Первый раз он встретился с денежными баронами лет двадцать назад в большом грязном доме у Куин Эннс Гейт, куда девушка по имени Джернингхэм пригласила его. помимо прочего, ПООБЕДАТЬ с ней и ее родителями; как оказалось, трудное дело, переносимое лишь при мысли о том, что он будет делать с Джернингхэм, когда прочие будут в театре, и что бы сказал и сделал мистер Джернингхэм, узнай он об этом. Глава семьи вошел в столовую поздно и ушел рано. Он не заметил Ронни, если не считать, что во время еды заслонял рукой полбутылки кларета, который пил, упреждая любую попытку Ронни завладеть ею. Тогда это казалось лишь красочной деталью в образе Джернингхэма или даже одним из многих происшествий юности. Теперь – результатом того, что богач может делать все, что взбредет ему в голову. Чудесное состояние, стоит постараться достичь его.

Он вспоминал этот эпизодик почти каждый день всю неделю после обеда с Болдоками на Итон-сквер; обед оказался совсем не семейным, а понтярой на двадцать персон. Кроме Ронни, закваской для теста из богачей были политический карикатурист и режиссер. Правда, ничья рука не заслоняла бутылок во время обеда – дурно приготовленных дорогих яств, – но вино ограничивалось стаканом белого и стаканом красного, время обеда – четверть второго – всегда означало, что перед обедом выпьют разок, а не два, и (естественно!) к кофе никакого коньяка. Ронни не очень любил напиваться среди дня и не сожалел о таком аскетизме, но отметил его на составленной мысленно карте исследуемого мира. Карту эту он поспешно свернул и отбросил, когда леди Болдок (уделившая ему через минуту после его появления часть своего внимания) остановила его, когда он собрался уйти.

После доброй порции самоуничижения – я, мол, не знаю, возможно ли, просьба звучит совсем смехотворно, пожалуйста, остановите, если я слишком надоедаю, – она спросила, не может ли он потерять несколько дней, чтобы подбодрить их на заплесневелом греческом островке, куда они уезжают на той неделе. Серьезно, люди вроде Ронни так легко переутомляются, сами не замечая, и, может быть, ей удастся предотвратить это хоть немного, а для Моны его присутствие так важно. Последний довод казался наименее убедительным. Мисс Квик, в платье и туфлях, с волосами, начесанными вперед неправдоподобной челкой, внешностью напоминала мистера Джернингхэма и была весьма чопорна и нелюбезна. Ронни достались два сердитых жеста и один кивок. До обеда и после обеда он ей звонил, но ни разу она не ответила. (Он, прежде чем она поймет, на каком она свете, введет ее в круг тех, что отвечают на звонки!) Как бы то ни было, Ронни сказал, что МОЖЕТ освободиться, мягко надавил на бородатого вельветового Эрика, напомнив, что вложил в передачу достаточно, чтобы зрители «Взгляда» не забыли его за неделю, – и вот он здесь.

Где же он находится в точности? Пробираясь сквозь груды грязных кофейных чашечек и пустых стаканов с соломинками, Ронни добрался до поручней. Свет слепил, и вода сильно его отражала, но, выглянув вперед, Ронни смог различить темный клочок земли, пронизанный туманными полосами, наверно, Малакос. Корабль должен прийти в половине первого (это он узнал у стюарда перед тем, как заснуть), сейчас без двадцати двенадцать, так что приход в час двадцать пять или около того, если ничто не помешает, будет соответствовать местным нравам. Ронни был в Греции только раз, в 1958-м, но до сих пор помнил час с четвертью, проведенный с дюжиной спутников на куда меньшем судне. Они глядели, как капитан пытается запустить мотор, пока упрямый ветер несет их на скалы. Время от времени капитан и половина пассажиров принимались молиться, и Ронни встревожился не на шутку. Мотор заработал, когда до скал оставалось еще ярдов сто, если не больше, но происшествие не забывалось. Ронни не тянуло вернуться на греческие острова, даже когда опытный режиссер сообщил два года назад, что местные девушки неожиданно стали трахаться. Понадобился более возвышенный стимул (что делает ему честь) – получить кучу денег и не работать.

Вскоре коричневая каменистая горбушка земли, весьма негостеприимный холм с цепью белых и абрикосовых зданий вдоль ватерлинии, начала приближаться. Меньшинство, которого еще полчаса назад не было в очереди к сходням, теперь поспешно бросилось к ним. Ронни сидел, соображая, что зануда с женой едут туда же, куда он, а такие ведь уедут из Лондона, только если будут уверены, что их встретят как следует. Судно стало поворачивать и замедлять ход, звонил колокол, гремели команды; матросы в рваных майках теснились на палубе, словно подходили к Сцилле и Харибде, а не к пирсу, но под конец причалили довольно искусно. На борту сгрудились типы с цилиндрическими усами и напряженным, полным ответственности выражением лица. Когда они стали выносить багаж, Ронни поднялся. Он благоразумно держал при себе пишущую машинку и сумел, спускаясь по сходням, здорово стукнуть одного немца углом по голой лодыжке. Кепи повернулось. Судя по лицу Ронни, он заметил, что какой-то предмет затруднил шествие его собственности по предназначенной тропе, но не стал шуметь из-за этого. На набережной перекликались зануды:

– Я не доверяю этому толстяку, Табби. Он только и глядит, как бы удрать с моей красной сумочкой.

– Милая, он все равно не уйдет далеко.

– Ну, смотри за ним, Табби. Стань к нему ближе.

– Где этот дурак Берк-Смит?

– Скорее всего валяется в каком-нибудь трактире.

Ронни уже приметил маленького рыжего дворецкого с Итон-сквер. Тот стоял у такси (единственного здесь) и пытался разглядеть что-то поверх голов. Зануды, как люди, которым всегда надо кого-то искать и за кем-то присматривать, застыли, сконцентрировав внимание на багаже. Одному из них пришлось пойти и ПОИСКАТЬ дураков, которых можно угрозами или чаевыми заставить смотреть за вещами. Ронни тем временем отыскал свои чемоданы, дал не очень много туземцу, стоявшему рядом с ними, и понес их к такси.

– Мистер Апплиард, сэр, верно?

– Добрый день, Берк-Смит.

Дворецкий был в рубашке и шортах разного цвета и белой шляпе. По маленькому лицу струился пот. Несколько недоверчиво он сказал:

– Это ваши вещи, сэр?

Это были парусиновые, обитые кожей темно-зеленые чемоданы от Эспри. Ронни решил, что дешевле всего потрясти слуг и хозяев дорогим чемоданом.

– Положим их наверх, ладно?

– Видели где-нибудь лорда и леди Апшот, сэр?

– Нет, – сказал Ронни.

Тут толпа раздалась, послышалась гнусавая речь. Такси мгновенно окружили зануды и их носильщики. Дворецкий без конца повторял «ваше лордство». Ронни передал чемоданы шоферу.

– Ваше лордство хорошо доехали?

– Минуточку, минуточку, если не побережемся, беда. – Его лордство совершил удивительный подвиг, не узнав Ронни, и загородил путь таксисту. – Если мы возьмем вещи этого джентльмена, не хватит места для наших. И станет очень тесно. Нет, самое простое будет, если он возьмет одну из повозок на маленькой площади в конце набережной, разве не так, Берк-Смит?

– Да, проще всего, ваше лордство.

– Ну, не знаю, – сказал Ронни, беря один из чемоданов. – Эти старые корзины обманчивы на вид. – Он подошел к такси и взметнул чемодан над головой лорда Апшота на крышу. – Она выдержит куда больше, чем кажется. – Он взял другой. – Эта решетка и не такое снесет, вот в чем выгода. – Он поставил второй чемодан на решетку и стал под ней в оборонительной позе, так что тронуть багаж означало бы тронуть его. – А если случится самое худшее, то всегда есть веревки, верно?

Худшее случилось. Ронни сел, ничем не обремененный, рядом с шофером, леди Апшот в таком же состоянии – за ним, но у лорда Апшота на коленях была шляпная коробка, и Берк-Смит поддерживал внушительный чемодан, прильнув к нему, как фетишист за делом. Путешествие длилось десять минут, большей частью вверх по склону; то от одной, то от другой повозки, о которых говорил лорд Апшот, – высоких двуколок с черным кожаным верхом, – поднимались облака пыли. Время от времени мимо проплывали мальчик или мужчина, сидящие боком на ослике, видимо, нисколько этим не обескураженные. Это означало танцы и коктейль, и душа Ронни немного взыграла. Затем такси остановилось, два загорелых юных туземца молниеносно разгрузили вещи, и под конец пришлось карабкаться по винтовой белокаменной лестнице, поднимавшейся, видимо, на несколько сот футов над головами гостей. Фигура на отдаленном утесе казалась муравьем.