– Ты сделала из него клоуна, – засмеялся Лешка.

– Леша, мальчик, не забывайся, – растягивая слова, сказала Берта. – Не называй свою тетю на ты. Это невежливо. А то я пожалуюсь дяде Реактивному, что ты меня не слушаешься, и дяде Монаху.

Алик ожесточенно тер рукавом пальто щеку, пока она не побелела. Лешка молча тыкал вилкой по тарелкам. Он закусывал. На столе стояли две бутылки и четыре стакана. «Наверное, здесь были еще двое – эти самые дядя Реактивный и дядя Монах», – подумал Алик.

Берта пошарила вокруг себя, нащупала коробку спичек, зажгла потухшую папиросу.

– Тебя зовут Алик? – спросила она. – Ты не куришь?

– Нет.

– Не кури. Курить вредно. Пионер не должен курить.

– Я не курю.

– Молодец! На́ тебе денег, пойди купи себе мороженое.

– Я не хочу.

– И нам купишь Я люблю эскимо. Леша, а ты?

– Я тоже эскимо

Алик выбежал на улицу и остановился. Мороженое у реки никогда не продавали, он совсем забыл об этом. Чтобы купить эскимо, надо было ехать на трамвае в центр города. Алик не знал, ехать ему или нет. Скоро должны были прийти остальные мальчишки. Алик решил вернуться и сказать, что около Успенской церкви продают вербочки, а мороженое не продают.

Лешка и Рыжая Берта так быстро его не ждали. Поэтому, наверное, они разговаривали громко. Алик нарочно задержался около двери, чтобы услышать, о чем они говорят. На сердце у него было почему-то очень тревожно. Он не поверил, конечно, что Берта – Лешкина тетя. Но кто же тогда она? И кто эти двое дядей: дядя Реактивный и дядя Монах?..

– Я работаю в цветочном ларьке от садоводства. Понял? – говорила Берта. – И не могу продавать в своем ларьке твои дурацкие подснежники. Меня сразу накроют.

– Скоро ландыши зацветут и фиалки. Я знаю, бабка моя уже в начале мая продает фиалки.

– Дурак, в начале мая будут ирисы. Из садоводства мне привезут пятьдесят штук, а ты мне с мальчишками нарежешь в садах двести. Потом пойдут розы, потом гладиолусы. Я тебе буду вечером говорить, что мне привезут, а ночью ты с мальчишками будешь в садах срезать: если розы – розы, если гладиолусы – гладиолусы. Тогда к нам никто не придерется.

– Нарежешь… Как будто это мои сады.

– Боишься или торгуешься? Бояться тебе нечего. Мальчишки всегда лазят по садам. И высшая мера наказания для них – крапива. А если торгуешься, то зря. Пополам будем делить.

– А пионерам?

– На мороженое.

– А Реактивному?

– Его скоро заметут. Он больше года никогда не гуляет. А мы будем заниматься только цветами. Ты молодец, что придумал это. Только смотри, чтоб твои пионеры хорошо учились.

– Зачем?

– Дурак, чтоб никаких подозрений в школе. По рукам?..

– По рукам.

Алик хотел попятиться назад и убежать, но у него в руках остались деньги Рыжей Берты. Он не мог их унести с собой. Сделав несколько шагов назад, Алик громко громыхнул о ступеньки ботинками и, нарочно простучав в сенях, вошел в комнату. Берта сидела все в той же позе, только в правой руке она держала стакан:

– Купил?

– Мороженого нет, – заикаясь, проговорил Алик, положил деньги на край стола и вдруг кинулся прочь.

– Кучерявенький! – услышал он уже в сенях встревоженный голос Рыжей Берты.

Алик никогда еще так быстро не бегал. Улица, на которую он выскочил, была открыта со всех сторон, на остановке стоял трамвай. Алик впрыгнул в вагон и, выглянув осторожно в окошко, увидел Лешку. Тот стоял около столба, вобрав шею в плечи, и смотрел по сторонам.

Мальчишек Алик перехватил на лестнице, спускающейся между домами к реке. Гога, Шурик и Заяц поверили сразу всему, что им рассказал маменькин сынок. Гога вспомнил, что он видел Рыжую Берту у Лешки раньше. Значит, он давно пропивает с ней их деньги. Шурка предложил заявить в милицию, но Заяц сказал, что их тоже тогда заберут вместе с Лешкой.

Мальчишки бежали вниз по лестнице, шепотом на бегу переговариваясь.

– Давайте Косте скажем, – предложил Шурка.

– Нет, – махнул головой Гога.

Он снова почувствовал себя главным. На середине лестницы Гога подлез под перила и свернул на пустырь. Все побежали за ним. Здесь, среди старых консервных банок, стекляшек и прошлогодней сухой и пыльной травы, они просидели до вечера. В сумерках разбежались по домам, встревоженные, притихшие.

Понедельник начинался с уроков Уф Фимовны. Перед тем как начать урок, старая учительница делала перекличку и внимательно оглядывала класс. Если Гога возбужденно вертелся на своей парте, если у Шурки на коленях лежала книга, если Славка Заячья губа держал в руке галку, собираясь ее пустить по классу, а Алик спокойно сидел, положив руки на парту, значит, в пятом «В» все было в порядке. Надо только отобрать у Шурки книгу, попросить Славку оставить птицу в покое до перемены, напомнить Гоге, что если он будет так вертеться, то когда-нибудь останется без головы, – и можно начинать урок.

Но сегодня все было наоборот: Алик вертелся, а Гога, Шурка и Славка сидели не шелохнувшись. Закончив перекличку, Уф Фимовна села и, отдуваясь, спросила:

– Бавыкин, уф, Киселев, уф, Баранов, уф, что случилось?

– Ничего, – испуганно вскинул глаза Гога.

Шурка и Славик решили, что он и за них ответил, и промолчали. Тогда учительница повернулась к Алику. Любимого ученика она называла всегда ласково по имени:

– Алик, а что с тобой сегодня?

– Я не разговариваю.

– Я вижу, уф, что ты не разговариваешь, но что с тобой? Беспокойный стал, в театре, уф, тебя никто не видел.

Алик стоял, виновато опустив голову. Уф Фимовна махнула рукой:

– Садись.

После того как ее обворовали, она как-то постарела, и одышка у нее стала чаще. Раньше ей легко было вызвать учеников на откровенность, а теперь при одном ее взгляде мальчишки и девчонки замыкались в себе. «Наверное, пора уходить на пенсию», – подумала учительница. Она не догадывалась, что воры, забрав у нее многие привычные вещи, унесли из ее жизни и уверенность в себе. Если бы мальчишки и девчонки знали мысли Уф Фимовны, они бы успокоили ее. Но они ничего не знали.

Первые три дня мальчишки ждали, что Лешка вот-вот вывернется откуда-нибудь и скажет: «Привет!» Но прошла неделя, вторая, история с подснежниками начинала забываться. Гога бегал, как раньше, на большой перемене по партам, спасаясь от дежурной Нинки Пономаревой, Шурка запоем читал книги про шпионов. Заяц все чаще и чаще придирался к Алику, называя его Котей и маменькиным сынком. Алик снова занялся решением проблемы дружбы с девчонками: идти или не идти в гости к Маринке и есть или не есть Нинкины яблоки. И вдруг после первомайских праздников установившееся благополучие с треском рухнуло.

Заяц опоздал на первый урок. В самый последний момент обнаружилось, что у него порваны штаны. Пока бабушка зашивала дырку, прошло больше десяти минут.

Заяц пришел в школу на перемене. Бросил на парту портфель и позвал Гогу. Гога выслушал его и позвал Шурку.

– Руки вверх! – направил тот на Зайца вытянутый пистолетом палец. – Попались, господин Свентос. Ваш номер – триста двадцать четыре.

Заяц оттолкнул Шуркину руку:

– Лешка велел прийти для разговора на баржу.

– Куда?..

– У Бархатного бугра которая лежит. Я бежал, хотел догнать вас, а он вышел из переулка и загородил мне вот так дорогу.

– Кому велел прийти? Всем нам?

– И Коте.

– Алик! – повернулся Шурка.

Алик издалека наблюдал за совещанием мальчишек. Он сразу подошел и встревоженно спросил:

– Что?

– Лешка велел после уроков прийти на баржу.

– Я не могу. Мне мама не разрешает после уроков задерживаться.

– «Задерживаться», – передразнил его Заяц. – Он сказал, если ты не придешь, то он тебя рассыплет по винтикам, так что ни один конструктор потом не соберет.

Алик сник.

Звонок помешал мальчишкам договорить. Они разошлись по партам и задумались над тем, что Лешке от них надо. «Наверное, поспели ирисы», – догадался Алик. Но он не хотел воровать цветы для Берты. Потом он вспомнил, как Берта говорила Лешке, чтобы он следил за учебой пионеров. Лешка тогда спросил: «Зачем?», она ему ответила: «Чтобы в школе не было никаких подозрений». «Пусть лучше будут подозрения», – решил Алик и резко поднял руку. Аркадий Константиныч, учитель математики, подняв очки на лоб, внимательно всматривался в класс.