Такой склад мышления был свойствен и большинству моих товарищей, необстрелянных летчиков. Ведь молодость, думая о жизни, всегда придает своим взглядам активный, наступательный характер. А если иной раз мне и приходила на ум черная смерть, то выступала она как предмет раздумий, лично ко мне не относящийся…

О своей гибели я мог думать только как о героической, громкой, торжественной, что ли; о ней будут знать не только моя жена, мать, живущая в глухой лесной деревушке Прокофьево, Горьковской области, но и вся страна!..

С трезвой, отчетливой ясностью представил я, как мог сегодня, абсолютно никем не замеченный, оказаться похороненным под обломками своего самолета и вился бы над моими останками дымок, как тянется он сейчас в степи над грудами сплющенного металла… От такой картины ледяные мурашки прошли по спине. Естественный инстинкт боязни смерти, заглушенный нервным напряжением, заговорил только сейчас, в спокойной обстановке… Видно, и у страха фитиль длинный, жжет позднее.

Две ракеты взвились над КП — немедленный вылет всей эскадрильи!

Я вскочил… Но к парашюту не потянулся. Васильев еще не закончил ремонт; на хвосте и левой плоскости белели пробоины.

Снова опустился на чехлы.

Человек, впервые бухнувшийся в бассейн и ушедший под воду, закрывает глаза. Он ничего не видит, только ощущает. Так и летчик в первом воздушном бою. Он чувствует и схватывает лишь то, с чем непосредственно соприкасается, не проникая вглубь, не охватывая общей картины. А вообще-то говоря, восстановить динамику воздушного сражения, в котором участвовало с обеих сторон более двухсот истребителей, было бы трудно даже очень опытному боевому командиру…

Отдельные мгновения схватки вспыхивали в памяти одно за другим, рождая множество вопросов, но и вопросы эти, и сами отрывочные картины проносились в голове без всякого порядка, вихрем: уж очень все показалось необычным. Я мог приходить в восторг, изумляться, испытывать жгучую горечь и гнев, — анализ событий не давался…

Было уже известно о сегодняшней гибели командира полка майора Глазыкина. Его труп без единой пулевой царапины, но сильно разбитый тупым ударом опустился на парашюте рядом с упавшим самолетом. «Наверно, это был он», — подумал я, вспоминая, как напористый И-16, сбивший двух японских истребителей, вдруг вспыхнул и как летчик, выбросившийся на парашюте, был накрыт во время спуска своим же падающим самолетом… Как жаль, что не удалось рассмотреть номер — уж очень мелкой цифрой он был написан.

Первый бой, первый бой!.. Какой ты бурный, стремительный, опьяняющий! Что главное в тебе? Кажется — все, потому что все памятно и ничего нельзя забыть.

Привязные ремни…

Я снова, но еще острее, глубже переживал отчаянные секунды. Видимо, такие положения в бою, когда летчик короткое время не в состоянии управлять самолетом, могут возникнуть из-за потери сознания, при большой перегрузке или ранении, и тогда неуправляемая машина быстро врежется в землю. Как это предотвратить? Мне пришла мысль сделать так, чтобы самолет, переставший чувствовать летчика, сам набирал высоту. Для этого надо его отрегулировать, чтобы он не сваливался на крыло и всегда имел тенденцию к кабрированию. А как быть с сектором газа? Ведь рычаг управления мотором может оказаться в заднем положении, и мощность сразу упадет… Резинка! Обыкновенная резинка, которая тянула бы сектор газа вперед, выводила бы мотор на полные обороты… Васильев заверил, что сегодня же ночью реализует мою идею…

А таинственная грозность лобовой атаки! Раньше считалось, что она посильна якобы лишь выдающимся воздушным бойцам. Теперь же эта таинственность перестала существовать, хотя никакого определенного мнения относительно места и роли этого приема в тактике воздушного боя у меня, конечно, не сложилось. И на то, что строи и боевые порядки, предусмотренные наставлениями, в бою не соблюдались, я смотрел, как на естественное следствие нашей неопытности, недостаточной тренированности в групповых полетах, не подозревая даже, что тут возможны и другие, более глубокие причины. Наглядным, выразительным образцом самообладания и находчивости стоял передо мной летчик с И-16, расчетливым маневром и короткой очередью сваливший противника в реку, — высокий и очень доходчивый пример мастерства. О таком истребителе я мог думать только одно: «Умница!»

Когда же из рассказов других участников сражения стало известно, что это был не кто иной, как Сергей Иванович Грицевец, мое восхищение этим человеком еще более возросло…

…С нарастающим гулом, очень низко пронеслась над летным полем наша эскадрилья; строй соблюдался безупречно — воздушного боя, значит, не было. Ну а к утру мой самолет будет готов…

Над аэродромом опускались сумерки. Разорвались и погасли зеленые ракеты, возвещая конец первого дня нашей боевой жизни. Люди облегченно вздохнули.

Первый шаг сделан…

Хорошо начать — сделать половину дела.

Я все прислушивался к себе, сопоставляя факты, картины, навсегда запечатлевшиеся… И единственное, о чем мог судить уверенно, касалось не тактики и не техники пилотирования, а одного несомненного, возвышающего душу факта: я стал не таким, каким был еще сегодня утром. Главный итог дня состоял именно в этом. Понюхал пороха в бою, глянул смерти в глаза. Правда, в нашей эскадрилье потерь не было, но двенадцать советских самолетов не вернулись на свои аэродромы. А встреча со смертью накоротке, как быстротечно она ни проходила, опаляет, и человек после такого свидания либо становится крепче, либо сдает, слабеет. Все зависит от того, как он подготовлен к трудному, испытанию.

Анализируя свои впечатления, я должен был допустить, что, возможно, кто-то из летчиков и оробел, почувствовал слабость, растерянность; но когда вся эскадрилья вновь собралась вместе и мы узнали боевой результат дня — уничтожено свыше тридцати самолетов противника! — то радость и сила летного коллектива, сплоченного первым огневым испытанием, вызвали новый прилив бодрости, целебно коснувшийся каждой души.

Как позже выяснилось, в официальном сообщении Квантунской армии об этом бое говорилось: «22 июня около четырех часов дня 105 советских самолетов нелегально пересекли границу около Ганьчжура и были встречены в воздухе восемнадцатью японскими истребителями. В последовавшем бою было сбито 49 вражеских самолетов, в то время как не вернулись на свои базы, из-за отдаленности, 5 японских самолетов. Сюда входит самолет, пилотируемый капитаном Моримото».