Это все, конечно, мама. Она у меня учительница, а это, скажу я вам, не дай бог. Хорошо, что мы с ней в разных школах.

Часов на тумбочке не было. Но я-то ведь точно помню, что они там лежали. Вчера вечером я их собственноручно завела и положила. Меня прямо подбросило на кровати от страшного предположения. Неужели эта паршивая девчонка… Она все может. Недавно она так поиграла с папиной электробритвой, что он два дня ходил обросший, пока не купил новую. Вполне возможно, что и мои часы постигла та же участь.

В два прыжка я очутилась около ее раскладушки (она выросла из своей качки и ей собирались покупать новую кровать). Она пела, глядя в потолок: «Зачем вы, девочки, красивых любите…» Руки ее лежали поверх одеяла, но это еще ничего не значило. Я потребовала зловещим шепотом:

— Отдай мои часы!

Она ничего мне не ответила. Она продолжала задавать девочкам коварный вопрос. «Зачем…»

— Вот я тебе сейчас покажу «зачем», дрянь такая! — Я вытащила этого толстого пупса из постели, поставила на пол и обшарила раскладушку. Часов не было. Я шлепнула ее по мягкому месту — Куда ты дела мои часы?

Она посмотрела на меня невинным детским взглядом, но это еще ничего не значило. Точно так же она посмотрела па маму, когда та спросила, не брала ли Танюша билетики в кино, такие синенькие бумажечки.

— Не брала, — сказала Танюша. — Я сделала из них лапшу. Хочешь, дам?

И она принесла маме синюю билетно-киношную лапшу, которую запихала почему-то в кукольный чайник. Вот так было сорвано культурное мероприятие моих родителей. Так что невинные глаза еще ничего не значили, хотя на этот раз она не была виновата — я положила часы под подушку, а не на тумбочку, но уже успела ее пошлепать, и она ревела на своей раскладушке. Настроение мое чуть-чуть испортилось от собственной несправедливости. Потом я вспомнила, что мне сегодня предстоит, и перестала расстраиваться. Сегодня было воскресенье, и мы собирались пойти всем классом в лес, на форель, вместе с Марусей. Так мы решили после вчерашней встряски. Все я с вечера приготовила — крючки-удочки, картошку и колбасу, спортивные брюки и кеды.

Времени у меня было предостаточно, и я начала не спеша одеваться. Тут в комнату вошла мама. Она спросила:

— Что это вы ни свет ни заря шум подняли?

Я сказала:

— Это твоя младшая дочь отличилась, шести нет, а она про любовь песенки поет.

И Танька, словно ее переключили на другую волну, как приемник, моментально перестала хлюпать и завела свое «зачем вы, девочки». Мама засмеялась, взяла сестру на руки и сказала:

— Устами ребенка глаголет истина. Ты спроси, Танюша, об этом у нашей Катерины.

В эту минуту, ну прямо как по заказу, раздался осторожный стук в дверь. Это Юрка. Он никогда не звонит. Черти принесли его в такую рань! Что стоило человеку прийти на пять минут позже! Все-таки мне не хотелось, чтобы мама так уж была права, и я сказала ей без всякой надежды:

Может быть, это соседка или тетя Клава принесла молоко (мы покупали у нее молоко).

Может быть, — согласилась мама, но я увидела, как повеселели ее глаза, и пошла открывать.

Конечно, это был Юрка. Он стоял на лестничной площадке, вооруженный до зубов: рюкзак, фотоаппарат, транзистор. При этом он так преданно смотрел. Меня прямо смех разобрал. Я сказала:

— Знаешь, на кого ты похож? Догадайся!

Я и сама не знала, на кого он похож.

В условленном месте нас уже ждал Рац, но Лариски не было. Конечно, она еще дрыхла, и мы отправились к ней домой. Мне вдруг захотелось завернуть к Леньке. Сказать бы ему: «Хватит дуться, Ленька! Даешь тройную уху?!» Честно сказать, без него я не представляю рыбалки, потому что у Леньки это от бога — талант такой. Место ли найти самое рыбное, костер смастерить, да и вообще с ним надежно. Но я не смею сказать об этом мальчишкам. Юрка, например, сразу обвинит меня в беспринципности. «Как, ты уже забыла про записку?!» Я не забыла. Но все равно мне хочется, чтобы Ленька был с нами. Может быть, я спрошу у него, зачем он написал мне такое…

Мы разбудили Лариску. Она выскочила к нам заспанная, очень милая и сказала томным голосом:

— Ой, мальчики, я сейчас. Катюша, это и к тебе относится — ты же свой парень.

— Ладно, — говорю я, — комплименты потом. Мигом одевайся, а то форель вся разбежится.

И Лариска побежала одеваться. Но ее не было довольно долго, по-моему, за это время можно было вполне посмотреть короткометражный сон. От нечего делать я спросила Юрку:

— Юра, а ты спишь в белом воротничке? (Потому что даже на рыбалку он в него вырядился).

— Спроси что-нибудь полегче.

— А по башке портфелем можешь?

— Несерьезный ты человек, Катя, — говорит Юрка.

— Я же кокетничаю, как ты не понимаешь. Причем кокетничаю серьезно, на полную катушку. Хочу тебя завлечь.

— Запрещенный прием, между прочим.

— Раз уж речь зашла о приемах, я скажу. И тайный прием не помог. Я ведь передавала тебе мысли на расстояние, а ты их не принял.

— На каком расстоянии?

— Полметра, а может и меньше — не измеряла, не знаю.

Юрка слегка обалдел, а Рац навострил уши.

— Если хочешь — скажу.

Юрка посмотрел на Раца.

— Не бойся, он безвредный.

И я рассказала Юрке, как решила испробовать на нем свое открытие.

— Если бы ты понял, тогда не было бы никакой воздушной почты.

Свою бесчувственность Юрка решил оправдать логикой. Он сказал:

— Но не ты ведь начала…

— А я бы не ответила. Я верная, Юрочка…

Юрка смутился и по очереди поправил транзистор и фотоаппарат — на груди обозначилась огромная римская цифра десять. Получилось так, будто Юрка перечеркнул себя.

— Зачем ты перечеркнул себя, ведь ты же не безнадежный.

Это наконец-то рассмешило Юрку, он изрек:

— Спасибо за поддержку, Ка-Бу! Я исправлюсь, честное слово.

— Не смей называть меня так! На это имеет право только один человек, которого, к сожалению, с нами нет.

— Ах, так, — сказал Юрка.

— Не ссорьтесь, дети мои, — сказал Рац. — Я нашел выход из положения. — Во время нашего разговора он, оказывается, не терял времени даром — он соображал. У него уже была готова схема приемника и передатчика, которыми он. собирался вооружить нас с Юркой, если нам захочется передать мысли на расстояние. Он так распалился, Маленький Рац, что стал чертить схему, в которой я не разобралась бы до завтрашнего дня. Но меня, слава богу, спасла Лариска — она наконец-то появилась. Она с ходу выпалила:

— И это весь народ? А Ленька здесь? Нет? Что за рыбалка без Леньки. Без него я не пойду!

Я благодарно засветилась. Юрка же не удержался от колкости:

По-моему, — сказал он, — изобретение Раца уже действует. — И посмотрел на меня так, как будто я должна ему сто рублей. Так он еще ни разу не смотрел…

Мне стало весело. Я прямо закричала:

Ну, чего мы стоим? Айда к Леньке!

Дальше все было нормально. Ленька не ломался. Он только спросил, сколько мы ему даем на сборы. Пять минут, сказали мы.

Около школы нас уже ждала Маруся, а с ней еще человек десять.

Благословенная минута! Прощай, презренный уют, цивилизация! Мы становимся лесными жителями, почти дикарями. Здравствуйте, березы и рябины, ели и сосны и просто деревья (простите, не знаю вашего имени)! Мы будем общаться с вами целый день, а к вечеру довольные, но усталые возвратимся с просветленными лицами, благородными порывами. Например, никогда-никогда не убегать с географии, сделать что-нибудь такое, чтобы вся школа почернела от зависти — не знаю что еще, но обязательно что-нибудь в духе положительной белой вороны. Это нам все предстояло обсудить, а пока мы шагаем, шагаем, шагаем!

Ля-ля-ля-ля-ля! Юрка включил транзистор, и мы ему подмурлыкиваем.

Лес начинается сразу за Большой Еланью — так называется окраина Южно-Сахалинска, где мы живем. Лес еще неуверенный, он как бы берет разбег перед огромной сопкой, которую нам предстоит перевалить, а там горная речка. Рыбка плавает по дну и ее видно, даже разноцветные пятнышки на темной спине. Такая прозрачная и чистая вода. Бедная форель сейчас голодная — дождей давно не было, и прозрачная вода для форели, как пустой холодильник — чистый, красивый, а пожевать нечего. Но мы ей-то кое-что приготовили. У каждого из нас по банке червей. Ловись рыбка, большая и маленькая. Нет, маленькую жалко. Если она, дурочка, склюнет червячка, мы все равно ее бросаем в речку — мала еще, подрасти.