– Не подлизывайся.

– Я – твой сынок. И если хочешь, зови меня до старости лет Котей.

– Ладно уж. Расплакался. Река и так вон на сколько за одну ночь прибавила воды, а тут еще твои слезы. Того и гляди нас затопит…

Среди всех девчонок, с которыми Алик познакомился за всю свою жизнь, он выделял только одну Нинку Пономареву. В самые тяжелые минуты, когда его обижал Гога Бавыкин или кто-нибудь из компании, к Алику подходила Нинка, давала ему половинку яблока, и ему сразу становилось легче. Конечно, она делала это потихоньку, потому что никто не знал, что у Алика с Нинкой – дружба. Два раза они ходили вместе в зоопарк, а один раз даже были в кино. Нинка Пономарева была хорошей девчонкой, и Алик решил, что, когда вырастет, женится на ней. И вдруг в самую трудную для Нинки минуту, когда она получила двойку по географии, он изменил ей. Случилось это после школы, дома…

Евгения Викторовна стирала, Алик раскрашивал разноцветными карандашами слепую карту для Нинки, когда в дверь забарабанили сразу в несколько рук. Евгения Викторовна откинула щеколду и растерялась, увидев во дворе толпу взрослых и мальчишек.

– Что случилось?

Впереди всех стояла девчонка в красной шапочке и в красном пальто, с которого текла на землю вода. Девчонку подталкивал к дверям высокий узколицый мужчина в шляпе. Его черные густые брови озабоченно съехались к переносице, а лоб расколола умная глубокая складка

– Потом объясним. Пустите, пожалуйста, в дом.

– Ты, Викторовна, ближе всех, – объяснил Шуркин дед. – Мы решили к тебе. Если недовольна, спрашивай с меня. Я под свою ответственность это.

А случилось вот что… Девчонка с отцом приехала посмотреть, как разлилась река. По берегу «экскурсоводом» бродил Шуркин дед в валенках и бормотал, что такого паводка не было с тысяча девятьсот десятого года

Река рвалась из берегов, билась в крутую насыпь, подмывая ее и обрушивая целые площадки в воду. На одной такой площадке и оказалась Маринка со своим отцом. Когда земля под ними неожиданно рухнула, они даже испугаться не успели. На берег выбрались сами, а потом подковылял на своих негнущихся, ревматических ногах Шуркин дед и приказал:

– За мной!

За ним побежали не только Маринка и Анатолий Гаврилович, но и все, кто оказался поблизости

Евгения Викторовна вылила в корыто приготовленную для стирки воду, заставила Маринку искупаться, потом растерла ее водкой, которую принес Шуркин дед, и дала девчонке Аликовы штаны и клетчатую рубашку, а мокрые девчоночьи вещи повесила сушить.

После растирки в четвертинке осталось больше половины водки, Шуркин дед и отец Маринки разлили ее по рюмкам и выпили от простуды. Втроем с Евгенией Викторовной они остались на кухне обсуждать случившееся, а Маринка побежала в комнаты знакомиться с изнывающим от любопытства Аликом Она тихонько открыла дверь, вошла и очень вежливо сказала:

– Здравствуйте, Алик.

– Здравствуй, – растерялся мальчишка.

– Вы небось удивляетесь, откуда я знаю, как вас зовут? Мне ваша мама сказала. А меня зовут Маринка, – она пошевелила носком тапочки. – Это ваши штаны?

– Мои.

– А рубашка ваша?

– Моя.

– Теплая. Только она теперь будет пахнуть водкой, потому что меня всю водкой растерли. И пятки даже.

Маринка стояла, по-мальчишески засунув руки в карманы штанов, и смотрела на Алика большими, любопытными глазами. Алик спохватился, что он ведет себя не очень гостеприимно Соскользнув с кресла, он предложил:

– Садитесь в кресло.

– Не хочу. Я люблю стоять.

– Садитесь, пожалуйста.

– Не хочу.

– А на диван хотите?

– Нет.

– А на табуретку?

– Нет.

Это было похоже на игру в вопросы и ответы.

– А на… – сказал Алик и оглянулся, выискивая, что бы еще ей предложить. Но все вещи, на которых можно было сидеть, он уже называл. Маринка ждала. Она стояла, широко расставив ноги. Ей нравилось быть мальчишкой. Она вдруг подогнула ноги и села на пол по-турецки.

– Я на полу люблю сидеть.

– Я тоже.

Он опустился на пол напротив Маринки. Они посмотрели друг на друга, и им стало смешно, что они оба сидят на полу.

В комнату заглянула Евгения Викторовна:

– Познакомились?.. Вот и молодцы. Сейчас есть будем.

После обеда и после того, как высохли все вещи, Алик пошел проводить до угла Маринку и Анатолия Гавриловича. А когда вернулся, ему почему-то расхотелось раскрашивать контурные карты для Нинки Пономаревой. Ему вдруг захотелось их раскрашивать для Маринки.

Мать Лешки работала проводницей в поездах дальнего следования. Уходя на работу, она сказала, чтоб он сдох, лодырь несчастный, и чтоб он себе согрел молока с содой. Лешка согрел, выпил один стакан, обмотал шею полотенцем и лег на кровать не раздеваясь.

Одностворчатое окно, в которое хорошо была видна колокольня Успенской церкви, сразу посерело, как только солнце оказалось по ту сторону забора. Свет перестал бить в глаза, и Лешка, наверное, заснул, потому что когда он внезапно, словно от толчка, сел на кровати, то увидел прямо перед собой тонкое, интеллигентное лицо Реактивного и круглую щекастую морду Монаха. Реактивный повернулся вполоборота к Монаху и выразительно приложил палец к губам:

– Тише, Жора, не двигайте стулом. Мальчик спит.

Жирные щеки Монаха, как желе, затряслись от смеха.

Реактивный оставался невозмутимым. Он приблизился к поеживающемуся Лешке, брезгливо, двумя пальчиками взялся за конец грязного полотенца:

– А это что такое? Он хочет сказать, что он болен.

– Я простудился, – прохрипел Лешка и в доказательство немножко покашлял.

– Он простудился. Вы слышите, Жора?

– Слышу.

– Так что же вы стоите?.. Позовите врача.

– Не надо, я пью молоко с содой, – прохрипел Лешка.

– Он пьет молоко.

– Он пьет молоко, – повторил за Реактивным Монах и захохотал.

Лешка все еще сидел на кровати. Реактивный участливо спросил:

– Холодная была вода?

– Холодная. А кто сказал? Берта?..

– Берта… А зачем же вы, мальчик, купались в такой холодной воде? Может быть, вы нарочно хотели простудиться? А? . Может быть, вы не хотите сегодня ночью совершить прогулку по реке?

– Я простудился.

– Жора, вы слышите, он не хочет.

– Ты что не пришел?

– Подождите, Жора, может быть, он хочет, чтоб ты ему дал бюллетень?

– Я простудился. У меня температура, – попробовал разжалобить пришедших Лешка

– Он простудился. Дай ему бюллетень!

Монах ухватил Лешку за полотенце, намотанное на шею, проволок по кровати поближе к себе и сверху полусжатым кулаком ударил в лоб. Лешка откинулся навзничь и быстро отполз на спине к грядушке.

– Это только бланк, – хищно улыбнулся Реактивный, – а теперь, Жора, поставьте ему синюю печать.

У Лешки сразу зачесалось под глазом, где Жора ему однажды уже ставил синюю печать.

– Не надо! – крикнул он нормальным голосом.

– Почему не надо? Жора, спроси его, может быть, он уже здоров?

– Ты здоров?

– Здоров

– Жора, про температуру не забудь спросить.

– Нет у меня температуры.

– Нас это очень радует. Жора, ты лучший терапевт в мире.

– Терапевт, – снова хохотнул польщенный Монах.

– А теперь, – Реактивный посерьезнел, и улыбчивые складки вокруг его брезгливого рта приобрели вдруг совсем другой смысл. Они стали жестокими. – А теперь покажи-ка ему, что мы делаем с теми мальчиками, не достигшими паспортного возраста, которые пробуют дурачить Реактивного и его закадычного друга Жору.

С потолка на длинном проводе свешивалась над столом засиженная мухами лампочка. Монах поймал ее, вытер рукавом и вдруг сунул в широко перекошенный рот. Раздался треск лопнувшего стекла. Мелкие осколки с тонким звоном посыпались на пол. Челюсть и щеки у Жоры бешено задвигались, послышался равномерный хруст. Он пережевывал стекло. Лешка зажмурился и вцепился руками в грядушку. Он испугался за Жору. Но с тем ничего не случилось. Перестав жевать, он отпустил пустой патрон, из которого торчали острые кусочки стекла, и выплюнул красный комок на пол. Из порезанных губ выступили продолговатые капельки крови. Монах слизнул их языком – они снова выступили. Он снова слизнул их.