Девушка вопросительно посмотрела на меня.

— Выйди, — кивнул я.

— Не хочу говорить при рабыне, — пояснил он.

— Понимаю. — Если он собрался меня убить, умнее делать это без свидетелей, путь даже и рабов.

— Вокруг много каваров, — улыбнулся он. — Очень много.

По правде говоря, я и сам заметил, что последние несколько дней на горизонте то и дело появляются группы всадников.

Когда наша охрана выезжала им навстречу, они исчезали.

— Поблизости целый отряд каваров, — сказал Хамид, — числом от трехсот до четырехсот человек.

— Разбойники?

— Кавары. И люди из подчиненного им племени та'кара. — Он пристально посмотрел на меня. — Скоро может начаться война. Караванов не будет. Купцы не осмелятся идти через пустыню. Кавары не хотят, чтобы купцы добирались до Сулеймана. Они хотят, чтобы вся торговля шла через оазис Серебряных Камней. — Это был оазис племени чаров, одного из подчиненных каварам племен. Название происходит со стародавних времен, когда умирающие от жажды путешественники вышли рано утром к воде. На окружающие источник камни выпала роса. В лучах утреннего солнца она сверкала как серебро. Роса, кстати, весьма частое явление в Тахари. За ночь на камнях концентрируется много влаги. Понятно, что первые же лучи солнца мгновенно ее выжигают. Иногда кочевники чистят камни и выставляют их на ночь, а утром слизывают воду.

Напиться таким способом, конечно, нельзя, но губы и язык освежить можно.

— Если кругом так много каваров и та'кара, значит, вы не сможете обеспечить безопасность каравана? — В самом деле, в случае войны охрана в сто человек могла скорее спровоцировать атаку.

Хамид, заместитель Шакара, предводителя отряда аре-таев, пропустил мое замечание мимо ушей. Вместо этого он сказал:

— Дай мне камни. Я сохраню их в безопасности. Иначе они могут достаться каварам. Я передам их Сулейману. Он не станет встречаться с тобой. Я за тебя поторгуюсь. Ты получишь хорошую цену в финиковых кирпичах.

— Я сам поторгуюсь с Сулейманом, — сказал я.

— Каварская сволочь! — прошипел он.

Я промолчал.

— Дай мне камни!

— Нет, — сказал я.

— Ты планируешь добиться аудиенции Сулеймана, чтобы его убить! И получить за это финиковых кирпичей. Тебе понадобится кинжал!

Он прыгнул как дикий кот, но на моем месте уже никого не было. Я выбил ударом ноги шест, на котором держался шатер, и выкатился наружу.

— Эй! — вопил я что было сил. — На помощь! Грабители!

Ко мне немедленно бросились несколько человек, среди них предводитель отряда Шакар. Вокруг тут же столпились погонщики и гуртовщики. По сигналу Шакара принесли факелы. Из-под рухнувшего шатра выбрался Хамид.

— Да это же благородный Хамид! — воскликнул я. — Прости меня, высокочтимый господин! Я по ошибке принял тебя за грабителя.

Хамид с проклятиями отряхивал песок с одежды.

— Только неуклюжий человек может обвалить себе на голову шатер, — проворчал предводитель отряда, засовывая ятаган в ножны.

— Зацепился, — огрызнулся Хамид и, не оборачиваясь, скрылся в темноте.

— Поставь шатер, — приказал я испуганной Алейне

— Да, господин.

Затем я отправился к Фаруку. Я не хотел, чтобы он терял людей.

Атаки каваров пришлось ждать недолго. Она началась около десяти часов утра на следующий день, когда наступил горианский полдень. Я даже не удивился, когда вылетевшие навстречу противнику воины аретаев поворотили кайилов и ускакали в пустыню, бросив караван на произвол судьбы. Каваров было действительно много.

— Не сопротивляться! — скомандовал Фарук своей охране, разъезжая из конца в конец каравана. — Не сопротивляться!

Спустя несколько мгновений на нас налетела толпа каваров. Бурнусы были отброшены за спину, в руках угрожающе торчали копья. Охрана Фарука, повинуясь его приказу, повтыкала копья и ятаганы в песок.

Рабыни визжали от страха.

Кавары приказали мужчинам спешиться. Всех согнали в кучу. Погонщикам было приказано выстроить всех кайилов в один ряд. Разбойники наугад открывали ящики или вспарывали мешки, пытаясь определить, что везет караван.

Один воин провел копьем черту на песке.

— Разденьте женщин и выстройте их вдоль этой линии, — приказал он.

Женщин выстроили в одну длинную шеренгу. С некоторых ятаганами сорвали одежду и чадру. Я видел, как Алейну выдернули из курдаха и швырнули на песок. Она в ужасе припала к земле. Какой-то воин, не слезая с кайила, острием копья сорвал с нее чадру.

— Смотри, какая красавица! — воскликнул воин.

Острое как бритва копье уперлось ей в грудь.

— Становись в ряд, рабыня! — приказал он.

— Да, господин, — пролепетала Алейна.

— А ты почему не разоружился? — спросил меня подъехавший кавар.

— Я не подчиняюсь Фаруку.

— Ты едешь с караваном, разве не так?

— Мы идем в одну сторону, — сказал я.

— Бросай оружие и слезай на землю! — приказал он.

— Нет.

— Мы не хотим тебя убивать, — сказал кавар.

— Мне приятно это слышать, — ответил я. — И у меня нет планов убивать вас.

— Если это аретай, убей его! — распорядился проезжающий мимо всадник.

— Ты аретай? — спросил меня воин.

— Нет.

Я видел, как некоторых кайилов отвели в сторону. Других оставили с погонщиками.

Топчущиеся животные подняли страшную пыль. Она покрывала щиколотки и икры выстроенных в шеренгу рабынь. Девушки прикрывали глаза от палящего солнца и пыли. Двое тяжело кашляли, некоторые приплясывали, их маленькие босые ножки не выдерживали жжения раскаленного песка. Вдоль шеренги разъезжал видный кавар, осматривая добычу. Он выкрикнул команду, и первой из строя вытолкали Алейну.

Я был безмерно доволен, что кавары посчитали ее достойной добычей.

— Встань сюда, девушка, — приказал кавар.

Меня это не удивляло. Она с каждым днем становилась все лучше и лучше. Рано или поздно она должна была возрадоваться своему состоянию рабыни и по-настоящему возлюбить ошейник. На Земле ее приучали подражать противоестественному поведению и совершать поступки, противные собственной природе. На Земле больше всего боялись, что мужчины и женщины станут самими собой и женщинам захочется быть рабынями. На Горе это как раз считалось нормой. Как ни странно, но основным чувством живущей в рабстве женщины является благодарность. Иногда мне не ясно, за что 'могут испытывать такую благодарность полностью зависящие от чужой воли люди.