– Скажете тоже, – не без самодовольства возразил я. – Этим занимается вся генная инженерия. Ведь природу-матушку не мешает слегка подправить. Вот я и решил создать полиген Л – полиген лидерства. Ясно?

– Ясно-то ясно, да как бы она, матушка, нас не подправила и отправила к…

– Ну что вы, дядя Вася, ничего опасного тут нет. Я же только хочу увеличить, к примеру… – я вспомнил, что он часто приходит в комнату отдыха посмотреть хоккей по цветному телевизору, – число лучших игроков хоккейной сборной…

– Так вы никак для спорта стараетесь?

И опять не понятно было, шутит ли он. На всякий случай и я ответил полушутя:

– Вся наша жизнь – спорт, дядя Вася, разве не так? Мы во всём соревнуемся друг с другом и не хотим отстать. Даже одеваться желаем не хуже, чем сосед. Но если говорить серьёзно, люди здесь ни при чём, я лично намерен улучшить породу наших подопытных животных. А линию выбрал такую, чтобы увеличить число животных, способных быть лидерами в стаде. Бычки при этом должны дать дополнительный привес, коровы – дополнительный надой, овцы – дополнительный настриг шерсти…

– А лидеры, – он посмаковал это слово, накрепко запоминая его, – лидеры-хоккеисты – дополнительные шайбы?

– Да я же пошутил тогда, дядя Вася. Повторяю: мы не занимаемся людьми, – миролюбиво сказал я.

– Ничего, милок, другие займутся. Любо-дорого начало, а там пошло-поехало. Разве же при таких успехах людей оставите в покое?

– Дядя Вася, вы не тёмный обыватель. Вы – работник науки, – я намеренно преувеличил его роль, – и сами понимаете: если генная инженерия займётся людьми, то для их здоровья, благополучия, например, чтобы исправить наследственные дефекты, лечить людей от серповидной анемии, шизофрении, размягчения костей, от наследственного, – чуть было не сказал «алкоголизма», но вовремя спохватился, – порока сердца… Одним словом, для их же пользы.

– И я же говорю – для пользы, для пользы, не иначе. Сначала увеличите число бычков-лидеров, потом – обезьян. А потом? Были бы кошки, а мышки найдутся. Все Адамовы детки, все на грехи падки…

– Не беспокойтесь, дядя Вася, мы тоже заботимся о безопасности.

– А то как же, видит волк козу, забыл и грозу. Да только… не все захотят стать ентими лидерами. Не велика радость в начальники вытолкаться. Там и без ваших лидеров невпротык. Да и ни к чему это. С другого краю поспокойнее…

– Это с какого краю?

– А хоть бы и с моего. Возьмите, к слову, нашего Виктора Сергеевича. Орёл. А жизнь собачья. Крутня одна по комиссиям да заседаниям. Не то что в картишки перекинуться или на рыболовлю съездить – подумать спокойно некогда.

Я собирался возразить, да поперхнулся. Окончание его последней фразы точь-в-точь соответствовало тому, что совсем недавно я услышал от Виктора Сергеевича: «Беготня замучила. Подумать спокойно некогда». Оказывается, невидимые нити связывают самых разных людей гораздо больше, чем мы себе представляем. И весы для уравнивания, созданные природой, хитроумней любых человеческих весов. Взбирайся на гору, опережая других, сдирая кожу, хоть вовсе вылези из неё, а когда взобрался, – кровоточащий, ободранный, торжествующий, – оглянись: кого оставил позади? Только ли препятствия да соперников? Присмотрись: вон продирается по склону юноша. Не кажется ли он тебе знакомым? Ба, да ведь это ты в юности – с ещё не растраченными силами и не замутнёнными порывами. Теперь понял, кого ты опередил, кого оставил позади? Так стань с ним на весы – что они покажут? Перевесишь ли ты сегодняшний? Только в этом твоё оправдание перед собой. А перед другими? Что оставляешь им? Сколько раз тебе ещё становиться на весы, чтобы обрести чувство выполненного долга? А весы полны неожиданностей…

…Виктор Сергеевич ушёл к себе, а я задержался у большой клетки с самками. Они беспокойно сновали из угла в угол.

– Придётся повдовствовать, голубушки, не разрешают пока к вам Опала переселить, – машинально произнёс я, обдумывая странный совет Виктора Сергеевича.

Словно в ответ на мои слова, за спиной послышался шум.

Я обернулся. Опал стоял в своей клетке, схватившись за решётку, и пристально смотрел на дверь. Она открылась – и в светлом проёме показалась тоненькая быстрая фигурка…

Я не мог предположить, что на неё так подействует смерть Тома. Сначала она испугалась, полные губы задрожали, она прихватила нижнюю острыми кремоватыми зубами. И вдруг по щекам покатились мутные горошины, оставляя тёмные следы.

– Он был такой послушный, – говорила она, всхлипывая. – Такой сильный и послушный… Когда я делала им прививки, он словно понимал, что это надо. Диана пыталась меня укусить, так он дал ей затрещину. Нельзя было мне уходить на этот паршивый фильм!

– Успокойтесь, Таня, вы здесь ни при чём. То же самое могло случиться, если бы вы не уходили…

– И фильм-то был никудышный, – не слушая меня, продолжала она всхлипывать, размазывая краску по щекам. – А я как чуяла что-то. Летела сломя голову. И как же теперь Диана и Вита без него?

– На днях привезут другого вожака, – сказал я.

– А ваш противный Опал? Его не переведут в эту клетку?

С некоторых пор я заметил странную неприязнь Тани к молодому шимпу. Расспрашивал её о причинах, но она не могла ответить ничего вразумительного: «Взгляд его мне не нравится. Боюсь его». – «Он пытался напасть на вас?» – «Нет, не в этом дело», – и прикусывала губу, глаза становились отрешёнными.

– Вас, наверное, к начальству вызовут, – предостерёг её от реальной опасности. – Так я всем сказал, что…

– Всё-таки не надо было мне уходить, – упрямо качнула она головой, и русый завиток приклеился к мокрой щеке. Теперь она и вовсе стала похожа на большого ребёнка.

– Явилась наша Татьяна, – послышался бархатный баритон, и через порог вивария переступил Евгений Степанович. – Мне сообщили, что дежурить здесь должны были вы.

Таня согласно кивнула. Требовалось моё срочное вмешательство.

– Я уже говорил, что у неё родственница…

– Я в кино была, Евгений Степанович, – сказала она, и в мокрых её глазах блеснул непонятный мне вызов.

Вот тебе на, не успел-таки! Уже сколько раз я твердил, что прямолинейность погубит её. У Тани было немало недостатков: дерзкая, вспыльчивая, могла и нагрубить. Но хитрости и своекорыстия в ней не было, и, пожалуй, за это я ей многое прощал. Какая же муха её сейчас укусила?

– Так, так, в кино, и, конечно, с мальчиками…

– С мальчиками! – шмыгнула носом, и глаза мгновенно высохли.

– А Пётр Петрович по доброте душевной отдувайся тут за вас. Об этом вы подумали?

– Спасибо, что напомнили. Отдуваться буду сама. Пётр Петрович не знал, куда я пошла.

Впервые, сколько её знаю, она солгала. Ради меня. Возникло тёплое чувство к этому взъерошенному птенцу. Но зачем она так беспричинно дерзит заместителю директора? Ведь виновата она…

Евгений Степанович круто, на каблуках, повернулся и ушёл.

Я укоризненно покачал головой:

– Что с вами, Таня?

– А, не до него! У меня, Пётр Петрович, предчувствие, будто смерть Тома только начало наших бед. Что-то ещё должно случиться…

– Особенно если будете дерзить начальству. И вообще, вы что, хотите меня заикой сделать, новоявленная пифия? – попытался пошутить я, но неприятный холодок пополз по спине.

В моей тридцатилетней жизни, естественно, были женщины. На втором курсе я влюбился в дочку нашего профессора Соню, меня приглашали усиленно в их дом и считали женихом. На четвёртом курсе мы расстались. Соня влюбилась в аспиранта, а я, назло ей и чтобы не оставаться в долгу, стал встречаться с Наташей, официанткой из нашей университетской столовой.

Затем уже здесь, в институте, я встретился с лаборанткой Верой, чем-то похожей на Наташу, но гораздо красивей. Я знал её раньше, она училась в соседней школе и считалась первой красавицей микрорайона. Я увидел её однажды в спортзале на тренировке – она занималась художественной гимнастикой, и после этого несколько ночей Вера являлась мне во снах со своими круглыми, как яблоки, коленями и плавными изгибами бёдер. Мама заинтересовалась, почему я так беспокойно сплю и кого зову. Однако и тогда я понимал, что в свите красавицы и без меня достаточно безнадёжных вздыхателей, и не очень огорчился, когда узнал, что она вышла замуж за выпускника военного училища и уехала с ним за границу. Через два года – об этом я услышал уже в университете – она вернулась к родителям без офицера, но с ребёнком.