Но поглядите, что это за скорбная толпа собралась чуть повыше, на следующем карнизе? Что за шеренги крупных, странного вида птиц? Что за серые монахи океанской породы? Пеликаны. Большие клювы и подвешенные к ним тяжелые кожаные мешки придают им презрительно-угрюмое выражение. Бурые, без блеска крылья наводят на мысль, что они посыпаны пеплом. Прямо-таки покаянная птица, вполне уместная на берегах этих вулканических Энкантадас, где Иову впору было бы сесть и скоблить себя черепицей [16].

Еще повыше гнездится гони, серый альбатрос, названный так не по заслугам — это нескладная, совсем не поэтичная птица, не то что ее легендарный сородич, белоснежный дух, витающий над мысом Горн и мысом Доброй Надежды.

Поднимаясь еще выше, от карниза к карнизу, мы видим, что обитатели башни постепенно убывают в размерах — олуши, черные и пятнистые бакланы, морские сойки, морские курочки, птица-кашалот, всякого вида чайки; троны, княжества, державы высятся одни над другими в строгой иерархии. А повсюду, и выше и ниже, как бесконечно повторяющаяся мушка на огромной вышивке, мелькает малый буревестник, без умолку подавая звонкие сигналы вызова и тревоги. То, что этот удивительный океанский колибри (будь у него расцветка поярче, его можно было бы за эфемерную прелесть назвать даже океанской бабочкой, но щебет его за кормой моряки считают дурной приметой, как фермеры — тиканье древоточца в стене), то, что он охотно посещает Заколдованные острова, немало способствует моряцкой вере в здешние злые чары.

С приближением утра нестройный гомон все нарастает. Оглушительным криком дикие птицы служат свою обедню. Одна за другой стаи взмывают с утеса и вливаются в воздушный хор, а их место мгновенно занимают новые сонмища. Но сквозь эту суету и разноголосицу я все время слышу чистые, серебряные звуки дудки, падающие сверху, как косые полосы теплого летнего дождя. Я поднимаю голову и далеко в вышине вижу нечто белоснежное, как ангел, с торчащим сзади одним-единственным копьевидным пером. Это — веселый ярко-белый петух океанских просторов, красавец, которому за его мелодичный призывный свист дали самое подходящее название: «птица-боцман».

Как я убедился в то памятное утро, сонмам пернатых, которыми полнится воздух вокруг Родондо, не уступают по численности рыбы, населяющие воду у его основания. Ниже уровня воды утес являет собой сплошные соты, лабиринты гротов, убежище несчетных сказочных рыб. Все они причудливы, иные на редкость красивы, достойны дорогих стеклянных шаров, в каких держат напоказ золотых рыбок. Что самое поразительное — многие особи в этом скоплении были мне совершенно незнакомы. Здесь были оттенки, еще не воссозданные кистью, очертания, не изображенные пером.

Чтобы дать представление о количестве, жадности и бесстрашии этих рыб, скажу, что наши рыболовы раз за разом пытались забросить удочки в глубину, где медленно плавали более крупные и более осторожные рыбы, видные в те минуты, когда рыбки помельче выскакивали на поверхность, оставляя за собой просветы чистой воды. Но тщетно: пробиться через верхний слой рыбы так и не удалось. Едва крючок касался воды, как на него набрасывались сотни желающих угодить на сковородку. Бедные, доверчивые рыбки Родондо! В своем заблуждении вы подобны тем людям, что слепо верят в человеческую природу, ничего в ней не понимая.

Однако уже совсем рассвело. Стая за стаей птицы улетели искать пропитание в море. Утес опустел, остались только рыбы у его подножия. Птичий клей блестит в золотых лучах, как побеленная стена высокого маяка или как паруса фрегата. Мы-то уже знаем, что это мертвый, пустынный утес, но другие моряки наверняка готовы поклясться, что видят нарядный, многолюдный корабль.

Но где веревки? Пора лезть на башню. Только потихоньку, ведь дело это нелегкое.

Очерк четвертый

ВИД С ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА

Вершина эта — выше остальных,

С нее обозреваешь всю картину... [17]

Если вы хотите подняться на утес Родондо, выполните нижеследующие предписания. Три раза обойдите вокруг света марсовым матросом на самом высоком из ныне плавающих фрегатов; затем года на два поступите в обучение к проводникам, что поднимаются с приезжими на пик Тенериф [18], и на такое же время по очереди к канатоходцу, к индусу-жонглеру и к горной козе. После чего являйтесь сюда, и в награду вы получите вид с нашей башни. Как мы туда взобрались — известно только нам. Если б мы и попробовали рассказать другим, что бы это им дало? Довольно того, что мы с вами стоим здесь, на вершине. Открываются ли взору воздухоплавателя или даже обитателя Луны столь обширные пространства? Можно вообразить, что примерно так выглядит вселенная с зубчатых стен Мильтоновой небесной крепости [19]. Бескрайнее водяное Кентукки. Подходящее обиталище для Дэниела Буна [20].

Подождите пока смотреть на выжженную группу Заколдованных островов. Обратите взгляд как бы мимо них, к югу. Вы не увидите ничего, но давайте я вам покажу хотя бы, в какой стороне, если не где именно, лежат кое-какие интересные точки в этом бесконечном океане, который, поцеловав подножие нашей башни, как свиток разворачивается к Южному полюсу.

Мы стоим сейчас в десяти милях от экватора. Вон там, на востоке, миль за шестьсот отсюда, начинается материк; и наш утес приходится почти на одной параллели с городом Кито.

А еще заметьте вот что: мы находимся на одной из трех групп необитаемых островов, которые примерно на одинаковом расстоянии от материка, далеко отстоя друг от друга, охраняют, словно часовые, все западное побережье Южной Америки. Можно сказать, что с ними кончается южноамериканский характер местности. Из лежащих дальше к западу бесчисленных островов Полинезии ни один не обладает теми же особенностями, что Энкантадас, острова св. Фелисия и св. Амвросия или острова Хуан Фернандес [21] и Массафуэро. О первых нам нет нужды сейчас говорить. Вторые лежат чуть южнее тропика Козерога: высокие, суровые, непригодные для обитания скалистые острова, один из которых, представляя собой две скругленные возвышенности, соединенные низким рифом, очень смахивает на двуглавое боевое ядро. Последние лежат на широте 33 градусов, они тоже высокие, дикие, скалистые. Хуан Фернандес достаточно известен и без дальнейших описаний. Массафуэро — испанское название, означающее, что этот остров лежит «кнаружи», то есть дальше от континента, чем его сосед Хуан. Этот Массафуэро миль за восемь — десять выглядит очень внушительно. Когда подходишь к нему в облачную погоду с одной определенной стороны, он своей большой высотой и ломаными очертаниями, а главное — своеобразно скошенными вершинами сильно напоминает исполинский айсберг, застывший в величавом покое. Бока его изрезаны длинными щелями, как старинный собор с сумрачными боковыми приделами. Приближаясь с моря к такому ущелью после долгого плавания и видя, как навстречу по его камням круто спускается какой-нибудь оборванный бродяга с посохом в руке, человек, неравнодушный к живописным зрелищам, испытывает очень странное чувство.

В разное время мне, отлучаясь с корабля на ловлю рыбы, привелось посетить все эти острова. У новичка, подплывающего в шлюпке вплотную к их мрачным утесам, создается впечатление, что он первым их открыл, до того они обычно безмолвны и пустынны. И тут, между прочим, стоит упомянуть о том, как эти острова действительно были впервые обнаружены европейцами, тем более что это относится и к открытию наших Энкантадас.

До 1563 года [22] переходы испанских кораблей из Перу в Чили были сопряжены с неимоверными трудностями. Вдоль этого побережья дуют главным образом южные ветры; и шкиперы неизменно держались возможно ближе к берегу, суеверно считая, что, стоит потерять его из виду, как безжалостный пассат унесет их в бескрайние моря, откуда не будет возврата. Здесь, петляя среди извилистых бухт и мысов, рифов и мелей, к тому же при встречном ветре, часто слабом, а порой сменяющемся штилем, испанцы обычно терпели жестокие бедствия на пути, который в наши дни как будто бы сильно удлинился. В каком-то собрании отчетов о морских катастрофах имеется рассказ об одном таком корабле, который, пустившись в плавание, рассчитанное на десять дней, провел в море четыре месяца, да так и не достиг гавани, потому что в конце концов потерпел крушение. Примечательно, что корабль этот ни разу не попал в шторм, но оказался игрушкой коварных течений и штилей. Три раза, когда истощались припасы, он заходил в промежуточный порт, и снова пускался в путь, и опять возвращался. То и дело его окутывал туман, так что он не мог определить свое местоположение, а один раз матросы уже пребывали в радостной уверенности, что вот-вот завидят порт назначения, но вдруг туман поднялся, и что же они увидели? Те самые горы, от которых первоначально пустились в путь. В таком же предательском тумане корабль через некоторое время наскочил на риф, из чего воспоследовали невзгоды столь тяжкие, что и рассказывать о них трудно.