Опять ты со своими дурацкими метафорами, - ворчит он, делая затяжку.

Почему мы здесь, папа?

Мы здесь, чтобы делиться новостями, - отвечает он. - Мы здесь, чтобы распространять Огонь.

Новостями о Небесах, правильно? Не о Земле.

Само собой, не о Земле, - рычит он, встряхивая головой. - Земля — это шар из дерьма. Она должна была быть разрушена ещё в начале своего создания.

Я слышу, как мой голос повышается до крика.

Тогда зачем мы продолжаем её исправлять? Зачем строим здесь дома? Почему бы нам её не сжечь?

Он втягивает дым и смотрит в телевизор, на скулах играют желваки.

Может быть, этот мужчина просто пытался помочь, - теперь мой голос стал низким. - Может, он просто хотел помочь ей отправиться на Небеса.

Это даёт ожидаемый результат. Я отшатываюсь к стене, пробегая языком по ссадинам на губе. Ох, я пропустил удар. Кровь на белой футболке. Боль указывает на моё место в этом мире и говорит мне, что я прав во всём. Не хватает только страха.

Когда я был маленьким, отец пугал меня, но теперь, когда мне шестнадцать, и я выше его сантиметров на тридцать, он выглядит жалким. Я торжествую, видя, как он теряет над собой контроль, демонстрируя, что его принципы были притворством. Он

мочит штанишки перед Богом и человеком.

Мне придётся искать страх где-нибудь в другом месте.

Я насмешливо ухмыляюсь, обнажая испачканные кровью зубы.

Мне нужно идти, - говорю я. Он стоит, сжимая кулаки и тяжело дыша. - Я опаздываю в церковь.

* * *

Я снова сижу в конференц-зале отеля, разглядывая виниловый баннер, пока пастор распинается на тему молодежи в Мизуле. Но сегодня вечером что-то идёт не так. Я сижу, сжимая подлокотники кресла. Я не один такой. Неделю назад беженец повиновался хору голосов, которые заставили его заколоть мою маму ножом для картошки, когда она готовила обед, но в моей трагедии нет ничего особенного.

Двадцать убийств в месяц в одном городке с одной лишь заправочной станцией. Три поджога общественных зданий, сопровождаемых стрельбой полицейских со смертельным исходом. И, само собой, пошли слухи о том, что произошло с некоторыми телами. Даже после блокировки связи чувствуется поднимающаяся волна.

Не совершайте ошибок, - говорит священник. - Это конец. День был длинным, но солнце садится. Вы видите этот мировой хаос, но не беспокойтесь. Это горит не наш дом, а наша тюрьма. Этот огонь принадлежит Господу.

Я смотрю на него покрасневшими влажными глазами. В мозгу происходит когнитивный диссонанс. Пол Барк бросает взгляд на мой блокнот, где я, не глядя, выцарапываю каракули.

Всё принадлежит Господу, - продолжает пастор. - Дьявол принадлежит Господу. Грех принадлежит Господу. Бог создал всё, поэтому ему принадлежит всё без исключения. Хотя Господь ненавидит зло, оно принадлежит ему, и он может использовать его как угодно, следуя своему плану.

Царапанье моей ручки становится таким громким, что ребятишки позади меня наклоняются ближе, чтобы заглянуть мне через плечо.

Значит ли, что Господь есть зло, если он его использует? - он качает головой и улыбается. - Нет. Господь хороший — понимайте это слово как прилагательное и как существительное. Он — наше определение добра, наши атомные часы, стандарт меры, посредством которого мы проводим сравнения. Если это делает Господь, то

Атомные часы - прибор для точного измерения времени, работающий на уровне атомов или молекул.

это не зло.

Пол отводит взгляд от моего блокнота и смотрит мне в глаза. У него тяжелый взгляд, вздёрнутый подбородок. Он подбадривающе кивает мне.

Так что, когда вы видите, как вокруг вас пылает мир... радуйтесь! - Разведённые руки. Блаженная улыбка. - Когда вы видите, как цивилизация рушится, исчезая во тьме, славьте Господа, потому что вы видите его работу. Он вычищает землю, готовя её к своему Царствию, и поверьте мне, - его улыбка лукаво блестит, - вы не будете скучать по дому, который мы построили нашими неуклюжими маленькими ручками, когда он опустит на вершину мира свой дворец.

Я чувствую на себе взгляды десятков мужчин и женщин. Некоторые смотрят на блокнот, некоторые мне в лицо, покрасневшее и дрожащее. Ярость и горе сталкиваются внутри меня, как лава и морская вода, образуя неровный чёрный камень. Кучка моих сверстников остаётся сидеть рядом со мной, а остальная часть собрания идёт к выходам. Хотя никто не говорит ни слова, я знаю — у нас есть общая мысль, которая парит над нашими головами, как языки пламени.

Когда священник проходит мимо нас, я переворачиваю блокнот, пряча рисунки от его любопытного взгляда. Может, он вдохновил меня на них, но он бы их не понял. Они являются новым откровением для более молодых и сильных святых: домов, школ и лагерей беженцев, охваченных огнём, и для духов, которые убегают с земли, ставшей просто шаром чёрных, бесформенных и пустых чернил, какой она была в начале и какой должна оставаться.

Чем заняты, ребятки? - весело спрашивает священник.

Ваша проповедь меня тронула, - отвечаю я. - Я бы хотел остаться и помолиться.

Мы останемся с ним, - говорит Пол.

Очень хорошо, - говорит пастор, меняя улыбку на утешительную. - Я очень соболезную вашим потерям, всем вам. Знаю, это был тяжёлый сезон.

О чём вы говорите? - спрашиваю я в странной дрожащей эйфории. - Все наши потери приближают Царствие.

Кажется, он чувствует себя неловко.

Верно. Ну, я надеюсь, сегодня вечером Господь ответит вам.

Он уходит, оставляя нас одних в конференц-зале. Я смотрю на лица — они бледные и усталые, глаза красные от слёз, внутренней борьбы и поисков ответов, которых нельзя найти. Я вижу, как в них отражается моё собственное прозрение.

Я вытаскиваю блокнот и начинаю набрасывать план. Остальные толпятся

вокруг меня, как части одного организма. Я никогда не чувствовал Дух Божий так близко.

В ПОДВАЛЕ нет тепла. В старых коробках нет приятной ностальгии. Они

лежат грудами, словно их побросали в панике. Некоторые коробки проткнуты изнутри острыми предметами, а некоторые пропитались тёмной жидкостью. Что я должен был здесь найти? Зачем мне нужны эти старые ужасы? Снаружи меня ждёт много новых.

Открываю глаза.

В самолёте спокойно. Мягко гудят двигатели. Розовый свет сочится сквозь окна. Будет ли этот день выглядеть иначе? Глаза, которые я только что открыл, те же самые, которые я закрывал вчера вечером? Или я воскресил в памяти другие,новые? Как выглядит мир для человека, который пытался его уничтожить?

Нора и М спят в ряду позади меня. Спраут свернулась калачиком у спинки и обняла руками колени в испуганной позе, которая рвёт мне сердце. Эйбрам включил автопилот и храпит в кабине. Его ранения довольно прилично забинтованы.

Не спит только Джули. Она сидит в кресле второго пилота, сгорбившись и положив пистолет на подлокотник. Она замечает, что я смотрю на неё, и с вызовом

сверкает глазами — попробуй осудить меня. После того, что я только что пережил, сама мысль о том, что я могу кого-нибудь осуждать, вызывает у меня улыбку.

Я шагаю в кабину и прислоняюсь к приборной панели за спиной Джули. Она поворачивает кресло лицом ко мне, глядя на меня тусклыми глазами.

Что.

Такой тон адресуется незнакомцу. Возможно, даже врагу. Я забываю всё, что хотел сказать.

Она отворачивается обратно к окну. Солнце маленьким угольком поднимается из бесконечного серого пространства.