Не найдя у меня понимания и убедившись, что я не разделяю его возмущение поведением Седова, Пилюгин в сердцах бросил трубку.

Я был тоже возмущен, но совсем по другой причине. Прошло девять лет со времени XX съезда партии. Все, что стало известно тогда после секретного доклада Хрущева, было ужасно. Последовавшие за этим реабилитации многих десятков тысяч простых людей, известнейших военных деятелей, партийных работников, писателей и ученых вселяли надежду на изменение политики, на то, что больше ни у кого не будет страха попасть в разряд «врагов народа», быть обвиненным в «преклонении» перед западной наукой и просто в том, что познакомился с иностранным ученым. После визитов Хрущева в Америку появилась уверенность, что с нашей стороны будут приложены усилия для подъема тяжелого железного занавеса.

Фон Брауну американцы дали свое гражданство и доверили руководство крупнейшей национальной космической программой, разрешили не только лететь в Афины, но при этом еще докладывать о работах, которые по нашим канонам должны иметь статус «совершенно секретно».

Многие из нас наивно полагали, что теперь с тех, кто никогда не был репрессирован, не был «под судом и следствием», не жил во время войны «на территориях, временно оккупированных немцами», будет снят унизительный штамп «невыездной». Нона такую либерализацию партийные чиновники сталинской выучки не могли решиться даже при Хрущеве. Алексей Аджубей в своих воспоминаниях[17] «Те десять лет» пишет: «Королев, Глушко, Келдыш, Курчатов вместе и порознь часто бывали на даче Никиты Сергеевича. Множество самых разных дел не мешало Хрущеву с каким-то радостным нетерпением ждать их в выходной день к обеду. Он вообще ценил людей науки, инженерного труда, ставил их, так сказать, выше гуманитариев… За научными, техническими открытиями его ум мгновенно отыскивал материальную выгоду, способ движения вперед и, главное, социальный эффект».

Только Курчатову был разрешен единожды выезд на научную сессию в Англию. Кто мешал Хрущеву извлечь из неизвестности Королева и при встрече Гагарина или других космонавтов поставить его рядом на трибуне? Почему ни Королев, ни один из главных конструкторов даже не думали обращаться с просьбой о разрешении выступить или хотя бы присутствовать на международных космических конгрессах? Очистительный ветер XX съезда все же не в состоянии был развеять застоявшуюся атмосферу страха, что советский человек, выехав за рубеж, увидит нечто, что заставит его заколебаться, изменить свои убеждения или, чего доброго, его к тому же и завербует какая-нибудь вражеская разведка. Хрущев «открыл Америку» для себя и своей семьи. Ученым, которых он действительно очень ценил, тем не менее участие в этом открытии было недоступно.

После смещения Хрущева аппарат административной системы власти, сформированный Сталиным, вздохнул с облегчением и занялся восстановительным ремонтом, заделывая бреши, приобретенные в железном занавесе. Не прошло и часа после телефонного разговора по «кремлевке» с Пилюгиным, зазвонил прямой королевский.

— Борис, какие это материалы у тебя просил Николай по фон Брауну?

Я ответил Королеву, что никаких материалов, компрометирующих фон Брауна, у меня нет. Есть книжка «Тайна Хантсвилла», в которой автор — немецкий журналист — описывает историю «Миттельверка», антифашистское подполье и очень коротко пишет о том, что американцы приголубили немецких специалистов-ракетчиков, в том числе фон Брауна, которого, по мнению автора, следует считать военным преступником. История Фау-2 в этой книге описана очень коротко, без технических подробностей.

— Передай Николаю эту книгу. Он хочет уговорить Келдыша вынести на президиум академии порицание Седову за общение с фон Брауном. Я в эту игру — впутываться не собираюсь и ему не советовал.

Мне было обидно и за Келдыша, и за Королева, и за Пилюгина, и за себя. Чтобы отвести душу, тоже по «кремлевке» позвонил Тюлину. Теперь он был нашим заместителем министра, но добрые отношения у меня с ним сохранились.

Я просил его посоветовать Пилюгину отказаться от своих агрессивных действий против Седова. Заодно, прикинувшись наивным простаком, упрекнул Тюлина:

—Ты как новый заместитель министра должен был поставить вопрос в ЦК или где хочешь, чтобы на такие конгрессы посылали настоящих создателей нашей техники, а не второстепенных чиновников из аппарата ВПК и не имеющих отношения к работам знаменитых академиков. Тогда не было бы этой «бури в стакане воды».

Тюлин не принял моих упреков.

— Ты прекрасно понимаешь, что я не могу в этом вопросе ничего изменить. Особенно теперь. Тебе советую нигде по этому поводу лишних разговоров не вести и будь здоров!

Много лет спустя, когда уже не было в живых ни Королева, ни Пилюгина, ни фон Брауна, встретившись с Леонидом Ивановичем Седовьм на одном из академических сборов, я спросил его мнение о фон Брауне.

— Очень приятный, умный и даже обаятельный человек и собеседник. Он, конечно, фанатически предан делу.

В 1988-1989 годах наше НПО «Энергия» совместно с Физическим институтом Академии наук и Европейским космическим агентством разрабатывало проект космического аппарата, снабженного 30-метровой параболической антенной, который предполагалось вывести с помощью сверхтяжелой ракеты «Энергия» на расстояние более миллиона километров от Земли. В сопряжении с большими наземными антеннами образовывался радиоинтерферометр, позволявший исследовать самые дальние уголки нашей Вселенной.

Проект был дерзкий и по-инженерному красивый. Отправив космический аппарат всего на миллион километров от Земли, человечество смогло бы узнать, что происходит там, «у последних творения границ» — на самом краю Вселенной.

Вместе с нашими ведущими специалистами проектантами Юрием Денисовым, Яковом Коляко и одним из авторов проекта астрофизиком Кардашевым мы участвовали в защите этого проекта на международном симпозиуме в Голландии в Нордвике — исследовательском центре Европейского космического агентства. По традиции после трех дней споров и обсуждений состоялся товарищеский банкет, хозяева центра устроили его в ресторане с настоящей индонезийской кухней. Хотя ресторан был на берегу Атлантического океана, а не на сказочных островах Индонезии — бывшей голландской колонии, но все, даже официантки, было, как «там».

По европейским представлениям обед был совершенно экзотическим. Ученые-ракетчики, астрономы, физики Европы, США и Японии чувствовали себя свободно и непринужденно. Пожилой американский физик проникся ко мне особым расположением. Я убедил его, что могу выпить голландского джина на равных с пиратами «Острова сокровищ». Он совершенно разомлел и высказал мысли, которые мучили и меня:

— Сейчас мы друзья и единомышленники. Америка, Европа и Россия вместе способны создать систему для великих научных открытий. Порознь каждый из нас уже создал часть этой системы. Вы построили замечательную ракету, мы работаем над сверхчувствительными приборами, здесь, в Европе, создают уникальную по точности поверхности раскрываемую в космосе антенну. Нам вместе еще предстоит разработать уникальную электронику для управления и передачи данных измерений. Мы свободно встречаемся, обмениваемся идеями и даже вместе сидим в ресторане и понимаем, что каждому из нас в отдельности, в своем государстве, всю задачу не решить.

Еще лет шесть-семь назад о таком свободном общении мы не могли даже мечтать. Нас разъединила «холодная война». Теперь эти преграды устранены. Но поздно! Если бы мы начали эту работу тогда, лет десять назад, мы с вами сделали бы систему, превосходящую по научному значению высадки на Луну. Но тогда нас разъединяло недоверие. И нам, и вам давали большие деньги, чтобы мы, ученые, создавали системы взаимного уничтожения. Мы преуспели. Вы в России тоже. Теперь это не нужно. Но мы вместе тоже ничего не достигнем. Нас объединяет наука, но разъединяет коммерция. Ни Америка, ни Европа не дадут на эту работу столько денег, сколько нужно. Это не оружие и не автомат для упаковки сигарет. И мы с вами снова разъединимся, оставаясь друзьями по общей бедности, мы не приносим прибыли.