– Ну, ну, выпаливайте, не консервируйте в себе.

Кровь бросилась мне в лицо. Я покраснел буквально «до корней волос» – впервые я так явственно понял значение этого выражения. Мне стало невыразимо стыдно, вспомнился тот вечер, когда он произнёс эту же фразу в ответ на мои маловразумительные сетования. Тогда я выпалил ему, что отказываюсь от серии опытов, что они в корне ошибочны, что я зашёл в тупик, откуда нет никакого выхода. Это произошло на пятый или шестой год моей работы в институте. Он сказал: «Ну что ж, возможно, вы и правы. Давайте ещё раз проверим ваши формулы. Для начала промоделируем их на машине. Попросим Александра Игоревича помочь вам».

Я только приблизительно мог представить, сколько времени потребуется для составления уравнений. Александр Игоревич был вторым его замом – по вычислительному центру. Биолог и математик, как и Виктор Сергеевич, он специализировался на применении математических методов в биологии. Иногда он шёл от математической абстракции и моделировал такие комбинации веществ и тканей, которых в природе ещё не существовало, а уже затем передавал свои модели в лаборатории, чтобы они обросли веществом. Александр Игоревич был истым фанатом своего дела и требовал для экспериментов львиную долю институтского бюджета, из-за чего очень часто вступал в конфликты с другими замами и руководителями лабораторий. Евгений Степанович полушутя называл его «пиратом».

Виктор Сергеевич сумел тогда убедить меня, и Александр Игоревич ушёл из директорского кабинета, унося листы с моими формулами и оставив меня в полной неопределённости.

Дни тянулись, как резиновые. Я не находил себе места ни в лаборатории, ни в читалке, ни в общежитии, где мне в нарушение правил выделили отдельную комнату. В те дни комната была завалена научными журналами, и, когда одновременно открывали форточку и дверь, сквозняк разбрасывал листы по всему коридору, и соседи помогали мне собирать их.

Так продолжалось три недели. Посвящённые в мои горести сотрудники старались подбодрить меня, впавшего в уныние. И когда я уже был близок к заключению, что вообще не пригоден к научной работе и нужно подавать заявление об уходе, Виктор Сергеевич пришёл к нам в лабораторию и уже с порога сказал:

– А ведь вы оказались правы, Пётр Петрович.

– Ошибочна сама идея? – вскинулся я и подумал: «Он мог бы не говорить об этом при всех».

– Можно подумать, что вы этого хотели. Конечно, всё наоборот! Вы были правы, когда выдвинули свою идею. Полиген Л будет работать так, как вы предполагали. Став лидерами, животные, естественно, будут активнее ориентироваться в среде обитания – лучше выбирать места выпаса, быстрее укрываться от непогоды, а значит, прибавят в весе, интенсивнее пойдёт размножение, повысятся все полезные для нас качества. Quod erat demonstrandum[1]. Необходимо только внести в формулу небольшие уточнения. Пойдёмте ко мне.

В кабинете он с разбегу бросил своё небольшое тренированное тело в глубокое кресло. В это время дверь без стука отворилась, и вошёл Александр Игоревич. Молча кивнул мне и уселся в кресле напротив. Значит, роли были заранее распределены.

Александр Игоревич взял со стола академика рулоны бумажной ленты, быстро их размотал. На некоторых выделялись обведённые красной пастой цифры.

– Александр Игоревич посчитал варианты, – захлёбывающейся скороговоркой выпалил Виктор Сергеевич (у него получилось: «Александр Игрич почтал варнты»). – Вывод – к полигену нужно прицепить ещё несколько ферментов, ответственных за синтез веществ, повышающих агрессивность. Агрессивность! Вот чего не хватало вашему полигену Л! Здесь – смотрите же! – и здесь. Ясно? Что скажете?

– Но такое соединение будет активно воздействовать на печень.

– И вызовет в конечном счёте усиленное выделение желчи. Совершенно верно. Вместе с воздействием на поджелудочную и желудок усилит агрессивность подопытного. А вот это звено – смотрите же! – воздействует на гипофиз и половые железы. В результате – создание активного, прогрессивно-агрессивного типа организма.

– Может наступить истощение… – начал я.

Как обычно, он уже понял, куда я клоню, и нетерпеливо перебил:

– Вы же предусмотрели накопление жира в депо. И на здоровье. Процессы будут идти параллельно. Конечно, ваш подопытный станет, гм, несколько желчным, недобрым, возможно, завистливым. Но, помилуйте, как же вы получите активную борьбу за лидерство без агрессивности? Вот вам формула в окончательном виде, если j – это желчь, β – анизотропный гормон. И учтите, варианты посчитаны…

Я взглянул на Александра Игоревича, и он едва заметно кивнул.

– Давайте подытожим. Участки «дельта» и «зет» обеспечат крепкий скелет и нужный тип обмена. Правда, изменение азотистых оснований в гене С-14 изменит не только работу гипофиза, но и цвет глаз подопытного бычка, однако коровы его полюбят и за такие глаза. Им, коровам, всё едино. Ну как, довольны? Блестяще подтвердились ваши гипотезы!

По правде говоря, моего в этой работе было теперь не больше трети. Это Виктор Сергеевич нашёл выход из тупика и подсказал решение, а Александр Игоревич разработал его подсказку. Но разве точно таким же образом наш академик не находил выходы и для других – для своих учеников, помощников, коллег из иных ведомств и городов? Он становился то биохимиком, то физиологом, то математиком, то хозяйственником, то музыкантом – в зависимости от проблемы, потому что был и тем, и другим, и третьим. Он совмещал в себе, казалось бы, несовместимые качества характера. Его ум работал на немыслимых стыках наук, совершая немыслимые открытия, может быть, именно благодаря тому, что стыковал то, чего никто до него не догадался состыковать. Не зря он так часто напоминал нам, что природа едина, что это люди для удобства изучения распределили её по наукам. И поэтому закономерно, что всякий раз, когда кто-то в силах объять в своём уме и воссоединить разрозненные и уже глубоко изученные части, он буквально натыкается на открытия, как на лежащие на поверхности самородки.

Придерживая подбородком кипу рулонов, я нёс их, как величайшую драгоценность, к себе в лабораторию. Придя к себе и продолжая блаженно улыбаться, я разложил листы на столе. Мне хотелось поделиться своей радостью с коллегами, но прошло уже пятнадцать минут после окончания рабочего дня, и сотрудники поспешили разойтись.

И тут, как по заказу, в лабораторию заглянул, держа наготове швабру, дядя Вася. Я позвал его и завёл разговор о том, какие замечательные люди работают у нас в институте. Он согласно кивал головой и поддакивал. Мне казалось, что мы чувствуем одно и то же, что он полностью разделяет мои мысли о коллегах, что и он замечательный человек… Вот в дни отгула взял швабру, заменяет заболевшую тётю Пашу. Пусть он простой человек, не очень-то образованный, образование – дело наживное, была бы внутренняя интеллигентность в человеке, готовность жадно впитывать знания… Раззадоренный его кивками и своими мыслями, я, не откладывая, рассказал ему о том, как помогли мне Виктор Сергеевич и Александр Игоревич, попутно изложил в популярной форме историю создания полигена Л.

– Помните, дядя Вася, «вначале было слово»? – горячо говорил я. – Но на каком языке? У природы их множество. Я, например, для своей работы избрал биохимический. Определив, какие вещества и в каких пропорциях взять вначале, зная течение реакций, в которые они неминуемо вступят, я заранее заказываю исходный объект, в данном случае – организм. Причём я хочу получить определённый организм с заданными качествами. Для этого беру строго выверенные доли вещества. Могу и менять программу опытов так, чтобы усилить одни качества в объекте и ослабить другие. На этом биохимическом языке можно управлять и уже готовым организмом, вводить в него определённые доли веществ, зная, какие действия они вызовут, какие поступки заставят совершить. Понятно?

– Как не понять? – развёл руками дядя Вася. – Например, алкоголь вызывает расстройство нервной системы, а через это разброд в голове, дрожание членов и шатание при ходьбе. Пить – здоровью вредить. Так? – Я несколько растерялся, не зная, шутит он или говорит серьёзно. И тогда он с неподдельным восхищением проговорил: – Так вы теперь, Пётр Петрович, у нас в роли демиурга (он и тогда любил вставлять в свою не очень-то грамотную речь полюбившиеся ему иностранные слова. Причём их, как ни странно, он произносил правильно).