— Конечно, я оставлю его здесь. Какое мне до него дело?

— Ты же все видел. Ты что, считаешь, что человека можно так избивать?

То, что он сказал и как — натянутым, сдавленным голосом, заставило меня усомниться: а не сошел ли он с ума? Я повторил тихо: “Это не мое дело, вот и все. У меня дома будут волноваться, если я не приду вовремя”.

Игги осуждающе указал на меня пальцем. “Ну что ж, раз ты так считаешь!” — сказал он и, больше не рассуждая, рванулся к пруду. Я не успел его остановить. То ли оттого, что я остался во враждебном мире один, то ли от внезапного приступа верности я, поколебавшись лишь мгновенье, побежал за ним.

Подойдя к берегу пруда, он смотрел на мужчину, который все еще стоял на четвереньках в воде и тупо водил головой из стороны в сторону.

— Эй, мистер, — окликнул Игги, и в его голосе не было и тени прежней уверенности, — вам плохо?

Человек медленно поднял голову, на его лицо было страшно смотреть.

Оно опухло, было все в кровоподтеках, глаза словно остекленели, с волос, свисающих прядями на лоб, капала вода. Его взгляд заставил нас с Игги отступить на шаг.

Колоссальным усилием воли он заставил себя встать на ноги и стоял теперь, шатаясь. Он наклонился вперед, уставившись на нас невидящим взглядом, и мы поспешно сделали еще несколько шагов назад. Он остановился, наклонился вдруг и достал из воды пригоршню ила.

— Пошли вон отсюда, — по-бабьи взвизгнул он, — идите вон, вы, маленькие шпионы!

Это не обидело меня, да и не должно было обидеть. Я издал пронзительный крик и помчался прочь, мое сердце глухо стучало, а ноги несли со всей мочи. Игги не отставал от меня — я слышал его тяжелое дыхание, когда мы карабкались по горе тлеющих нечистот, что отделяла нас от улицы, в облаке нечистот и пепла скользнули вниз по другому ее склону и мчались без оглядки к улице. И только добежав до первого уличного фонаря, мы остановились и стояли трясясь, с широко раскрытыми ртами, пытаясь вобрать как можно больше воздуха, наша одежда была испачкана сверху донизу.

Шок, который я испытал, был ничем по сравнению с впечатлением от слов Игги, когда он наконец отдышался и заговорил.

— Ты видел того типа? — сказал он, все еще пытаясь совладать с одышкой. — Ты видел, что они с ним сделали? В общем, я намерен сообщить в полицию.

Я ушам своим не поверил.

— В полицию? Надо тебе связываться с полицией! Какого черта, неужели тебе важно знать, что они с ним сделали, скажи, ради Христа?

— Потому что они его избили, разве нет? И полиция может посадить их в тюрьму на пятьдесят лет, если кто-нибудь сообщит им. Я свидетель. Я видел все, что произошло, и ты видел. Ты тоже свидетель.

Не нравилось мне все это. Конечно, я не испытывал симпатии к зловещим призракам, от которых я только что спасся, более того, я отмежевался от идеи иметь дело с полицией. Дело в том, что я, как большинство детей, чувствовал неловкость в присутствии человека в полицейской форме. Но Игги заинтриговал меня еще больше, чем всегда.

Сама мысль, что ребенок добровольно пойдет доносить в полицию, в моей голове не умещалась.

Я сказал с горечью:

— Хорошо. Я свидетель. Но почему сам он не может сообщить в полицию? Почему делать это должны мы?

— Потому что он никому об этом не скажет. Разве ты не видел, как он испугался мистера Роуза? Ты что, считаешь, что это в порядке вещей вести себя подобным образом: бить, кого захочешь, и чтобы никто не прекратил это?

Тогда я понял. За всем этим странным разговором, этой демонстрацией благородства скрывалась железная логика, что-то, что мне удалось уловить. Вовсе не маленький человечек в воде беспокоил Игги, а он сам.

Это его избил мистер Роуз, и сейчас Игги получил отличный шанс свести счеты.

Я не открыл своих соображений Игги, потому что, когда лучшего друга избили и унизили на ваших глазах, вы стараетесь ему не напоминать об этом. Но по крайней мере эта догадка все расставила по своим местам.

Кто-то ударил вас, вы наносите ответный удар, и на этом все заканчивается.

Эта догадка также помогла решиться следовать плану Игги. Мне не нужно было солидаризироваться с каким-то глупым взрослым, у которого произошла ссора с мистером Роузом. Я должен был доказать свои дружеские чувства Игги.

Итак, вдруг перспектива похода в полицейский участок и рассказа всей этой истории показалась мне в высшей степени интригующей. На периферии моего сознания возникла и еще одна мысль: мне не грозят неприятности, потому что завтра я переезжаю на Манхэттен.

Таким образом, я оказался там, пройдя следом за Игги между двумя зелеными шарами, от которых все еще веяло неясной угрозой, там — в полицейском участке. Внутри был высокий стол, похожий на кафедру судьи, за которым сидел седой мужчина и писал, а рядом стоял другой стол, за которым сидел очень толстый полицейский в форме и читал журнал. Когда мы подошли, он отложил журнал и посмотрел на нас, подняв брови.

— Да, — сказал он, — так что же случилось? Я мысленно репетировал свое сообщение о том, что видел на поле для гольфа. Однако мне не представилось шанса произнести речь. Игги начал так энергично, что не было возможности вставить хоть единое слово. Толстый полицейский слушал с недоумением, пощипывая нижнюю губу большим и указательным пальцами. Потом он взглянул на того, другого за высоким столом, и сказал:

— Эй, сержант, здесь двое ребят рассказывают, что они видели избиение на Дайкерских высотах, хотите послушать?

Сержант и не взглянул на нас, он продолжал писать.

Зачем? — спросил он. — У вас что, с ушами плохо?

Толстый снова сел на свой стул и улыбнулся:

— Ну, не знаю, но мне послышалось, что парень по имени Роуз замешан здесь.

Сержант вдруг бросил писать.

— Что такое? — спросил он.

— Парень по имени Роуз, — повторил толстый, казалось, он очень доволен собой. — Ты знаешь еще какого-нибудь Роуза, у кого есть большой серый “паккард”?

Сержант кивнул нам головой, чтобы мы подошли к его столу.

— Ну давай, детка, — обратился он к Игги, — так что нас беспокоит?

Так Игги повторил все снова, и, когда он закончил, сержант только сидел и смотрел на него, постукивая ручкой по столу. Он смотрел на него так долго и стучал ручкой так равномерно — так, так, так, — что моя кожа начала сползать. Я не удивился, когда он наконец сказал Игги твердым голосом:

— Ты славный, умный мальчик.

— Что вы имеете в виду? — ответил Игги. — Я видел все это. — Он указал на меня:

— Он тоже видел. Он подтвердит.

Я приготовился к худшему, но затем с облегчением заметил, что сержант не обращает на меня внимания. Он указал кивком на Игги и сказал:

— Обо всем здесь сказанном, малыш, одно я тебе скажу: у тебя слишком огромный рот для такого маленького мальчика. У тебя что, нет других развлечений, кроме как втягивать других в неприятности?

Вот тогда-то, подумал я, и надо было убираться восвояси, и если я когда-нибудь получал доказательства того, что лучше не вмешиваться в дела взрослых, так это именно в тот момент. Но Игги не шевельнулся. Он был силен в споре. Он умел отказаться от своих резонов, когда он был не прав, но в тот раз он чувствовал свою правоту, его убежденность подогревало попрание нравственности.

— Вы мне не вериге? — резко спросил он. — Клянусь святым Петром, я был там, когда это случилось. Я был совсем близко!

Сержант был мрачен как туча.

— Хорошо, ты был рядом, — сказал он, — а теперь выбрось это из головы. И держи рот на замке. У меня нет больше времени на пустые разговоры. Давайте, идите отсюда!

Игги был так взбешен, что даже большой полицейский значок, оказавшийся прямо перед его носом, не смог испугать его.

— Ну и наплевать, что вы мне не верите. Ничего, я расскажу отцу тогда посмотрите!

От наступившей вслед за этим тишины у меня зазвенело в ушах.

Сержант сел, уставившись на Игги, а Игги, слегка испугавшись собственной вспышки, уставился на него. Думаю, его посетили те же мысли, что и меня. Кричать на полицейского было все равно что ударить его. Теперь мы оба кончим жизнь в тюрьме. Кроме того, в отличие от Игги я не испытывал праведного гнева. Что касается меня, то он заманил меня в ловушку, и я должен был расплачиваться за его безумие.