— Нельзя уже ничего изменить, ты забрал у меня единственного мужчину, которого я когда-либо желала. Я любила Ноя, папа. Я бы отдала свою жизнь за него. А я даже не получила шанса сказать ему об этом. Ты забрал у меня всех.

— Solnyshko, послушай, — говорит он, и в его голосе не слышится ни жалости, ни раскаяния. Он как всегда пытается мной манипулировать. Как всегда пытается все обернуть в свою сторону. Очередной трюк. Блеф. Он разговаривает так, будто я полная дурочка.

Несколько секунд я молча смотрю на его жалкие попытки достучаться до меня и найти выход из того дерьма, что он создал.

— Ты молода и красива. Ты встретишь другого, — говорит он.

Я направляюсь в сторону рюкзака, который лежит на полу и чувствую, как он неотступно следит за мной взглядом. Я опускаюсь на колени, достаю пистолет, который получила от мужчин Димитрия и снимаю с предохранителя. Поднимаюсь на ноги и направляюсь к нему с пистолетом в руке. Какая ирония, именно отец научил меня стрелять из пистолета.

Если дождевые капли были поцелуями. Я отправил бы тебе ливень. 

Если объятия были морями. Я отправил бы тебе океаны. 

Если любовь была человеком, я отправил бы тебя к себе!

Шахид Аббас

— Слишком поздно уже, — тихо говорю я.

Мое сердце превратилось в кусок льда.

— Ты вредная бешеная собака. У тебя яд в крови и тебе не присущи все человеческие чувства.

Он пытается высвободиться от веревок, с силой ерзая на стуле, который скрежещет по бетонному полу, что чуть не опрокидывается. Интересно, я как будто наблюдаю за всем со стороны, видя реальный неприкрытый страх, отражающийся на его лице. Он начинает усиленно потеть. Впервые в моих руках находится власть над его жизнью.

Вдруг он перестает пытаться освободиться и берет себя в руки. Он меняет тактику, засмеявшись. Его смех звучит жестко и резко.

— Ты думаешь, это так легко отнять человеческую жизнь? На этом ничего не закончится, даже когда ты нажмешь на курок. Давай я расскажу тебе о кошмарах, которые будут преследовать тебя. Ты никуда от них не скроешься. Убив меня, ты хочешь видеть меня в своих кошмарах? Я клянусь, Таша, что буду преследовать тебя, я никогда не забуду твою неблагодарность. Я буду преследовать тебя до конца твоих дней, а когда ты умрешь, я буду поджидать тебя в аду.

У меня рука трясется, поэтому я перекладываю пистолет в другую руку, пытаясь его удержать.

— Посмотри на себя. Дрожишь как осиновый лист. Ты не убийца. Ты не создана для этого. Так же как и твоя мать-сука. Слабовольные. Давай. Попробуй! Нажми на курок и увидишь, что произойдет. Сними розовые очки, пока полностью не обосралась, — надсмехается он надо мной.

Его слова оказывают на меня странное действие — появляется легкое головокружение. Я с трудом сглатываю и стараюсь все же сосредоточиться.

— Это за Сергея и Ноя, — отвечаю я ему, но голос звучит слабо и неуверенно по сравнению с его громким, агрессивным, наполненным угрозами.

— Прекрати это немедленно, Таша, я обещаю, что последствий не будет. Я спишу твои действия на временное помешательство, вызванное горем из-за собаки. Я даю тебе свое слово. Ты же знаешь меня. Я никогда не нарушал своего слова, да?

Я поднимаю пистолет, направив ему в грудь, палец опускаю на спусковой крючок, крепко сжимая рукоятку, пытаясь собраться с духом.

Он снова меняет тактику.

— Ради Бога, Таша, ты не можешь застрелить своего отца. Какой будет твоя жизнь после этого? Ты хочешь, чтобы моя смерть была на твоей совести? — взывает он.

Чем больше он говорит, тем больше я соглашаюсь с ним.

Но я делаю над собой усилие, вспоминая моего бедного Сергея и Ноя, и пытаюсь вернуть свою ненависть к отцу, но это не совсем работает… только в кино происходит все быстро. Нажать на курок — это сложно. Пот струится у меня по шеи, под подмышками тоже стало мокро. Я выпрямляюсь, закрываю глаза, но мои руки не могут удержать пистолет прямо, они очень сильно дрожат.

— Видишь, Таша, ты не убийца. Теперь послушайся своего папу и развяжи меня. Давай выбираться отсюда. Мы же семья. А что скажет баба, если узнает, что ты сотворила? Ты же разобьешь ей сердце. — В его голосе слышится надежда, и лицо уже не перекошено гримасой страха. Он думает, что сильнее меня. Он думает, что он знает меня лучше, на какие чувства стоит нажать, чтобы выиграть.

И в этот момент я понимаю, что смогу спустить курок. И я также понимаю, что сделаю этого не из-за желания отомстить. У меня даже нет сил злиться на него. Сергея и Ноя уже не вернуть, даже если я убью его. Я хочу нажать на курок, потому что такой человек, как он не должен ходить по земле. Я даже не собираюсь ему говорить, что ба спланировала это вместе со мной. Без ее помощи я никогда бы не смогла осуществить убийство и не попасться.

Возможно, он прав. Я была настолько погружена в свой план, что совсем упустила из виду — реальное убийство требует много сил. Я вдруг ловлю себя на мысли, что запуталась в водовороте всех своих эмоций, и чувствую, как моя решимость ускользает.

— Подумай, что ты делаешь, Таша. Неужели ты думаешь, что не будет расследования? Неужели ты думаешь, что не оставила за собой улик? Ты хочешь провести остаток жизни в тюрьме? Там очень любят блондинок, таких девушек, как ты. Ты хочешь там стать чьей-то сучкой? Именно этого ты хочешь? Ведь у тебя больше не будет походов по салонам и магазинам, а также праздников, а про собаку ты вообще можешь забыть. Единственной собакой будешь ты. Неблагодарная маленькая сучка, обслуживающая жестких, закоренелых преступников. Ты будешь просто дыркой всю оставшуюся свою жизнь. Как тебе такая жизнь, а?

У меня бегут слезы по щекам. Я делаю большой вдох. Я смогу это сделать. Мне необходимо все завершить. Неважно, что случится потом, но здесь и сейчас я должна поставить точки над «i», потому что иначе не только я понесу наказание, но также мама и ба.

Матерясь, он улыбается, оскалив зубы.

— Хватит. Не заставляй меня еще больше сердиться на тебя. Я твой отец. Я приказываю тебе развязать меня сейчас же, — нетерпеливо лает он, как будто может контролировать ситуацию. И когда я поднимаю взгляд к его глазам, понимаю, что развязать его не могу. Он не успокоится, пока не отомстит полностью, абсолютной местью. Я понимаю, что смогу и должна выстрелить, поэтому снова нацеливаю на него свой пистолет.

— Прости, папа. Я не могу тебя развязать. Все кончено. Неважно, что случится со мной потом, тебе не выйти из этой комнаты на своих двоих.

Выражение его лица внезапно меняется. Он начинает плакать. Я, на самом деле, вижу, как огромные слезы катятся из его глаз. Мой отец отменный актер.

— Прости меня, Solnyshko. Мне очень жаль. Ты права. Я был ужасным отцом. Я умоляю тебя. Пожалуйста. Пощади меня. Ты добрая и хорошая. Ты не можешь этого сделать, потому что ты — ангел. Ты никогда не сможешь выстрелить в беспомощного человека. Я знаю, что не сможешь. Ты добрая и нежная, чуткая. Помнишь, как ты спасла шмеля? Помнишь, как ты нашла его на полу, подобрала и поила его сладкой водой из ладони, пока он не улетел. Вот ты какая на самом деле. А не та, как сейчас. Таша, ты преподала мне отличный урок, который я никогда не забуду. Ты сделала меня лучше.

О, Боже. Я не могу. Я просто... мои руки так сильно трясутся.

— Заткнись, — кричу я.

Мне нужно посчитать до десяти. Я смогу это сделать. Я должна. Десять, девять, восемь, семь, шесть... мои руки все еще дрожат, но уже поменьше. Я опускаю палец на спусковой крючок и закрываю глаза.

— Проооошуууу, — умоляет отец. На этот раз он реально рыдает.

Слезы вместе с соплями текут у меня по лицу. Я открываю рот от немого крика, медленно опуская палец на курок.

— Ты прав, Никита, она не сможет этого сделать, но я смогу.

Я резко распахиваю глаза, с трудом пытаясь понять своим ошалевшем и растерянном мозгом, что происходит и вижу своего отца с маленькой дырочкой во лбу. Моментальная и тихая смерть, но я не нажала на курок!