– Но я ещё не женат.

– Не будем формалистами. Это, как я понимаю, вопрос короткого времени. А по основной работе, – он осклабился, – я вам подкину те самые синтезаторы, в которых вы вот так нуждаетесь, – он провёл ладонью по горлу. – Дал бы ещё тогда, когда вы просили, если бы сам решал…

«И был директором», – мысленно продолжил я его фразу. Она была гладкой, хотя и несколько коммерческой, но я не верил ему, ибо хорошо запомнил его кивок Рожве на защите. И всё же, к моему стыду, какие-то сомнения зашевелились. Он уже не казался таким отвратительным. Я разозлился на себя и за эти сомнения, и за то, что, оказывается, могу так быстро изменить отношение к человеку, которому не верю. Кто же я сам такой? Чего стою?

– У вас будут ТФ-синтезаторы, Пётр Петрович. Новейшие, с иголочки, импортные. Будет и остальное – всё, что потребуется. Создадим новые условия и в совхозе. Там тоже будут довольны. Но ответьте мне, Пётр Петрович, можно ли рассадить этих ваших лидеров в отдельные стада? Пусть они властвуют каждый в своём стаде и не воюют. А некоторые показательные экземпляры следует содержать индивидуально, как вы думаете? Ведь они будут смотреться и каждый поодиночке, насколько я понимаю, и произведут впечатление на членов комиссии? Мне рассказывали, что шерсть на овцах высшего качества, дублёнка выйдет – шик. Комиссия придёт и уйдёт, аки смерч. А вы потом будете спокойно работать уже в новом качестве – кандидата наук и ведущего научного сотрудника. Возможно даже, главного руководителя лаборатории. Многоуважаемому Кириллу Мефодиевичу ведь давно пора на пенсию. Тут вам и возможности новые откроются. Зелёный свет по всей линии. Понимаете? А сейчас я хочу, чтобы эта наша работа поскорее дала практические результаты, с которыми Евгению Степановичу не стыдно показаться не только в управлении, но и в академии.

Я всё понял. Да, он говорил не только от своего имени, но и от имени Евгения Степановича. Сам он никогда бы до этого не додумался. И разговор со мной они специально перенесли на время отъезда директора, чтобы Евгений Степанович оставался как бы ни при чём, ведь он мог и не знать, о чём будет говорить со мной его зам. Они хорошо рассчитали. Почему же мне не ухватиться за протянутую руку? Почему, в свою очередь, слегка не схитрить и не убаюкать его обещальными словами, так сказать, не заверить руководство? Ведь он берёт ответственность за весь марафет перед комиссией на себя.

Но даром ничего не даётся. И если я сейчас схитрю и хоть немного сойду со своей дороги, я уже не смогу вернуться на неё.

– Со всей откровенностью, как вы просили, Владимир Лукьянович, скажу вам, что я не буду обманывать комиссию «практическими результатами нашей работы».

Он сразу понял, что переубеждать меня бесполезно. Встал со стула и пересел в кресло напротив – в директорское кресло. Между нами была прежняя дистанция. Его бритая, жирная, тяжёлая челюсть выпятилась, взгляд был полон предупреждающей угрозы. Но он тут же сменил угрозу ленивой пренебрежительной ухмылкой.

– Позволю себе заметить, Пётр Петрович, все сроки истекли. Мы снимем вашу тему с довольствия… с финансирования.

Его лицо застыло под ледяной маской, подражая лицу Евгения Степановича. Аудиенция окончилась. Жалея себя, мне нужно было уходить из института.

Но я не ушёл.

Ну что, дружки любезные, чей талант больше? Под занавес, так сказать, открою вам одну простую истину – каждый использует силу, дарованную ему природой. Один – способности к науке, другой – крепкие бицепсы, третий – хитрость. Главную, так сказать, мышцу, которая в черепушке глубоко спрятана, и не каждый догадается её тренировать как следует. А в ней-то наибольшая сила, ведущая к успеху во всех землях и при любых режимах. Это она позволяет использовать людей, вышибать из них всё, что тебе нужно. Какой-то человечек прославится как талантливый математик, музыкант или шахматист.

А в жизни ты с ним такую партию сыграешь, так все ходы наперёд посчитаешь, что он потом до конца дней на тебя вкалывать будет, под твою музыку попляшет и не заподозрит даже, для кого старается.

Чей же талант дефицитнее?

Ещё древние говорили: тот, кто обеспечивает наибольшую выживаемость в любых условиях. Стало быть, кто победил, у того и талант ценнее. Не зря ведь природа наделила человека хитростью, выделила из всех зверей, пометив особым знаком – выигрышным. Вот так-то, коллеги-калеки, не рядитесь, не кичитесь, не смотрите на меня сквозь прорези ваших карнавальных масок, нет никакой стены между нами, нет у вас ничего такого, чего не было бы у меня. Сказано ведь: «не святые горшки лепят»…

Интересно, отчего это молодой непокорный гордец со своим полигеном Л меня сторонится? За душой ни шиша, а в тузы метит. Играет в самостоятельность? Э, нет, мэнээсишка сторублёвый, воображай что угодно, ерепенься, сколько влезет, ты ещё поработаешь на меня, я ещё на тебе поезжу!

Я такой же, как они, но не могу этого им объяснить. Стена отгораживает меня. Тьма по-прежнему ходит вокруг на мягких лапах и кричит разными голосами. А единственного нужного голоса, которым можно говорить с ними, нет.

Я бы любил их, настолько они беззащитны перед моей новой силой. Но зачем они ставят мучительные препятствия?

Стена решётчатая и прозрачная, а они громко ходят за ней.

Стена – непонимание. Нельзя сказать, кто я, нельзя, чтобы они узнали. Случится страшное. Не хочу этого.

Хочу быть первым!

Я сильнее всех, сильнее всех, сильнее всех!

Хочу туда!

Александр Игоревич снова предложил мне перейти к нему, и я заколебался. Уж очень невыносимой становилась обстановка для меня. О защите диссертации пока и речи быть не могло, ежедневные мелочные придирки вконец меня измотали и озлобили. По выражению Тани, я «созрел для будки дворового пса». И всё-таки продолжал опыты, обходясь скудными средствами, изобретая такие приспособления к старым аппаратам, о которых раньше и думать не смел. Воистину «голь на выдумки хитра». Я проверял все элементы формулы полигена, выясняя, какие следует изменить, а какие можно оставить. В процессе изобретательства я получил два патента, которые, как оказалось, вызвали зависть у многих моих коллег и даже принесли мне некоторый доход. Я так изучил различные варианты соединений аминокислот, что иногда мог без математических расчётов предсказать их поведение в сложных растворах.

Работа и борьба за «выживание» отнимали все мои силы, энергию, время. И вопрос о свадьбе само собой отложился на неопределённое время. Незаметно я как-то отдалился в эти недели от Тани, а она предпочитала и умела не напоминать о себе.

Всего два раза мы выбрались в кино, один раз съездили на выставку генноинженерной техники, а потом целовались допьяна на скамейке в парке. Пахли весной её волосы, в глазах, глубоких и загадочных, мерцали недостижимые искорки, и податливо и дразняще открывались её губы. Я чувствовал её дыхание то на щеке, то на шее…

А затем состоялась защита докторской диссертации любимчиком заместителя директора Рожвой. Прошла она, как мне рассказывали, блестяще-отвратительно, роли были чётко расписаны заранее, потенциальных мятежников и независимых отправили в отпуска и командировки, созвали из других городов надёжных «варягов».

После защиты Рожва, воспользовавшись тем, что она состоялась накануне его дня рождения, выждав для маскировки неделю-другую, закатил пир в ресторане на речном вокзале и заказал теплоход для ночной прогулки по Днепру. Я подозревал, что купеческий размах празднованию был придан по желанию Владимира Лукьяновича. Есть у людей привычки, от которых они не в силах отказаться.

Вся эта послезащитная кутерьма коснулась меня непосредственно, потому что Таня как бы вскользь обронила:

– Жаль, но не смогу поехать с тобой на Десну. Жена Рожвы, Тася, моя давняя подружка. Со школы. Я должна буду пойти с ними в ресторан, а потом покататься на теплоходе…