– Какого типа мусор?

– Смотри, – сказал Гроссман.

Каждая крошечная частица или частицы “мусора” были нанесены на отдельные предметные стекла, имевшие свои обозначения. Стекла стояли на специальном стеллаже, и Гроссман, объясняя, притрагивался указательным пальцем к каждому из них.

– Основной состав образован из материалов, представленных на вот этих первых трех предметных стеклах и являющихся вязкой мастикой, к которой приклеились все остальные.

– И что же это за три материала? – спросил Клинг.

– Жир, древесные опилки и кровь, – ответил Гроссман.

– Человеческая кровь?

– Нет. Мы подвергли ее тесту Уленхута. Она совершенно точно не человеческая.

– Это хорошо.

– Да, – согласился Гроссман, – поскольку она дает нам кое-что для анализа. Где мы скорее всего можем столкнуться с комбинацией древесных опилок, жира и животной крови?

– В мясном магазине? – предположил Клинг.

– Таково и наше предположение. И четвертое предметное стекло подтверждает его. – Гроссман постучал пальцем по стеклу. – Это щетина животного. Сначала мы сомневались, поскольку неровность поверхности очень напоминала человеческий волос. Но медуллярный коэффициент – соотношение между диаметром сердцевины и диаметром всего волоса – равнялся ноль целых пять десятых. Если бы этот коэффициент был меньше, то это указывало бы на его человеческое происхождение. Но этот определенно не человеческий. Он принадлежит животному.

– Какому? – спросил Клинг.

– Не могу сказать наверняка. Корове или лошади. Принимая во внимание и другие признаки, скорее всего, мы имеем дело с быком.

– Понятно, – сказал Клинг. Потом помолчал. – Но... – Он снова помолчал. – Их же без шкур привозят в мясной магазин, верно?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что без шкур нет и щетины.

– Следовательно?

– Ты едва ли обнаружишь бычью щетину в мясном магазине, вот и все.

– Понимаю, куда ты клонишь. Бойня – более точная догадка, так?

– Так, – подтвердил Клинг. Он на минуту задумался. – У нас в городе есть несколько боен, верно?

– Не уверен. Кажется, весь забой скота происходит на той стороне реки, в другом штате.

– Все равно, по крайней мере, есть, где поискать.

– Мы нашли также несколько других вещей, – сказал Гроссман.

– Какие же?

– Рыбью чешую.

– Что?

– Рыбью чешую или, по крайней мере, небольшую частичку рыбьей чешуйки.

– На бойне?

– Не очень-то похоже, а?

– Нет. Я снова начинаю склоняться к идее мясного магазина.

– Вот как?

– Точно. Сочетание мясного магазина и рыбного рынка, а почему бы и нет?

– А как же щетинка животного?

– Может, собака? – предположил Клинг.

– Нет, мы так не думаем.

– Но как же тогда этот человек мог подцепить рыбью чешую на бойне?

– А ему не обязательно было цеплять ее на бойне, – сказал Гроссман. – Он мог подцепить ее в любом месте города.

– Это существенно сужает район поиска, – заметил Клинг.

– Представь себе кусочек грязи, состоящий из жира, крови...

– Да, и опилок...

– Верно, он прилип к его ботинку. А теперь представь себе, что он ходит по городу и цепляет дополнительные частички мусора к этому клейкому месиву.

– Месиву?

– Месиву.

– И щетинка животного прилипла к этому месиву, верно?

– Верно.

– И рыбья чешуйка тоже?

– Верно.

– А что еще?

– Порядок, как ты понимаешь, здесь не существенен. Я хочу сказать, что нельзя установить последовательность того, куда он ходил. Мы просто...

– Понимаю, – сказал Клинг.

– Ладно, мы нашли маленькую капельку шпаклевки, малюсенькую пропитанную в креозоте щепочку и несколько металлических крошек, как мы считаем, меди.

– Продолжай.

– А еще мы нашли пылинку арахиса.

– Арахиса, – повторил Клинг механически.

– Верно. И чтобы закончить перечисление, вся эта клейкая масса дряни была пропитана бензином. Твой друг наступил в бензиновую лужу.

Клинг вынул ручку из кармана куртки. Повторяя вслух каждое слово и получая подтверждение от Гроссмана, он записал в свой блокнот:

1 – Жир

2 – Древесные опилки

3 – Кровь (животного)

4 – Щетинка (животного)

5 – Рыбья чешуйка

6 – Шпаклевка

7 – Деревянная щепочка (в креозоте)

8 – Металлические опилки (медь)

9 – Арахис

10 – Бензин

– Так?

– Так, – подтвердил Гроссман.

– Спасибо. Ты мне сегодня целый день испортил.

Когда Клинг вернулся в отдел, там его ждал рисунок полицейского художника. В управлении работали пять художников, а этот конкретный карандашный набросок был сделан детективом Виктором Холдеманом, который учился в Художественной лиге Нью-Йорка, а позднее в Чикагском художественном институте. Каждый из пяти художников до своей специфической работы занимался в управлении чем-то другим: двое работали в патрульной службе в Айсоле, а оставшиеся трое были детективами, соответственно, в Камз-Пойнте, Риверхеде и Маджесте. Бюро идентификации преступников находилось в управлении на Хай-стрит, на несколько этажей выше лаборатории. Но люди, приписанные к сектору художников, работали в студии по адресу: 600, Джессап-стрит.

Достижения их впечатляли. Работая только по словесным описаниям, сделанным зачастую взволнованными и обескураженными свидетелями, за последний год они помогли совершить двадцать восемь опознаний и арестов. За предшествующий год они сделали по словесному описанию шестьдесят восемь рисунков подозреваемых, за которыми последовали четырнадцать арестов. В каждом из этих случаев задержанный имел разительное сходство с рисунком. Детектив Холдеман поговорил со всеми людьми, которые присутствовали в офисе Воллнера в среду днем: описание лица, волос, глаз, носа, рта разыскиваемого сделали Майлс Воллнер, Синди Форрест, Грейс ди Санто и Ронни Фэарчайлд, патрульный полицейский, который все еще находился в больнице. Холдеману потребовалось три с половиной часа, чтобы сделать рисунок. Клингу доставили его в конверте в понедельник утром. Сам рисунок был вставлен в прозрачный целлулоидный пакет. Комментария к рисунку не было, подписи автора – тоже. Клинг вытащил его из конверта и принялся рассматривать.

Энди Паркер, проходя мимо Клинга в туалет, остановился и взглянул на рисунок.

– Кто это?

– Подозреваемый, – сказал Клинг.

– Не шутишь? А я-то думал, что это Кэри Грант.

– Знаешь, что тебе надо сделать, Энди? – спросил Клинг, не глядя на него и убирая рисунок в конверт.

– Что? – спросил Паркер.

– Поступай в полицию. Им нужны комики.

– Ха! – сказал Паркер и ушел в туалет, надеясь провести там полчаса с журналом “Лайф”.

В тот понедельник в сорока милях от полицейского участка и в двадцати пяти милях от города детективы Мейер и Карелла ехали среди утренних осенних сельских пейзажей по направлению к Ларксвью, к дому миссис Стэн Джиффорд.

Всю субботу и часть воскресенья они потратили на то, чтобы допросить добрую часть тех двухсот двенадцати человек, которые присутствовали в тот вечер на студии. Они не верили, что среди них окажется возможный убийца. На самом деле они пытались обнаружить что-нибудь существенное в пользу версии о самоубийстве. Стратегия допроса была проще некуда: у всех, кто хоть как-то был связан с шоу, они выясняли, не видел ли он (или она), как до или в течение эфира Стэн Джиффорд положил хоть что-нибудь себе в рот. Полученные ответы версию о самоубийстве никак не подтверждали. Большинство людей, связанных с шоу, были настолько заняты, что не имели времени следить за тем, кто что положил себе в рот; часть сотрудников вообще в тот день Джиффорда не видела; а те, кто провел с ним хотя бы какое-то время, были совершенно уверены, что не видели, чтобы он клал что-нибудь себе в рот. В беседе с Дейвидом Крэнтцем выяснилось, что по средам Джиффорд откладывал ужин на после шоу, для чего днем плотно обедал. Это полностью разрушало версию о том, что Джиффорд ел еще раз после встречи с женой. Но это же вызвало и новые догадки, для проверки которых Мейер и Карелла и отправились еще раз в Ларксвью.