— Две баржи застряли в Сарапуле, — сказал он менее вежливо. — С капустой. А в городе нет свежих овощей.

— Сгниет капуста, — с готовностью отпарировал я. — У меня под рукой ни единого буксира и до весны не предвидится.

Я выслушал все, что Шишкин имел мне сказать по этому поводу. Мели, Емеля, твоя неделя. Не обеспечь я город углем, меня бы выгнали из партии. А за капусту — даже выговор не объявят. И впрямь, не впервой населению областного орденоносного центра преодолевать временные продовольственные трудности. Впрочем, Шишкин и сам знал, что стреляет холостыми патронами, но, повторяю, уж очень ему хотелось пострелять, цеплялся он ко мне, все время цепляется.

А дело в том…

Древняя история. Из другой моей жизни, о которой я стараюсь не вспоминать никогда, как будто ее и не было. Так вот, миллион лет тому назад, до ледникового периода — как я это называю — приехала к нам в посольство делегация, состоящая, между прочим, из членов и кандидатов ЦК. И рекомендовалось нам использовать этих членов и кандидатов в члены для лекционных поездок. А я лишь взглянул на эти кухонные рыла, на их похоронные пиджаки и брюки стиля «мешок» и сказал, причем достаточно громко: «Зачем этих мудаков прислали на нашу голову?» Разумеется, я погорячился, да время было горячее, некогда было мне миндальничать, я тогда правил бал и с каждым моим словом считались, и признаюсь, мне тогда доставляло удовольствие говорить все, что думаю, открытым текстом. Нет, и сейчас я об этом не жалею. Короче, отправили делегацию быстренько в Москву, уж не знаю, успели ли товарищи члены и товарищи кандидаты в члены отовариться, в магазинах. Но в делегации, оказывается, был председатель Пермского облисполкома, дорогой товарищ Шишкин. Я и не подозревал о его существовании, но он меня запомнил.

— Хорошо, — сказал я как можно почтительнее. — Обещаю, Фрол Иванович, больше такое не повторится.

Естественно, я имел в виду эту проклятую вонючую капусту. Шишкин удовлетворенно хмыкнул, из трубки посыпались частые гудки. Я переключил кнопку и вызвал в кабинет Верочку. Вынув из сейфа бутылку «Мартеля», я объяснил Верочке, кому ее вручить в аэропорту. Добавил, чтоб взяла мою служебную машину.

— Борис Борисович, — Верочка кинула на меня многозначительный взгляд, — вы же хранили «Мартель» для особого торжественного случая.

На слове «особый» она сделала ударение, понятное лишь нам двоим.

— Се ля ви. Вера, — сказал я, — такого коньяка больше в природе нет, но им мы спасли навигацию.

— Приехать к вам вечером?

— Позвони, — сказал я. — Впрочем, не надо, я устал.

Рабочий день давно закончился, а я еще сидел и разбирал бумаги. В принципе они могли подождать до завтра, но я не спешил домой. Работа и только работа заставляла меня забывать обо всем.

В восемь вечера я распахнул балконную дверь. С Камы дул холодный сырой ветер. Мерцали огни на далеком левом берегу, а от пристани медленно отчаливала сияющая люстра, которую почему-то положили на бок — это теплоход «Свердловский комсомолец» уходил в Куйбышев. Хороший был вид на реку из моего кабинета, но через две недели встанет Кама, все заметет, и вообще…

«А вообще все прекрасно», — повторял я себе, возвращаясь домой по пермским пустынным и малоосвещенным улицам.

Я шел пешком, хотя мог взять служебную «разгонку», хотя у меня под домом стоял «жигуленок», правда, с невыправленным крылом — «поцеловал» меня в воскресенье самосвал. Мне было полезно ходить пешком — ведь целый день сижу в прокуренном кабинете. «Все прекрасно, — повторял я, — работа непыльная, номенклатурная, и секретарша Верочка тебе предана». Конечно, я догадывался, что вначале ей это поручили, что не за мои красивые глаза она спит со мной, но с другой стороны, нет в городе Перми женщины, у которой столько настоящей французской косметики, и Верочка это оценила.

Поднявшись на третий этаж — проклятая одышка, надо меньше курить, — я открыл дверь своей квартиры и зажег свет на кухне. Тараканы шуганули со стола.

Бред собачий! Новый дом, а весь напичкан тараканами, и никакая химия их не берет, они от нее только жиреют! Эту однокомнатную квартиру мне удружил — правильно вы догадались — дорогой товарищ Шишкин, председатель облисполкома. По своему положению я мог бы претендовать и на лучшее, но, с другой стороны, для одинокого человека более чем достаточно метров, все законно! И потом вначале мне было решительно плевать на все, я думал — это временно. И потом, вначале был суп с котом.

Справа, за стеной, шуровал телевизор. Наверху разучивали гаммы на пианино. «Машка, твою мать, куда рассол дела?» — спросили за стенкой. Это сосед готовился к традиционному возлиянию. Да, в моей квартире было трудно оторваться от народа.

Я разогрел на сковородке приготовленные Верочкой позавчера котлеты, нарезал сыр, лучок. Красота, кто понимает.

Потом задумался, поколебался. Но раз все равно суп с котом, куда деваться? И я достал из холодильника неначатую бутылку пшеничной водки пермского разлива, отливающую на свету мазутной синью.

Справа за стенкой меня проинформировали, что началась программа «Время», и тогда я включил свой телевизор. Все-таки хоть посмотрим картинки.

Под замыслы израильских агрессоров я выпил первую рюмку. Американская военщина бесчинствовала в Сальвадоре, и я добавил вторую. Стало теплее и веселее. Пошли обнадеживающие новости по Советскому Союзу. Колхозники Тульской области успешно выполнили план по сдаче картофеля государству. Я заглотал третью рюмку, закусил котлетой и тупо блаженствовал у голубого экрана. И тут меня словно ударили. Я увидел знакомые очертания Парижской оперы, Большие бульвары, а бодрый голос диктора заверещал:

— Трудящиеся Свердловского района города Парижа собрались на митинг в помещении Оперы имени Жоржа Марше, чтобы выразить свой гневный протест решению правительства Новой Зеландии… Хорошеют улицы Парижа. На бульваре Мориса Тореза открылся новый, галантерейный магазин… Улучшилось снабжение города молочными продуктами. На рынке у площади Бастилии появились свежие овощи и фрукты…

Видимо, сказалось напряжение дня или просто у меня произошел нервный срыв, но я буквально заорал в телевизор:

— На рынке у Бастилии свежие овощи? Какой праздник! Парижане их в глаза никогда не видели! А случайно, туалетной бумагой парижан не осчастливили? Не выкинули ее в новом галантерейном магазине на бульваре Мориса Тореза, бывшем бульваре Осман?

Рюмка вдребезги разбилась об пол. Дрожащей рукой я достал стакан, плеснул водки сколько вошло, выдул ее залпом. По моему лицу текли слезы, и я яростно повторял в голубой экран, на котором уже мелькали хоккеисты:

— Какие суки! Улучшили снабжение Парижа молочными продуктами! Ни стыда ни совести! Удивили французов сыром! Но главная сука, главная сволочь — это ты. Ты постарался, ты сам устанавливал советскую власть во Франции! Теперь подыхай в Перми, и нет тебе, сука, прощения!

2

Древняя история. Из другой моей жизни, о которой я стараюсь не вспоминать никогда. Но ведь это все было. В другие геологические эпохи. До ледникового периода.

А точнее — пять лет тому назад.

Итак, пять лет тому назад, в один осенний денек (но какая была погода — лило, светило солнце — хоть убейте, не помню), на Старой площади в каком-то из залов происходило рабочее заседание Секретариата ЦК партии. Вел Секретариат Второй секретарь, но присутствовал и Генеральный. Важный нюанс для тех, кто понимает. На повестке дня стоял один-единственный вопрос, по которому докладывал председатель Комитета госбезопасности СССР. А за спиной председателя КГБ сидели начальник одного из управлений Комитета и ваш покорный слуга, полковник Зотов. Присутствие начальника управления Комитета в подобных случаях обязательно — обсуждаемый вопрос был разработан его людьми. Мне же такая высокая честь выпала потому, что доклад председателю КГБ написал лично я, хотя, разумеется, составлять доклад мне помогал весь мой отдел.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: