И так далее и тому подобное. Я отложил папку и поднял голову.

– Они так ничего и не раскрыли, – сказала Кэролайн.

– Кажется, я что-то припоминаю.

– И никого не арестовали, в общем – ничего!

– Но я думаю, они все-таки здорово старались.

Если вспомнить множество разных домыслов, появлявшихся в средствах массовой информации, то, значит, официальные инстанции уделили смерти Краули должное внимание. Смерть знаменитости в американской культуре – это товар, стоящий кучу денег, пока она жива в памяти нации.

Кэролайн принесла мне еще одну порцию спиртного, и я взял ее, хотя совершенно не хотел. Теперь мы, я полагал, достигли той стадии, которой она стремилась достичь.

– Итак, это и есть то, что вы хотели мне показать? – поинтересовался я.

– Как ни странно, нет.

– Нет?

Она покачала головой.

– Не понимаю.

– Это то, что мне нужно было показать вам в первую очередь, прежде чем я покажу то, что мне хочется вам показать.

– Надо понимать, вы меня надули?

Она улыбнулась:

– Нет, не совсем. В конце концов это все обретет смысл.

– Я могу взглянуть на то, что вам действительно хотелось показать мне?

– Я хочу, чтобы вы увидели эту вещь, но не сегодня вечером. Может быть, утром или завтра?

Это прозвучало эгоистически: можно подумать, у меня не было ни работы, ни семьи, или, по ее мнению, она настолько хороша, что я должен забросить свои служебные и семейные обязанности ради изучения жизни ее покойного мужа, хотя, не исключено, что пока она была рядом, я, пожалуй, готов был поступить именно так.

– Чего вы хотите? – спросил я. – Хотите, чтоб я написал статью о вашем покойном муже? О нем уже и так все написано.

Кэролайн вздохнула:

– Нет.

– Тогда что? Полиция очевидно не может раскрыть это дело.

– Да, – тихо ответила она. – Я все это знаю, Портер.

Казалось, ее охватила тоска, и я вдруг сообразил, что даже не поинтересовался, как она пережила все это: убийство мужа, жестокий удар по своей прежней жизни.

– Как долго вы были знакомы с ним? – От выпивки мой голос звучал хрипло и как-то механически.

– Мы были вместе всего около полугода.

– Вы быстро поженились?

– Да. Очень. Он был такой… – Она аккуратно закрыла толстый альбом. – Я тоже была такая.

Мы проводили время со странным расточительством. Мы молчали. Кэролайн скрутила три сигареты, две положила на стеклянный кофейный столик и снова села, закурив третью. Я отправился на кухню, чтобы взять немного льда, и внезапно обратил внимание на безжизненность белых стоек, застекленных шкафчиков и бытовой техники. Я вовсе не ожидал увидеть фотографию ее покойного мужа, но там не было ничего вообще, ни телефонных номеров родственников или друзей на холодильнике, ни карандашей в пустой банке, ни сваленной в кучку почты, ни потрепанных кулинарных книг, ни оставшихся с прошлого лета морских ракушек. Только вернувшись в гостиную, я осознал, что вся квартира была поистине стерильна. Похожая на гостиничный номер, хотя и отделанная с гораздо большим вкусом, она не имела никаких характерных особенностей, в ней не ощущался дух ее обитателей. Жилища людей, долго живущих в Нью-Йорке, пропитаны их прошлым; и это справедливо в отношении как бедных, так и богатых; быть может даже, в первую очередь богатых, которым нужны документальные свидетельства собственных достижений. Мне доводилось бывать во многих богатых домах в качестве репортера, и если в гостиных и не чувствуется ничего, кроме хорошего вкуса и презрения к беспорядку, это компенсируется наличием уютной уставленной растениями комнатки с призами, полученными на чемпионате гольф-клубов, или детскими рисунками, или вставленными в рамочки профессиональными дипломами, или фотографией тридцатилетней давности, запечатлевшей хозяина дома в момент обмена рукопожатием с Бобби Кеннеди. Но в квартире Кэролайн не было ничего личного, только роскошная обстановка. Мне пришло в голову, что полное отсутствие исторических деталей говорит не о том, что у Кэролайн не было прошлого, а о том, что у нее было такое прошлое, которое она не хотела выставлять напоказ.

– Вы не из этого города, – заявил я, вернувшись в комнату.

Она подняла на меня взгляд, погруженная в свои мысли:

– Нет, не из этого.

Ее подтверждение рассеянным тоном стало для меня откровением. Наверное, это можно было бы назвать и интуицией, и удачной догадкой, но ведь я к этому времени уже двадцать лет кантовался в Нью-Йорке – срок достаточно долгий, чтобы начать кое-что понимать, и в случае Кэролайн Краули я вдруг понял, что она слишком тяжело заработала то, чем владела, или, вернее, то, чем она владела, далось ей очень дорого, – и не только муж. Я часто думал, что самыми решительными людьми в Нью-Йорке являются не молодые адвокаты, стремящиеся объединяться в товарищества, и не биржевики с Уолл-стрит, и не чернокожие юноши с задатками профессиональных баскетболистов, и не жены руководителей разных рангов, ведущих жестокие состязания друг с другом в сфере благотворительности. И не иммигранты, прибывающие из мест, где люди готовы на все, – бангладешский шофер такси, вкалывающий сто часов в неделю, китаянка, работающая на предприятии с потогонной системой, – такие люди проявляют чудеса непоколебимой стойкости и выносливости, я считаю их участниками борьбы за выживание. Нет, я бы сказал, что самые решительные – это молодые женщины, которые приезжают в Нью-Йорк со всей Америки, да что там – со всего мира, чтобы продавать тем или иным способом свои тела: модели и стриптизерши, актрисы и танцовщицы, знающие, что время работает против них и что юность пока что составляет им протекцию при получении временной работы. Мне приходилось задерживаться ночами в темных задних комнатах двух-трех лучших в городе стриптиз-клубов – в помещениях, где мужчины ради женских ласк покупают бутылку за бутылкой трехсотдолларовое шампанское, будто кидают двадцатипенсовики в парковочный счетчик, – и беседовать с девочками; и, надо сказать, я был просто ошарашен теми суммами, которые они рассчитывают заработать – пятьдесят—сто—двести пятьдесят тысяч долларов – за такое-то и такое-то время. Они точно знают, сколько времени им потребуется работать, каковы будут текущие расходы и так далее и тому подобное. А еще они знают, в какой физической форме они должны пребывать и как ее сохранять. (Вообразите, например, какая нужна выносливость, чтобы танцевать по очереди с разными мужчинами, непременно сексуально, на высоких каблуках, в прокуренном клубе, по восемь часов подряд пять дней в неделю.) Как и манекенщицы, они живут в небольших квартирках, где никто не помнит имени съемщика, где комнаты передаются как звенья в цепи времени, когда каждая из женщин, сделав свои деньги, возвращается обратно в Сиэтл, Монреаль или Москву. Такие же точно проблемы и переживания у манекенщиц. Ничем не лучше жизнь и у танцовщиц из джаз-клубов и балета. (Помню, как-то я повредил колено и, во время визита к ортопеду, увидел прелестную девушку лет двадцати пяти, проковылявшую на костылях в приемную. Она, похоже, страдала от страшной боли, и ей сразу подали знак зайти в кабинет. Сестра случайно оставила дверь в приемную открытой, и я услышал, как девушка с отчаянием в голосе говорила: «Прошу вас, сделайте мне укол». Мужской голос что-то ответил. «Ну, пожалуйста, – она всхлипнула, – я же ведь должна сегодня танцевать».) Кэролайн Краули, насколько мне известно, не была ни стриптизершей, ни моделью, ни актрисой, но я мог лишь догадываться, что у нее были на этот счет кое-какие планы, когда она приехала в Нью-Йорк, и что здесь она намеревалась вступить в диалог с судьбой и понимала, как понимает это каждая по-настоящему красивая женщина, что одной из тем беседы непременно станут ее лицо, зубы, грудь и ноги.

С этими мыслями я допил свою порцию, а потом позволил себе еще одну. Это была уже пятая, а может, и шестая или даже седьмая. Мне случалось напиваться много раз, и я в большинстве случаев получал удовольствие, но никогда еще состояние опьянения не пробуждало во мне какой-то скрытой склонности к самоуничтожению; напившись, я не сажусь за руль, не выпрыгиваю из окон и не затеваю драки в барах. В пьяном виде я не способен на роковые поступки. Это означает не то, что я не ошибаюсь, а лишь то, что в свои самые ужасные заблуждения я впадаю, когда я не пьян, а когда, по-видимому, пребываю в ясном сознании. И вот теперь Кэролайн Краули, одинокая, красивая вдова, стояла передо мной, вцепившись в отчет о насильственной смерти мужа, и была, похоже, вполне готовой к объятьям, поцелуям и сладострастным совокуплениям, – тут моему мысленному взору явилась пара бомжей на улице, лихорадочно трахавшаяся на холоде, – в тот момент я предпочел вспомнить свою спящую жену, рука которой лежала на моей пустой подушке, и это воспоминание придало мне сил встать, впрочем заметно пошатываясь, и выговорить: