Моника. Мне оно показалось немного странным… Но потом я включилась в игру. И в конечном итоге мне было неплохо. Какую девушку провожали в кино семь кавалеров? Кому семеро старшекурсников помогали выполнить семинарскую работу? Не правда ли? Даже моя мама радовалась, бедняжка: «Пока у тебя семь ухажеров, я за тебя не боюсь!» Вы были мне братьями, и от этого братства, мне кажется, все мы что-то получили. Одни больше, другие меньше – кто сколько сумел… В мире бушевала страшная гроза. Мы заучивали и постепенно вновь забывали различные географические названия. Кутно, Вестерплатте, Тронхейм… гибель Роттердама… Мы должны были это пережить. Вместе мы оплакивали падение Парижа… Наше братство было прибежищем и спасением в этой грозе. Благодаря ему в моей памяти, памяти постепенно стареющей женщины, эти мрачные годы озарены золотистым светом…

Шандор. Все нас считали братьями. И думали, что вы младшая сестра кого-нибудь из нас…

Моника (с легкой иронией.) Думали, что я ваша младшая сестра… Да-да. Пока не наступил день, когда, сдавая подряд семь экзаменов по педагогике, я в ужасе бегала из одного коридора в другой, к дверям, за которыми заседали различные экзаменационные комиссии.

Шандор. А мы семеро спустя несколько дней все вместе праздновали исход ваших основных экзаменов. Насколько я помню, вы окончили курс с двумя отличными оценками. Верно?

Моника. Взявшись под руки, с. песнями мы гуляли по Музейному кольцу. Зашли, конечно, в «нашу» кондитерскую, где отметили это великое событие двумя порциями кремового торта на каждого и – неслыханное мотовство! – бутылочным пивом. Замечу, что кремовый торт и пиво – плохое сочетание, но что ж… нас это мало трогало! Бела председательствовал… В последний раз.

Гул голосов, звон стаканов.

Бела. Господа преподаватели… о-о, прошу прощения! Госпожа преподавательница! Господа преподаватели, боевые друзья, французская гвардия! Наша маленькая община сегодня распадается.

Голоса протеста, звон стаканов.

Распадается, что ж поделаешь! Такова жизнь! И сейчас, в соответствии с нашим решением и с нашим торжественным обетом, я предоставляю право членам нашей компании поодиночке проститься с нашей общей подругой, с солнцем, золотившим последние годы нашей учебы, с месяцем, серебрившим их, – с предметом нашей пылкой любви. Попытайтесь хоть так, поодиночке, принудить Фивы, – те Фивы, которые мы не смогли взять совместным штурмом, – сдаться на милость победителя.

Смех.

Тише! Моника, достаньте вашу записную книжку! Составим расписание свиданий! Меня запишите, если вам это удобно, на понедельник, третье июня.

Тамаш. А меня на пятое июня – четвертого я сдаю экзамен в консерватории.

Все. Двадцать второго июня!.. На третье июля удобно?… В августе я вернусь в Будапешт, двенадцатого августа, хорошо?

Шум голосов затихает, заглушаемый звуками кафе.

Моника. Первое свидание у меня было с Белой… Мы встретились в Буде, у Королевского дворца. Гуляли по галереям Бастиона Рыбаков. Я больше молчала, говорил он.

Бела. Здесь я хочу проститься с вами, Моника. И с городом, который был мне таким чужим, но который я так полюбил за эти пять лет. И безнадежно!.. Дворцовая гора! Маленький холм на берегу Дуная. Древний форпост. Вот уже тысячелетие стоит он и стережет переправу через великую реку… Эта пыль, приставшая к нашим подошвам, хранит в себе прах народов Европы и Азии, а цветы, растущие по склонам Будайской горы, напоены кровью этих народов. Большинство крупных городов несет на себе приметы той или иной великой эпохи. Будапешт не знал великих эпох в своей истории, в лучшем случае были лишь великие моменты. Он древнее Рима, но вместо Колизея в нем сохранились лишь остатки провинциального военного цирка. Нигде не было пролито столько крови за христианство, как здесь. Но у нас нет _нй своего Нотр Дама, ни Собора Святого Петра. На протяжении полутора веков здесь сидели турки, но они не оставили после себя ни Альгамбры, ни Айя Софии – только могилу Гюль-Бабы да несколько бань… Резиденция королей!.. Дворец, который, наверное, выше самой горы. В нем пот и кровь людей, которые строили его для королей. А те лишь наведывались сюда. И с этой горы обстреливали город. Бедный город!.. Пожалуй, самый бедный в Европе, и все же – самый богатый. Никакой другой так щедро не растрачивал бы труд и кровь… Здесь все так непонятно и так незавершенно… Большой порыв и большое крушение… Святые намерения и дешевый цинизм, скептицизм… Улица здесь ежедневно рождает новые шутки, превращает в посмешище идеи, эпохи и умирает за них же… Здесь даже сладкое имеет странный, горьковатый привкус. Тот, кто узнал этот город и привык к нему, нигде не сможет чувствовать себя дома. Нигде не найдет он другого такого города, вечно жизнерадостного, вечно начинающего жить снова и снова…

Моника. Ну, не хватает только, чтобы вы заговорили стихами.

Бела. Именно так, Моника. Вот, послушайте, пожалуйста, «Будапештский романс»:

Это я написал на прощанье. На прощанье с городом и с вами, Моника… Видите эту статую всадника? В честь ее назван Проспект Всадника, там внизу… Солнце садится за гору Швабхедь…

Моника. Мне уже пора…

Бела. Вам пора домой… Кончилось наше свидание. А я так и не спросил вас: «да» или «нет»?… Сегодня меня вызвал к себе господин директор. Он предложил мне место домашнего репетитора в провинции, в семье одной знатной особы. А их сиятельства потом помогут мне получить работу… Но мои планы заняться научной деятельностью… Я никому, даже самому себе, не рискнул признаться в любви к вам, чтобы не было так больно отказаться от вас… Что мог бы предложить вам сын бедной вдовы, провинциальной учительницы, домашний репетитор в семье их сиятельств Чеконичей? Позабудем, что когда-то мы были героями Фив! Может быть, если бы мы повстречались в лучшие времена… в те, которые наступят. Они не могут не наступить, мы ждем их, и это поддерживает в нас жизнь вот уже целое тысячелетие.

Разговор затихает, музыка звучит громче – «Будапештский романс», звуки рояля.

Моника. Я очень любила Тамаша, этого вечно молчаливого, пасмурного, худощавого молодого человека. Так, наверное, мать любит своего сына – впрочем, не знаю, у меня не было детей… Мы встретились с Тамашем на острове Маргит июньским утром. На острове было пустынно. Его обитатели разъехались на лето, а другие… другие лишь повоскресеньям позволяли себе за плату посетить этот уголок. И очаровательный остров был как бы полностью предоставлен в наше распоряжение… Мы сели на террасе казино – она была тоже безлюдна – и заказали по чашечке кофе. Тамаш был еще более молчалив, чем обычно.