Где ты это нашла?

В аэропорту, конечно же. В тысячах миль ото всех. Думаю, у РДК обсессивно- компульсивное расстройство.

Почему ты раньше мне не показала? Нора одаривает её холодным взглядом.

Ты выстрелила в парня на глазах у его дочери. Кажется, было неподходящее время.

Джули вздрагивает. Подозреваю, Нора уже давно не на её стороне. Джули переключает внимание на жёлтую бумагу, почти полностью спрятавшись за листами, а я читаю через её плечо.

Джули перелистывает страницу.

Это было два года назад. Ты не думаешь, что мы бы что-нибудь да слышали?

Да ладно тебе, - говорит Нора. - Два года назад мы даже не знали, что Аксиома до сих пор существует. Может, теперь Питтсбург стал полноценным экстремистским государством.

Из задней части самолёта доносится стон, и Джули наклоняет голову в сторону звука. Рядом с туалетами останки её матери ждут, привязанные к креслу. Только я не знаю, чего именно. Сомневаюсь, что и Джули это знает, но я вижу, как на её равнодушном, мокром и подавленном лице возникает эмоция.

Мы не можем, - бормочет она. Её глаза стекленеют. - Мы должны ей помочь.

Мы поможем, Джулез, - говорит Нора. - Но, как ты думаешь, чего ей хочется прямо сейчас?

Ещё один длинный болезненный стон, сильно отличающийся от предыдущих стонов бессмысленного голода.

Джули, - говорит Эйбрам, и она вздрагивает от звука своего имени. - Я знаю, почему ты это делаешь. Я бы сделал то же самое. Но, если ты когда-нибудь всерьёз говорила о спасении мира, ты позволишь мне посадить самолёт. Потому что мы пролетаем мимо твоей первой настоящей возможности что-нибудь сделать.

Джули крепко зажмуривается и встаёт.

Садись, - говорит она, но в её голосе нет мятежного пыла, скорее, это капитуляция, а не приказ. Она направляется в хвост самолёта. - Мама? Ты в порядке?

Я тихонько иду следом, держась на почтительном расстоянии. Её мама сидит, сгорбившись, на полу в проходе. Длинный трос тянется через её ошейник и обвивает подголовник кресла, давая несколько футов для передвижения, а неподалёку сидят Джоанна с Алексом, осторожно наблюдая за ней.

Страшно, говорит Алекс, делая большие глаза.

Грустно, - говорит Джоанна, сочувствующе глядя на Одри. - Она... очень печальная.

Звенят колокольчики. У моих детей тоже есть ошейники. Я нашёл их в переносках для животных и решил, что колокольчики будут предупреждать об опасности и станут порукой за эти нежные молодые трупы. На этот раз Эйбрам не стал возражать.

Мы садимся в Питтсбурге, мама, - говорит Джули, садясь напротив неё и скрещивая ноги. - Они говорят, что там есть группы сопротивления. Посмотрим,

сможем ли мы им чем-нибудь помочь.

Одр положила руки на пол ладонями вверх и смотрит на них. Её лицо обмякло.

Ты помнишь, как пыталась помочь, мама? Помнишь, как сильно ты хотела сделать мир лучше?

Одри качается взад и вперёд, грязные волосы свисают ей на глаза.

Мама? Ты хоть что-нибудь помнишь?

Одри бросается вперёд и щёлкает зубами в паре сантиметров от лица Джули.

Джули подскакивает вверх и назад, её губы дрожат. Одри смотрит прямо на неё. Эмоции Мёртвых сложно прочесть, даже если Мёртвый — твой друг, но если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что на желтоватом лице Одри - горе. Глубокая необычайная боль человека, который пытался творить добро и понёс за это наказание.

Почему мы продолжаем этим заниматься? - пристаю я к матери, пока она чистит картошку к тушёному мясу. - Какой смысл помогать людям, если мир всё равно сгорит?

Я больше не могу её жалеть. Я слишком запутался, чтобы сдерживаться.

Необдуманные слова набрасываются на маму, сбивают её с ног.

Мы зарабатываем очки перед богом? Он даже ведёт счёт? Разве он не сбросится до нуля, когда мир перезагрузится? Никаких записей о том, что мы тут делали, не останется, мама! Зачем мы это делаем?

Я не знаю! - кричит она, и нож падает на пол. Она плачет. Она уже давно плачет: лицо и шея стали мокрыми от слёз, но мама сидела спиной ко мне, и я этого не видел. - Я не знаю! Слышишь, ты, холодный расчетливый человек, я не знаю!

Я ухожу из кухни. Мой гнев и запутанность смешиваются с виной, образуя более прочный сплав.

Мама вытирает глаза мозолистой рукой, наклоняется и подбирает овощечистку...

Джули смотрит на меня. Что написано на моём лице? Как сильно я открылся? Я чувствую, как слабеет земное притяжение, когда самолёт начинает снижаться, и я теряю опору.

МЫ

В ФУРГОНЕ больше никто не играет в дорожные игры. Нет оживлённых споров, из стереосистемы не звучит поп-рок. Царит неловкое молчание. Мальчик сидит на ведре между двумя сидениями, очки валяются где-то сзади, под сумками и коробками. Он смотрит прямо вперёд, а Гейл и Гебре украдкой на него поглядывают. Ему не надоедают ни их любопытство, ни страх. Он бы ответил на все их вопросы, если бы мог ответить на свои.

Я могу с уверенностью сказать только одно, - говорит Гейл в заключение длинного спора в своей голове. - Ты разговаривал. Я точно слышал, что ты говорил. Значит, можно предположить, что ты нас понимаешь, да, Ровер?

Может, он глухой, - говорит Гейл.

Гебре раздумывает. Потом протягивает Гейлу айпод.

Включи что-нибудь, что ненавидят дети.

Гейл крутит колесико и нажимает кнопку. Ангельский фальцет перекрикивает тяжёлые барабаны и горькие звуки струн.

–Не-не, - кривится Гебре. - Я сказал, то, что ненавидят дети, а не все здравомыслящие люди.

Это Сигур Рос! - возражает Гейл. - Это классика мопкора!

Гебре вздрагивает. Они смотрят на реакцию мальчика, но он равнодушно смотрит вперёд. Гейл увеличивает громкость до тех пор, пока пронзительный фальцет не начинает угрожать разбить лобовое стекло. Гебре кричит ему заканчивать эксперимент, поскольку видно, что мальчик глухой, но обрывает тираду на полуслове и вырубает стереосистему.

–Эй, - шепчет он мальчику в звенящей тишине. - Ты в порядке?

Лицо мальчика всё так же равнодушно, но его шокирующие жёлтые глаза наполняются слезами. Он не отвечает Гебре, поскольку мальчика в фургоне больше нет. Он идёт по проходу пустой тёмной Библиотеки, зависшей между непознаваемыми высотами и немыслимыми глубинами, изо всех сил стараясь смотреть только вперёд. Несколько книг падает со своих полок, и вокруг него трепещут потерянные страницы. Теперь он в ресторане, сидит напротив девочки и пытается терпеть музыку, которую она выбрала. Девочка похожа на него, но она старше, худее, её кожа светлее. Но глаза такие же карие и тёмные, как колодцы, идущие вглубь сквозь все слои к началу жизни на Земле.

Он любит девочку, а она любит его. Они — единственные оставшиеся хранители воспоминаний друг друга, скрывающие их глубоко внутри себя.

Эй, - говорит Гебре, нежно смахивая слезинку с его щеки. - Что случилось, солнышко?

Мальчик смотрит на влагу на пальце мужчины и видит кристаллы соли внутри неё, плывущие будто айсберги по затонувшей Земле.

Округ Вашингтон, - говорит он.

Гейл и Гебре обмениваются ошеломлёнными взглядами.

Это куда ты шёл? - спрашивает Гебре. Мальчик не отвечает.

Альманах, который мы нашли в Далласе... - шепчет Гебре Гейлу. - Округ заброшен, да? Заброшен и разрушен?

Ровер, - Гейл смотрит на мальчика с глубоким сожалением. - Там никого нет, приятель. Его давно сожгли.