Так я размечталась, да я уверена, и другие про это думали, потому что рыбалка для нас — хобби, как сейчас говорят.

С полчаса мы идем по ровной дороге. Вон уже показался ручей, вернее горная речка, в которой мы собираемся удить форель — только не в этом месте, конечно. Мы полезем в сопки — там самые рыбные места. Речка неглубокая, но шустрая и коварная. Перебрести ее можно только в охотничьих сапогах. Мальчишки — обладатели этих самых сапог — всегда выполняют роль носильщиков. Они нагружают нас на спину, как рюкзак, и волокут. Мы всегда визжим и хохочем, потому что боимся шлепнуться посередине речки — никому неохота быть мокрой курицей, да и холодно.

Первым переправу открыл Ленька. Лариска уже уселась на его спине и пытается изобразить всадницу. Здорово у них все получается, потому что она красивая, самая красивая девочка в нашем классе. Юрка с удовольствием щелкает фотоаппаратом.

Мне немножко завидно, самую малость. Это, наверное, написано на моем лице, и Юрка прочитал, иначе почему он сказал мне такое:

— Катя, и ты не хуже.

Мне приятно это слышать, хотя он сочиняет. И вдруг… Он берет меня на руки — так, как берут любимых девушек — я это сто раз в кино видела. Я потрясена. Меня никто никогда не носил на руках, кроме мамы, но это было так давно, что я не помню.

Я не кричу, не визжу, — не смеюсь, я говорю почему-то шепотом:

— Юрка, ты меня уронишь. Отпусти меня, брось меня! Не хочу, слышишь?

Юрка ничего не отвечает, потому что я говорю глупости — мы уже на середине, где самое быстрое течение. Чувствую, как ему тяжело — у него начинают дрожать руки. А вода шумит, перекатывает камушки, бьет по Юркиным ногам. Идти осталось недолго, но Юрка осторожно прощупывает дно и смотрит в мои глаза. Я не выдерживаю взгляда, пытаюсь отвернуться, хотя это почти невозможно.

Наконец-то! Я выпрыгиваю из его рук и попадаю в объятия к Лариске. Она хохочет, качает головой, что-то говорит мне, но я не слышу. Чувствую, как горят мои щеки. Ни за что не посмотрю на него сегодня.

Кажется, все переправились благополучно. А теперь привал. Сразу за ручьем дорога берет круто вверх. Перед подъемом надо отдохнуть как следует.

Расселись кто где. Получилось так, что Маруся оказалась в центре. Вдруг Маленький Рац вскочил, отбежал в сторону.

— Рац, ты что! Кто тебя укусил?

Но его никто не укусил.

— Я хочу посмотреть на вас, как на картину, издали, — сказал Рац. — И у меня есть идея, — он ведь не мог жить без идей, — сделать первый снимок для будущего фотомонтажа, который мы назовем так: «Смерть форели!»

Нам не понравилось такое название. Мы заорали:

— Фу, как мрачно! Повеселей бы что-нибудь!

— Не нравится, — сказал Рац, — пожалуйста! Предлагаю еще: «Живи, форель, несмотря ни на что».

— Что ты привязался к бедной форели?

— Не в форели счастье!

Тут Маруся подала голос:

— «Перед генеральным сражением», а?

— А сражение будет? — спросил Серега Непомнящий, который имел привычку чуть ли не на все вопросы учителей отвечать одной фразой — «Какие двадцать копеек?», чем доводил их до белого каления.

— Здравствуйте, я ваша тетя! Непомнящий не помнит вчерашний день, — сказал Юра Дорофеев.

— Какие двадцать копеек? — сказала Лариска, и все засмеялись.

— Без сражения нам нельзя, без сражения мы проиграем, — сказала Маруся.

— Короче — останемся в дураках, — сказала я.

— Без дураков! — сказал Ленька Рыбин.

— Леня, молодец! — закричала Маруся и даже в ладоши захлопала — получились маленькие аплодисменты. — Отказываюсь от своего предложения. «Без дураков!» — вот так будет называться наш фотомонтаж. «Перед генеральным сражением» уж больно помпезно. А «Без дураков» — просто и мило.

— А что это значит? — спросила я.

— Это значит очень многое. Раз решили круто изменить свою жизнь — все, разговоров нет. Все работают на эту идею. Нет дураков, которые остались бы в стороне.

— Дорофеев, что же ты дремлешь — снимай.

— Ха-ха-ха! Я уж вас пять раз щелкнул.

А мы и не заметили.

— Подъем!

Начиналась трудная дорога.

Перед тем, как идти, Ленька посмотрел на часы. Начало восьмого.

— Недурно, — сказал Ленька. — Так. В десять будем на месте. Пока то да се. В двенадцать — прием пищи.

Потом опять то да се. В четыре тронемся. В семь — дома. Кто не выучил уроки вчера, есть возможность отличиться сегодня. Лично я не собираюсь.

Маруся услышала Ленькино бормотание.

— Леня, — сказала она, — неужели уху из царской рыбки, да еще тройную, как вы обещали, ты называешь «приемом пищи»? Принимать можно лекарство, а уху — хлебать да так, чтобы за ушами пищало.

Ленька улыбнулся как-то хорошо, рывком поправил за спиной рюкзак.

— Вы первый раз на рыбалку? — спросил он.

— Если честно — да. На Волге все как-то не приходилось, все больше загорала.

Мы уже знали, что Маруся из Волгограда. Там она родилась, там институт закончила.

— Мария Алексеевна, — сказала Лиза Горюшкина, — расскажите о своем городе. Он такой легендарный, такой известный…

— Ах, Бедная Лиза! Только без слез, пожалуйста! — передразнил Лизу Ленька.

— Почему вы ее так называете? — спросила Маруся.

— Под влиянием Карамзина, — сказал запыхавшийся Юрка Дорофеев. Он нас догнал и, как всегда, умно встрял в разговор. Ленька, конечно, ему возразил. Ленька сказал:

— Да чего там Карамзина. «Она его за муки полюбила, а он ее — за состраданье к ним».

— Чушь какая-то, — сказала Маруся. — Так что сказать вам о своем городе? Легендарный, известный. Туристы едут со всего света, чтобы поклониться Мамаеву кургану, Дому Павлова и мельнице. Впрочем, об этом вы слышали. Лучше все это увидеть своими глазами. Приезжайте! Приглашаю!

За разговорами мы не заметили, как дошли. Даже отдыхали мало, забыли полюбоваться городом — он так картинно раскинулся в долине, окруженный с двух сторон сопками. И всегда почему-то в дымке, даже если очень ясная погода. А денек сегодня — загляденье. Небо синело изо всех сил. Осень кое-где покрасила деревья, но еще несмело. Сейчас ведь середина сентября, а вот в октябре сопки — будто сплошные картины Левитана.

Рыбалка была как всегда — просто праздник. Мы пришли на место, где сложили свои пожитки и где потом развели костер. И на этот раз за сторожа осталась Бедная Лиза. Она боялась насаживать червяка на крючок, поэтому обычно всех просила об этом. Червячные услуги кончались одним — Бедную Лизу проклинали в душе, потому что она ужасно отвлекала и портила удовольствие, так что она сидела как миленькая около наших рюкзаков и не пикала. Чтобы не умереть от скуки, ей приходилось собирать хворост для костра. А когда уж очень-очень хотелось выловить рыбку, Бедная Лиза, преодолев отвращение и страх, все-таки бралась за удочку и забрасывала пару раз. Мы же делились на две группы, одна шла вверх по течению, другая — вниз. Считалось, что вверх по течению идут упрямые. В числе первых претендентов всегда были Ленька Рыбин и избранные. На этот раз он почему-то изменил своим правилам. Он сказал, обращаясь ко мне и Марусе:

— Дамы и господа! Айда со мной, если хотите, конечно.

Удить с Ленькой считалось большой честью, потому что у него был собачий нюх на самые клевые места. Юрка Дорофеев пошел, конечно, в противоположную сторону, пригласив с собой Лариску, и при этом так посмотрел на меня…

Сегодня или завтра, при удобном случае Юрка обязательно спросит меня, хорошо ли удилось с Ленькой. За этим вопросом последуют другие — целая серия. Юрка, будь здоров, умеет вытягивать жилы. Он выспросит все-все. И я, как дура, ему доложу до мельчайших подробностей. Спохвачусь тогда, когда Юрка начнет загадочно улыбаться, как сфинкс. Что это тебя так волнует Ленька, спрошу я. Он, наверное, что-нибудь ответит в своем трехсмысленном духе: «Пытаюсь решить психологическую загадку — почему тебе интересна такая личность, как Леонид Рыбин». Я чувствую себя глубоко задетой и не нахожусь сразу, что ответить. И Юрка смеется отвратительным смехом: ха-ха-ха-ха! А мне бы надо ему ответить так: «Ты уж лучше решай задачки по физике — это у тебя получается, а за эту не берись — зуб сломаешь». Такой ответ наверняка сразил бы Юрку, но вся беда в том, что он пришел мне в голову только сейчас.