Впервые в жизни я был приглашен на такое высокое совещание. Волновался ли я, нервничал, трепетал, обливался холодным потом, таял от сознания неповторимого момента? «Поверьте мне», — как писал Ленин в письме к кронштадтским матросам, — так вот, поверьте мне, портретных лиц, маячивших за, столом, я даже не видел — как в тумане, а все мое внимание было сосредоточено на словах и предложениях, которые произносил председатель нашего Комитета. Раза два он спутал фразы, три раза поставил ударение не там, где нужно, так я чуть не взвыл от досады. И хотя я знал, что с докладом члены Секретариата ознакомились заранее, а значит, уже было определенное мнение — иначе бы вопрос не обсуждался — но мне казалось, что неудачная интонация докладчика, ошибка в слове может испортить впечатление, а то и просто зачеркнуть итог деятельности управления, отдела и что уж лукавить — моей непосредственной десятилетней работы.

Десять лет мы готовились к этому дню. Последний месяц, чуть ли не ежедневно, начальник управления гонял меня «по ковру», как зайца, задавая коварные вопросы и требуя единственно убедительных ответов. Дважды начальника и меня вызывал председатель Комитета. Нас заслушала коллегия Комитета в полном составе. И после стольких репетиций и треволнений смысл доклада уже как-то не доходил до меня, а вот когда председатель, употребляя французский термин, делал ударение не на последнем слоге, я лез на стенку. Мысленно, конечно. Внешне, наверно, я вел себя, как и положено чекисту с горячим сердцем и холодной головой. Вот, правда, ладони были мокрыми — я их вытирал, пардон, о брюки.

Председатель Комитета закончил доклад. Пошли вопросики. Отвечал на них, стоя, начальник управления. Отвечал толково и четко. В одном лишь месте — когда спросили, не будут ли стрелять нашим в спину, как до сих пор стреляют в Афганистане — генерал-лейтенант ответил: «Уверен, не будут», — а договорено было шутку запустить, мол, во Франции стреляют только гангстеры и только в полицейских. Но я посчитал, что начальник управления лучше понимает, обстановку — шутку могли не принять как не соответствующую серьезности момента. Вообще за спиной генерал-лейтенанта (мы сидели наискосок от стола, и когда начальник управления встал, он начисто закрыл меня от «портретов») я совершенно успокоился. Так, наверно, чувствует себя студент на экзамене, к которому он тщательно проштудировал весь сложный учебник, а на поверку выясняется, что спрашивают лишь по первой главе, самой элементарной. А то, что мы экзамен сдали, сомнений не вызывало. Похоже, речь шла только о том, какую нам выставят отметку — «хорошо» или «отлично». Плюс экзаменующие, в свою очередь, показывали свою эрудицию. Однако задавать нам вопросы типа «Откуда нам это известно?», «Почему мы в этом уверены?», «Откуда у нас такие данные?» — право, было несколько наивно. Я даже немного заскучал.

Вмешался председатель Комитета, какой-то у него возник диалог с нашим Идеологом, я не уследил по какому поводу.

Но это на уровне высокой политики, нас не касающейся. И вдруг я услышал, как председатель Комитета сказал:

— Для примера могу вам представить полковника Зотова. Встаньте, Борис Борисович, где вы прячетесь?

Я встал рывком, расправил плечи, генерал-лейтенант буквально отшатнулся от меня, и я попал под перекрестные взгляды «портретов».

— Так вот, — продолжал председатель Комитета, — полковнику Зотову, кроме всего прочего, доподлинно известно, что подают на завтрак в Елисейском дворце, какие анекдоты рассказывают в коридорах ЦК Французской компартии на площади Колонеля Фабиана, с кем спит тот или иной министр (а в Париже такие подробности отнюдь не маловажны) и какие письма пишет командиру атомной подводной лодки, которая сейчас, скажем, находится в Гвинейском заливе, его жена.

Я почувствовал себя крайне неуютно. Я всю жизнь привык сидеть за кулисами и дергать за ниточки. Выступать на сцене не моя специальность. Тут же у меня было ощущение, что меня внезапно вытолкнули на эстраду и ослепили прожекторами.

Я понял, что краснею. Конечно, председатель Комитета — наш царь и бог, но мы так не договаривались. И потом, сам того не желая, он подставил мне подножку. Полувопрос повис в воздухе, можно было и промолчать, но как коммунист я обязан быть честным на Секретариате ЦК.

— Считаю своим долгом заявить, — начал я, с трудом ворочая пересохшим языком, — что товарищ председатель Комитета государственной безопасности переоценил мои возможности. Действительно, в данный момент в Гвинейском заливе крейсирует атомная подводная лодка «Индепендент» с пятью ядерными баллистическими ракетами на борту. Командует лодкой лейтенант-колонель Жорж Мельвиль. Однако жена его, Мария-Луиза, проживающая с детьми в Шербуре, вот уже два месяца не пишет Мельвилю писем по причинам, которые я до сих пор установить не могу.

Сдержанный смешок пополз по Секретариату. Завибрировал зеркально-полированный стол заседаний.

— Может, вы знаете и детей командира подводной лодки? — спросил меня Второй секретарь, стараясь спрятать улыбку.

— Жюль и Поль. Жюлю — четырнадцать, а Полю — десять лет. Учатся в лицее имени Мориса Равеля. Старший, между прочим, тайком от матери покупает порнографический журнал «Люи».

Мне показалось, что стены зала заколыхались. Даже помощники секретарей, до того сохранявшие каменные лица, прыскали в рукав. Не понимая причин веселья, я прикусил губу. Ведь я сообщил элементарные вещи, занесенные в объективки. У военно-морского атташе в Париже била картотека даже на тещу лейтенанта-колонеля Мельвиля.

— А с какой бабой живет брат командира подлодки? — задал мне вопрос уж не знаю кто, ибо я уперся взглядом в стену, решив выдержать все это до конца.

— Младший брат Жоржа Мельвиля, Клод Мельвиль, коммерсант, интересуется только мальчиками.

Если бы рухнул потолок, меня бы это не удивило. Удивил меня мой непосредственный начальник, генерал-лейтенант, который давился от смеха, но смотрел на меня с обожанием, будто я только что побил мировой рекорд на стометровке.

Как-то разом все пришли в себя, лица вытянулись, а Генеральный, до этого не задавший не единого вопроса, протер платком очки и сказал как бы в потолок:

— Насколько я знаю, полковник Зотов недолго работал во Франции.

— Так точно, — с готовностью подтвердил председатель Комитета, послали раз на короткий срок, берегли, чтоб не засвечивался.

Меня по-настоящему бросило в жар. Генеральный меня помнит! Правда, он был нашим шефом пять лет, но ведь я для него — песчинка! И сколько с тех пор воды утекло…

— Правильно делали, — сказал Генеральный, — а теперь пусть едет, на месте проводит и координирует эту акцию.

— Не многовато ли для полковника? — вслух, но как бы сам у себя спросил Идеолог, — все же такая ответственность!

— А кого прикажете посылать? Маршала? — живо отпарировал Генеральный. — Появление заметной фигуры вызовет переполох в Европе и резкое обострение отношений со Штатами. А Борис Борисович — человек скромный и знающий (последнее слово было недвусмысленно подчеркнуто). Бесспорно, ответственность велика, партия доверяет Зотову, но он будет работать в непосредственном контакте с Секретариатом ЦК. Конечно, связь будет осуществляться по специальным каналам. Найти соответствующее прикрытие это дело КГБ. Есть возражения по кандидатуре товарища Зотова?

Возражений не было. Но я, еще точно не отдавая себе отчета в том, что же произошло, куда меня вознесло, отметил мысленно: нам не задали главного вопроса. Да, было множество второстепенных, но главный, кардинальный вопрос — зачем мы все это затеваем? — и на который четкого ответа мы не нашли, кроме общих рассуждений типа «почему не взять то, что плохо лежит, а года через два это „плохо лежащее“ вдруг станет для нас недоступно» — мотивировка приемлемая, но не исчерпывающая и, значит, в какой-то степени, рискованная — так вот, о главном нас не спросили ни разу. Значит, прав был председатель Комитета, говоря, чтоб мы не ломали себе голову над этой проблемой. Он лучше разбирался в настроениях, царивших наверху. Взять то, что плохо лежит, это уже само по себе достаточная причина. Более того политика.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: