Держа за руку Симон, Ронни пошел к столам напитков, протянувшимся из конца в конец одной стороны четырехугольника. Ронни хотелось пить, и надо было выпить в соответствии с ролью. Наполовину к этому побуждал и профессиональный интерес, который щедро удовлетворили ряды джинов, ожидающих свои тоники, и пиммсов, ждущих свои лимонады, а также полчища виски, коктейлей из шампанского, занятных пурпурных зелий из фруктов; все было готово для того, чтобы слуги обносили, а гости хватали. Симон отошла, стремясь найти шотландский и содовую:

– Я принесу тебе что-нибудь: тебе наверняка нужно выпить после этого ужасного Чамми!

Ронни увидел лорда Апшота, стоявшего чуть поодаль и изучавшего выставку напитков. Лицо его, казалось, выражало изумление, раздражение, зависть и почтение, переходившее почти в страх. Так военный атташе маленькой отсталой страны наблюдает парад или маневры своего могущественного покровителя – численность, качество, ранжир мощных и мобильных средств атаки, а на заднем плане еще неисчислимые резервы…

Но покамест большая часть была еще показной. Неоткупоренная бутылка «Белой лошади» вернулась со стола в витрину; слуга, готовый нарезать лимон, получил какой-то сигнал и сразу бросил работу. Начинался обед. Маленькая, но растущая очередь, которую вел, очевидно, натренированный служащий или доверенный гость, появилась на другой стороне бассейна у конца скамьи с едой, протянувшейся от Аристотеля с Александром. Ронни понял, что группе Болдрка назначили прибыть ко времени закрытия бара, чтобы чуть-чуть сэкономить, а может быть, немного наказать. Он не мог знать, что Василикос так заботился об их отдыхе из-за прошлогоднего проступка Джульетты. Она дала два почти одинаковых обеда в честь американского фотографа и его любовника, но пригласила Василикоса не на тот, что следовало.

Одна из шлюх у бассейна, блондинка с косой и некрасиво обрезанным пупком, смотрела с сомнением то на пустой стакан, то на Ронни. Он разрывался между здоровым инстинктом, влекущим к ней, и рассудком, говорящим: деньги важнее куколок. Впрочем, Симон – его будущий источник долларов – тоже была куколкой, по крайней мере с виду. Она протянула ему виски, стиснув губы, потом раздвинула их в улыбке, довольно жесткой, словно от зубной боли, – несомненно, не привыкла улыбаться. И пристально глядела на него. Глаза были темнее обычного и очень блестели, несмотря на полумрак. У левого глаза была родинка в форме полумесяца.

Он посмотрел на ее простое платье без рукавов. Подумал, что нельзя назвать девушку худой, если она тоньше тех, кого считают стройными, затем его мысли остановились, подобно косцу, который уже второй раз спотыкается в высокой траве и чуть не сломал себе ногу. Голова Ронни трещала от нахлынувшего нового желания, более сильного и всеобъемлющего.

– Спасибо, – сказал он.

– Что тебе сказал этот мерзкий Чамми?

– Я… – Он некоторое время кусал губы. ЭТА пусть подождет. – Я бы сейчас не рассказывал. Не возражаешь?

– Нет, Ронни, конечно, не возражаю. Я понимаю, правда. Когда захочешь… Смотри, вон мама с мистером Василикосом. По-моему, она хочет, чтобы мы подошли.

Хоть это напоминало радиопьесу, отказаться нельзя было. Василикос, веселый, красивый и внушительный, походил на Зевса, бритого да еще после бритья умащенного вдоволь лосьоном. Улыбался он искренне и непринужденно, чем вызвал у Ронни уважение профессионала. В нижней губе было что-то безыскусное. Это следует перенять. Леди Болдок, тоже улыбаясь, протянула руку.

– Вот вы где, – сказала она. – Кирилл, это мистер Апплиард из Лондона. Ронни, это наш добрый хозяин.

– Ронни очень известен на телевидении, – сказала Симон.

– Лондонское телевидение, э? – сказал Василикос удивленно и недоверчиво, словно сообщили, что Ронни провел два дня в космосе. – Это, долзно быть, здорово интересно.

– О, знаете, много работы, мало смеха.

– О да. Сказите, а вы знаете Билла Хамера?

Ронни охватило нечто вроде паники. Спятили они все, что ли? Что Хамер сделал за последние тридцать шесть часов? Получил Нобелевскую? Нежился на Джекки Кеннеди, удрал в Восточный Берлин? Ублюдок! Но и сам Хамер восхитился бы ответом Ронни.

– Ах, Билл! – пробормотал он, улыбаясь и сощурив глаза, чуть ли не подмигнув. – ОЧЕНЬ старый мой друг. ДАВНЕНЬКО знаю я Билла.

– Да, Ронни умеет шутить, верно, Ронни? – Снисходительный тон и покровительственная рука леди Болдок на плече Ронни повредили его явному намеку на то, что Хамер продвинулся благодаря шантажу или гомосексуализму. Потом тон стал резче: – Но вы-то как набрели на него, Кирилл?

– Встретил как-то в Лондоне. Целовек, по-моему, неплохой, интересный. Говорили о моем выступлении в передаце.

– Кирилл, вы не сказали мне.

– Дорогая Зульетта, – сказал Василикос, произнося более понятно, – ницего не полуцилось. Он не набрал столько миллионеров. Долзна была быть беседа о богацах.

Симон нахмурилась и скривила рот.

– Богацах?

– Простите, – сказал Василикос, улыбнувшись так снисходительно, что Ронни еле стерпел. – Это все мой акцент. О людях с больсими деньгам. БОГА-ТСАХ, понимаете? Да, было грустно, когда эту стуку отменили. Хамер готовился снять фильм о моем доме – не этом, а близ Канн, вы, кажется, не были там, – и не выело. Я расстроился. Мне этот парень понравился. У него оцень неплохие идеи. О, у таких, как я, руки всегда грязные от денег. Доллары, драхмы, фунты (Ронни пытался изо всех сил кивать в ответ на такое благоволение, но не смог), весь день думаем только об этом и мараем руки. А парни вроде Хамера помогают нам стать луцее, вспомнить о многом другом, прекрасном, которое нельзя ни купить, ни продать – истина, любовь и друзба со всеми. – Чуть шевельнув пальцами, отодвинув их назад дюйма на полтора, Василикос отверг предложение или вопрос темноволосой девушки, фигура которой никак не могла быть создана природой – чувствовалось вмешательство инъекций или чего-то еще. Василикос молча взял другой рукой у туземца в белом стакан фруктовой ерунды с серебряного подноса, такого маленького, какого Ронни еще не видывал. – В конце концов, – сказал Василикос, – соверсенно ясно, сто мы в этом мире не случайно. Нузно делать то, сто зелает от нас Господь. Вот в цем суть. И я не могу больсе задерзивать вац обед. Спросите двойную порцию клэм.[11] Они очень маленькие, но вкусные, вам понравится. Пока.

С царственной улыбкой, которая исчезла, когда он отвернулся, Василикос сделал несколько шагов к другому ожившему мифу – на сей раз это был спутник Диониса, но в летней морской форме, коммодор или вице-адмирал, во всяком случае осыпанный золотым шитьем. Леди Болдок проводила карими глазами Ронни, покорно уходящего с ее дочерью. Она тоже явно предвкушала разговор по душам. Ронни это ощущал. Ублюдки наступают. Боже! Они должны чувствовать, что есть причины наступать. Стало быть, у них все в порядке с предвидением, но плохо с наблюдательностью. Дай Бог, чтобы то, что они увидели в своем магическом кристалле, случилось. Все инстинкты твердили ему, что Симон следует завоевать не позднее вечера. Еще ночь врозь, и вступит в действие план Б, звонок из «Взгляда» и телеграмма от бородатого Эрика. Ронни усердно сложил крестом пальцы свободной руки, отгоняя беду. Другую руку держала Симон.

– Много говорит, – начал он испытующе.

– Никак не кончит, – сказала она, реагируя, как ему хотелось.

– Ужасно то, что он верит всей этой чуши про любовь, истину, Бога и прочее.

– Но достаточно умен, чтобы делать деньги.

– Это другое дело. Можно верить в летающие тарелки и быть первоклассным микробиологом.

– Но деньги портят людей.

– Пока их зарабатываешь, не испортят. Впрочем, я понимаю, почему тип вроде Василикоса треплется о любви и истине.

– Почему?

– Думаю, и того и другого в мире мало.

– А как насчет болтовни о Боге?

– Господи, не знаю, – сказал Ронни, несколько смущенный эффектом своих последних слов (сильных и трогательных, по его мнению), вызвавших столь настоятельный вопрос – Теперь у него, наверно, и на это хватает времени. Полным ходом движется в царство Божие.