу, откинулась, опираясь на руки, и смотрела на Парро, широко раскрыв глаза. Голос ее был куда громче слышанного Ронни прежде. – Что это за положение?

– Мы, Симон, пришли к взаимопониманию, как вы хорошо…

– Не хочу этого больше! Скукотища какая! Мы были в Шотландии. Были в Нассау. Были в Хуан-де-Пин. Всегда – кошмар и скука. «Наденьте платье, нельзя ходить в этих джинсах. Где ваши туфли, наденьте туфли. Вымойте лицо, причешитесь. Это моя тетя, а это мой дядя, а это кузен сына дочери мужа золовки жены отца кузины. Со мной иначе, со мной будет иначе. Нам вместе будет хорошо. Милочка».

– Симон, вы не имеете права так делать.

– Заткнитесь. И убирайтесь. Я вам сегодня уже велела убраться. Знаете, почему я это сделала? Почему сделала это тогда? Потому что увидела человека, который понравился мне больше, чем вы. И я его получила. Вы не знали, что я так поступила. Пари, что не знали.

– Вы просто чертова сука, Симон, вот вы кто!

Ронни восхищался тем, как Джордж Парро все усиливает свой гнев, вместо того чтобы отшатнуться от Симон. Так ответил бы на ее последнее откровение любой, кроме необузданного толстосума. Сам-то он был уверен, что это откровение – ложь, он разбирался в людях и более загадочных, чем Симон, но какая разница для Парро? Ронни в восхищении наблюдал – поле боя издали. Он отошел вслед за Болдоком к столику с напитками примерно тогда, когда Симон сказала о Шотландии. Ронни повернулся ко всем спиной; перед ним была стена, густо увешанная, как и прочие, картинами. Слушая и запоминая каждое слово диалога, он заметил, что на них были изображены научно-фантастические кровожадные кусты Поллока и бесцветное стекло Бюффе. Да, крупный капитал всегда на два с половиной шага позади моды.

Вступил относительно новый, но всеми ожидаемый голос:

– Джордж, этого я не могу допустить. Вы должны уйти.

– Дьявол, Джульетта, извините, но вы слышали, что она сказала. Настоящая провокация, какой никогда не было. Джульетта, я ожидал, что вы меня защитите. Я никогда не думал, что…

– Нет, Джордж. Мона во многом еще дитя, и вы прекрасно знаете, что она и вполовину не понимает, что говорит и делает. Вы-то, предполагается, человек взрослый. О, дело не в ваших словах, я не обращаю внимания. Дело в поведении. Не вижу проку в бесчувственности, эгоизме и недостатке доброты. И недостатке воображения. Видимо, я ошиблась, посчитав вас именно тем, кто, будучи человеком умным, изменит нашу жизнь.

Так, удалясь довольно далеко, они закончили спор. От Парро доносились неясные протестующие звуки, ворчание, исходившее от Болдока, было, возможно, примирительным. Дверь за ними закрылась. Ронни услышал приближавшийся шорох юбок и обернулся. Вдали виднелась грустная фигурка Симон, которая сидела обхватив колени.

– Мистер Апплиард, не могу передать, как мне жаль, что вам пришлось перенести все это. Боюсь, вы довольно быстро узнали о нас довольно много.

– Дорогая леди Болдок… – Ронни помедлил, – уверяю вас, я жадно слушал каждое слово (легкий риск, но улыбка возникла, как бы предваряя дальнейшее)… и у меня в голове настоящая каша…

– Очень мило с вашей стороны. – Как прежде, ручка легла на его руку, и они отошли, но не очень далеко. – Грустно, что придется вернуться к этим скучным гостям, обменявшись с вами лишь несколькими словами. Вполне понимаю, что у вас ни минуты свободной, но я была бы так рада, если б вы сумели ускользнуть всего на часок-другой в пятницу и зайти сюда на маленький обед, который я устрою. Очень тихо, никаких формальностей, только семья и один-два старых друга. Как, по-вашему, сумеете?

Ронни сделал вид, что думает. В тот день он собирался обедать в парламенте с экспертом оппозиции по внешним делам, но с восторгом отверг бы это, даже будь тот Главой Телевизионных Программ с участием Клаудио Кардинале в одной из них.

– Да. Это будет чудесно. Благодарю вас.

– Прекрасно. В час пятнадцать. Теперь, дорогая, проводишь мистера Апплиарда, да? И потом, я думаю, ты захочешь идти спать.

Когда Ронни подошел к «Белому льву», он продолжал обдумывать некоторые загадки. Что знает леди Болдок о нем и Симон, чего она от него хочет, почему Симон слегка надулась, когда они распрощались, как расправиться с Болдоком (ждать до свадьбы очень долго). Но мозг его работал вяло. Бьша четверть двенадцатого, самое время глотнуть наскоро шампанского в салуне, быстро перейти улицу и дома дотошно исследовать самое лучшее и самое жирное в толстой Сусанне.

– Когда доберемся до Малакоса?

– Мы… Доберем…

– Вы не говорите по-английски?

Ронни Апплиард, на две трети сонный после ночного полета и отплытия в шесть утра, отвечал медленнее обычного. Он лежал навзничь в провисающем парусиновом кресле на корме, и каждую минуту, даже чаще, об него спотыкался кто-нибудь из трех немцев в шортах и бейсбольных кепи. Сейчас он смотрел на стоящих перед ним пожилого костлявого зануду с плосколицей женой.

Через секунду, говоря очень отчетливо, как с иностранцем, Ронни сказал:

– Я – англичанин.

– Да? – произнес тот великосветски гнусаво. – Я спросил, когда доберемся до Малакоса.

– Спросили? А я не знаю. Предлагаю попробовать узнать в офисе на нижней палубе. – Ронни подождал, пока зануда отойдет, и добавил: – Да, кстати…

– Да?

– Когда узнаете, вернитесь и скажите. Ладно? Я бы тоже хотел знать.

– Незачем так грубить.

– Незачем?

Ронни закрыл глаза, чувствуя, что немного повеселел. Он приметил зануду с женой, когда те проходили в афинском аэропорту контроль, даже слышал через общий гомон, как они гнусавили, и счел вполне возможным, что это тоже будущие гости виллы Болдоков на Малакосе. Если так, он не зря провел последние полминуты. Ему, чтобы немедленно снискать уважение богачей, не хватало одного – быть богачом, и он должен был грубить, чтобы самого не унижали. Если он угадал цель их путешествия, эта пара вряд ли обладает чем-нибудь, кроме денег. Хмурый вид, поджатые губы, насмешливая властность возможны лишь у того, кто ничуть не зависит от доброй воли других. Статистика показывала то же. Ронни по опыту знал, что толстосумы терпят общество, лишь слабо разбавленное людьми, прославленными не богатством.