Тела убитых, как бы обнимая друг друга в прощальном приветствии, лежали на поле сражения. Не было места, где не видны были бы следы пролитой крови. Казалось, что огромные жертвы смогут прекратить пиратский промысел, уничтожить само воспоминание о прошлом разбойничьем ремесле. Но нельзя до конца уничтожить морской разбой. Редкие отщепенцы, напоминающие жалких бродяг, до сих пор бороздят волны Средиземного моря в поисках удачи. И чаще всего они кончают жизнь на кресте или на дне моря. Самые умные и ловкие из них больше занимаются торговлей, чем пиратством, и на ней пытаются создать свое благополучие. И если им удается это сделать, они снова пытаются стать добрыми и послушными гражданами той страны, где законы не особенно строги. Именно таким пиратом и был Лот Моний. Поняв, что Зеникету не собрать и двухсот кораблей для столь опасной экспедиции, Лот Моний, ничего не сказавший на совете командиров, той же ночью поднял паруса своих либурн и постыдно бежал с берегов Киликии, покрыв себя в пиратском братстве вечным и несмываемым позором.

Теперь, в горестный час, архипират вспоминал свое предательство, и разорение воспринял как кару богов. Но Лот Моний знал, что боги могут не только мстить, но и прощать. Поэтому неудачливый пират молил небо возвратить его кораблю фортуну. И небо услышало его. В команде «Исиды» находился бесценный человек по имени Хабан. Его держали на судне не из-за силы и ловкости рук и ног, напротив, он был тщедушным и щуплым человеком, а за его какое-то сверхъестественной остроты зрение. Он видел так хорошо, что на расстоянии двух морских миль различал опознавательные знаки любого корабля. Он был такой же неотъемлемой частью «Исиды», как и тутела.[6] А иногда его почитали даже больше, и при дележе добычи пай Хабана стоял на втором месте после капитанского.

И вот сейчас, как обычно, Хабан стоял на носу корабля и глазами обшаривал берег, проплывающий мимо левого борта. Ветер трепал его рыжую свалявшуюся бороду, но голый, отливающий бронзовым загаром череп был неподвижен. Сжатые и искусанные губы на ничего не выражавшем лице, были изъедены морской солью и покрыты трещинами. Внезапно в его глазах зажглись радостные огоньки, и он поспешил к капитану. Увидев Хабана, который ковылял к нему на кривых ногах, Лот Моний оживился. Надежда зажглась в его душе.

— Клянусь Юпитером, ты идешь с доброй вестью! — проворчал он.

— Ты словно смотришь в воду, — сказал Хабан. — Взгляни-ка вон туда.

Капитан всмотрелся в том направлении, куда указал дозорный.

— Что видят там твои милые глазки? — спросил он. — Я ничего не вижу.

— Там, на берегу, я вижу добычу. Не ахти какая, всего лишь двое детей. И, клянусь Орком, они спят!

— Дети? — воскликнул Лот Моний. — А рядом кто-нибудь есть?

— Ни единой души! Лишь камни да песок!

— Ах ты, негодяй! — капитан с нежностью схватил Хабана за бороду и со смехом обнял его лысую голову. — Что бы мы делали без тебя?!

Конечно, двое детей, это мелочь, но в данный момент Лот Моний увидел в них подарок судьбы и добрый знак.

— Эй, убрать парус! — закричал он. — Мардоний, готовь лодку! И всем заткнуть рты!

Актис и Пелий почти два часа плескались в ласковых и теплых волнах. Затем долго строили на берегу домики из песка и, наконец, утомленные игрой, побрели к большому валуну, чтобы отдохнуть в его тени. Одевшись, они занялись разбором ракушек, которые добыли во время купания. Занятие это совсем разморило их и сначала девочка, а потом и мальчик задремали и уснули, крепко прижавшись, друг к другу.

Дети спали и не видели, как на море показался корабль с белым парусом. Судно, рассекая волны, плавно шло мимо спящих ребят. Вдруг оно замедлило ход, и парус задергался на ветру. Это матросы спешно старались убрать его. Одновременно из-за кормы показалась лодка с тремя гребцами и одним человеком на носу. Она направлялась к берегу, к тому самому месту, где спали Актис и Пелий.

Все происходило бесшумно, не было слышно даже плеска воды, когда в нее входили весла. Лодка быстро приближалась, очень скоро ее нос зашуршал о прибрежный песок. Один человек остался в лодке, остальные тихими, крадущимися шагами поспешили к спящим, ничего не подозревающим детям: У двоих в руках было по мотку толстой веревки. Они быстро окружили с трех сторон спящих и по бесшумной команде одного из моряков бросились на детей.

Девочка проснулась, когда чьи-то грубые и сильные руки крепко схватили ее и, тут же стали вязать веревкой. Она попыталась крикнуть, позвать на помощь, но ей сунули в рот веревку — толстую и противную. Через несколько мгновений девочка была связана по рукам и ногам. Она видела, как двое страшных людей со злыми лицами то же самое сделали с Пелием. Мальчик пытался сопротивляться, он дергался и извивался, стараясь укусить и поцарапать похитителей, но что он мог сделать против двух крепких мужчин. Очень скоро он был скручен и связан точно так же, как Актис и лишь молча плакал от ненависти и бессилия перед врагами. Девочка тоже плакала, глотая слезы и всхлипывая, сжимая зубами веревку, впившуюся ей в рот и не дававшую ни кричать, ни говорить. Она плакала от страха и ужаса, не понимая, что происходит.

Связав детей, пираты в полном молчании понесли их к лодке. Они кинули похищенных пленников на ее дно, уже слегка залитое водой, и отчалили от берега. Морские разбойники заботились о тишине и старались, как можно осторожнее грести веслами. Гребли уверенно и слаженно. Лодка быстро неслась к качающемуся на волнах кораблю.

Дети лежали на дне лодки. Им было тесно и больно от врезавшихся в тело пут. Актис была в состоянии шока и уже мало что соображала. Она лишь плакала, и ее горячие слезы ручьями лились на лицо Пелия, сильно отличаясь от прохладных брызг, которые пираты изредка поднимали веслами.

Пелий корчился в безнадежной попытке освободиться, в глазах его застыли ненависть и горе. Ведь он уже большой и прекрасно знает о том, как пираты похищают людей с пустынных берегов. Как он мог допустить такую беспечность? Он извивался и этим лишь веселил пиратов. Девочка лежала неподвижно, а ее глаза выражали такой ужас, какой бывает у маленького зверька, когда его ловит хищник.

Очень скоро нос лодки стукнулся о корму корабля. Прибывших приветствовала вся команда. Детей, словно мешки с зерном, подняли на корабль. Речь была незнакома. И Актис с Пелием не понимали языка, на котором разговаривали вокруг них люди.

Заскрипела мачта — это матросы подняли парус, который, шумно вздохнув, тут же наполнился ветром. Корабль, набирая скорость, отправился в дальнейший путь. Матросы, осмотрев добычу, занялись своими обязанностями и не обращали внимания на несчастных детей. Для них это было вполне обычным явлением — сколько таких жертв повидали на этом корабле за многие годы!

Полоска лесбийского берега становилась все тоньше и тоньше. Его зеленые берега медленно таяли на горизонте, а бедные дети даже не могли видеть, как исчезает и тонет в синем море их родина, которая даже не может крикнуть им на прощание слово надежды на их родном эолийском наречии. Они лежали, связанные на днище корабля у кормы, и видели только небо да заходящее на западе солнце, навстречу которому, наполнив гудящий на ветру парус, мчался корабль, похитивший мальчика и девочку, навсегда отнявший у них свободу.

…Прошло уже много времени, а Актис с Пелием еще не вернулись с Белого Склона. Мать девочки заволновалась. Тревога за детей камнем легла на ее сердце. Выйдя на порог хижины, женщина посмотрела в ту сторону, куда утром ушла Актис, надеясь увидеть дочь, возвращающуюся вместе с Пелием и козлятами. На тропинке она заметила жену Кастора, которая несла охапку хвороста для очага. Окликнув ее, мать Актис поинтересовалась, ходила ли та на Белый Склон, и, получив отрицательный ответ, вновь вошла в дом.

В углу хижины лежал мешок, в который обычно набирали траву для скотины. Схватив его, женщина вышла из дома, и направилась на то место, где ребята должны были пасти козлят.