Буссенар оставался сельским жителем. И лучше всего это подтверждает приводимый ниже гимн земле, проникновенное мистическое песнопение, в котором каждый крестьянин с волнением узнает самого себя. Быть может, именно это «Письмо крестьянина» лучше всего отвечает названию всей рубрики.

Письмо № 46 от 27 февраля 1904 года (№ 673)

В понедельник будет уже три недели, как на нашу местность обрушилась страшная гроза. Удары грома, град, молнии, ливень — всего хватило на всех, и в частности на меня. Достаточно сказать, что гроза застала меня по дороге в Этуи на моей лошадке Сансонне. Боже милостивый! Нас оглушали удары грома, ослепляли молнии, град бил, как крупная дробь, а дождь лил как из ведра. Я промок до нитки. С моей шляпы текло, как из водосточной трубы, а сапоги наполнялись водой с воротника рубашки. Потом я кое-как обсох, но не мог согреться.

Я вернулся домой, еле волоча ноги, и хотя моя старуха подогрела мне вина с большим куском сахара, мне было не по себе. На другой день я стал хрипеть, и так продолжалось в последующие дни; кроме того, меня знобило, я ослаб и не стоил и сантима. Короче говоря, я подцепил что-то вроде простуды, почти что плеврит, и должен был несколько дней проваляться в постели. Ничего не поделаешь!

Пришлось смириться, и каждый день, проведенный в кровати, стоил мне двух лет жизни. Я читал до одурения, до тех пор, пока в глазах не темнело, а шею не начинало ломить. Читал книги, газеты; некоторые из них без конца толковали о крестьянине. И я думал про себя: «Сколько же людей готовы рассуждать о делах, в которых они ничего не смыслят!» И понимаете ли, дорогие друзья, эти господа, пишущие во Франции, авторы книг и журналисты знают нашего крестьянина не лучше, чем негра, краснокожего или азиата, то есть китайца или японца, который сейчас сражается против России[19].

Да! Вы знаете, что такое крестьянин для этих пишущих господ? Пентюх с обветренным лицом, с руками, потрескавшимися от холода, покрытыми мозолями, машина для выращивания хлеба, человек в блузе и сабо, по отношению к которому хорошо одетые господа используют обращение «любезный». И не только писатели, но и судьи, важные чиновники и государственные служащие, префект, инженеры, регистраторы, частные воспитатели и множество других, не знающих или плохо знающих крестьянина.

Да! Их много, тех, кто нашу робость принимает за глупость, нашу сдержанность — за подозрительность, нашу привычку долго думать — за бестолковость, нашу экономность — за жадность, наше упорство в труде — за тупость и нашу великую любовь к земле — за идиотизм. И меня это оскорбляет, хоть я и простой трудяга, бедный крестьянин, только и умеющий, что копаться в земле. Да! Я стою поболе, я заслуживаю иного отношения.

О, поверьте мне, я люблю землю!.. Люблю всей душой, всей своей кровью и всем своим потом… Я люблю ее за все доброе, что она нам дает, но особенно за весь тот труд, которого она требует от нас. Даже само слово «земля» я произношу с легкой дрожью от удовольствия и почтения, как верующий произносит имя Божье. Ибо надо понимать, что у нас и в самом деле набожное отношение к земле. И такую же дрожь мы ощущаем, когда прикасаемся к ней руками, когда мы чувствуем ее, тучную или скудную, мягкую или сухую, всегда готовую принять зерно, взрастить его, отдать ему свои соки ради жизни людей.

Да! Можете мне поверить; скупой, пересчитывающий свое золото или банкноты, и прекрасная дама-кокетка, трогающая шелковые или бархатные ткани, не испытывают более глубокую радость и волнение. Чтобы понять и почувствовать это, надо родиться крестьянином, трудиться до седьмого пота, выполнять тяжелую работу, дрожать, страдать от жары или холода, откладывать по сантиму, отказывая себе во всем, чтобы купить свой участок земли, большой или маленький, и иметь возможность сказать с чувством законной гордости за исполненный долг и проделанную работу: «Это — мое, этой землей я никому не обязан, и она дает нам хлеб!» Это наша крестьянская гордость, и я нахожу, что она стоит других.

А вот еще в чем наше счастье: ухаживать за землей, ухаживать безотказно, тщательно, почти чрезмерно. Земля! Мы относимся к ней так, словно это произведение искусства. Хороший хлебопашец — это художник, вкладывающий всю душу в обработку своего поля. Он прокладывает прямую борозду, придает ей нужную глубину и направление, заботится о каждом ее кусочке… И когда он издали смотрит на все эти маленькие прямые линии, проведенные словно по шнуру, когда борозда достаточно глубока и блестит под лемехом плуга, крестьянин чувствует себя счастливым! Он счастлив и тогда, когда, в любую погоду, сеет и вносит удобрения, волоча на каждой ноге по десять фунтов грязи да еще повесив на шею груз в сто фунтов зерна; во всех тяготах сева есть надежда на урожай; и эта надежда — еще одна радость, единственная радость, облегчающая наш тяжелый труд.

Приходит весна, и мы чувствуем, как живет земля! Нет сомнения… она живет! Твоя ладонь чувствует, как она тепла… и даже горяча. Повсюду бродят соки, они поднимаются в злаках, где происходит таинственный и священный процесс прорастания. Из земли что-то начинает расти, почва, насколько хватает глаз, покрывается зеленью, и каждый год крестьянин испытывает одну и ту же радость, всегда такую же сильную, необоримую. А затем по мере того, как проходит время, хлеба растут, колосья формируются и набирают силу.

Что до меня, то я, право, не знаю ничего более прекрасного и впечатляющего, чем поля в это время… Даже с цветами и плевелами — нашими врагами, которые тем не менее радуют глаз… И когда маленький жаворонок поет под ярким солнцем свою песенку, то кажется, сама душа земли делится своей радостью с крестьянином… Да, мы, дети земли, любим ее так же, как дитя моря, моряк, любит океан… Я никогда не видел моря. Однако я представляю себе, что оно должно немного напоминать покрытое всходами поле, когда до самого горизонта ветер колышет колосья, придавая им вид набегающих волн. Как и у моря, у поля тоже есть свои бури, свои грозы, которые все опустошают и оставляют после себя разорение и нищету.

И я вам скажу: если многие упрекают нас, будто мы прижимисты и постоянно ноем, жалуясь на плохую погоду, то не надо забывать, что мы никогда не уверены в завтрашнем дне. В самом деле, все, что у нас есть, находится снаружи, подвержено заморозкам, граду, то слишком обильным дождям, то засухам, в один момент мы можем разориться. И наконец, свои деньги, заработанные с таким трудом, мы получаем раз в год, тогда как служащему платят каждый месяц, а у торговцев деньги оборачиваются восемь — десять раз в году. Значит, нам надо думать о завтрашнем дне, и поэтому мы стараемся, отказывая себе во всем, отложить на черный день.

Как бы то ни было, повторяю, мы любим землю, она у всех у нас в крови. Вот доказательство: те, кто в молодости покинул землю и отправился искать счастье в город, всегда возвращаются доживать свой век в деревне. Когда у них появляются кое-какие сбережения, они снова приезжают сюда и вкалывают на земле, как в самые прекрасные дни своей молодости. Городские удовольствия, легкая жизнь в городе — все это уже не имеет для них значения. Им нужна земля, эта добрая кормилица, которую любят всегда и несмотря ни на что, до последнего вздоха.

Противники Франсуа Девина не складывают оружия и три года спустя после появления его первого письма продолжают преследовать таинственного автора (к счастью, по-прежнему неудачно). Это доказывает, что он им неудобен и что никому не удалось разгадать загадку псевдонима, под которым скрывается Буссенар. Любопытная деталь: однофамилец его героя, обнаружившийся в Этампе, был, кажется, не очень рад тому, что его приняли за автора хроник. Пытались ли на него повлиять, запугать его? Принадлежал ли он к лагерю консерваторов или клерикалов или относился к социальному слою, не желающему, чтобы его смешивали с крестьянством? Во всяком случае, Буссенар слегка задевает его мимоходом. Поэтому можно предположить, что этот человек прислал в редакцию «Гатине» гневный протест по поводу ущерба, понесенного им вследствие совпадения фамилий… Вот текст этого уточняющего постскриптума.