— Ты не заставила, детка. Я сделала этот выбор сама.

— Мне хотелось бы, чтобы был какой-то другой выход.

— Другого выхода не было. Ты думаешь, если бы был другой выход, я не воспользовалась бы им? Он мой сын, моя плоть и кровь. Я вынашивала его в своем животе девять месяцев. Девять месяцев. Я никогда не рассказывала тебе, когда он родился он был хилым и слишком мелким, вечно плакал от коликов. Он мог плакать несколько часов подряд, его отца это очень раздражало, поэтому я укутывала его тепло и в середине ночи садилась с ним в саду. Я часами сидела на морозе, тряся его, пока он не уставал плакать и не засыпал.

Она всхлипывает.

— А однажды я не смогла встать, у меня ноги так замерзли, что я не могла ими сделать и шагу. Когда ему исполнилось четыре, у него началось воспаление роговицы глаза, и врач сказал, что он может ослепнуть. Каждый день я водила его в церковь. Я вставала на колени и молилась за него, чтобы он был зрячим. Когда он стал старше, я снова молилась, стоя на коленях о прощении за страшные дела, которые он творил. Я просила Бога, чтобы он показал его сердцу путь к покаянию. Большую часть своей жизни я молюсь за него, но я никогда не чувствовала, что приношу какую-то жертву. Я так его любила. Он был моей жизнью, моим сердцем, моей душой.

— Прости, ба.

Она грустно улыбается.

— Однажды, когда он был еще мальчишкой и озорничал, я сказала ему: «Так значит, ты решил мне отплатить за то, что я девять месяцев вынашивала тебя?» Знаешь, что он мне ответил?

Я отрицательно качаю головой.

— Он сказал: «Скажи мне, сколько ты хочешь получить за эти девять месяцев, и я заплачу. Тогда мне не придется выслушивать до конца твоих дней, как ты вынашивала меня». Ему было всего семь с половиной лет, но мне тогда уже стоило об этом задуматься. Ничего путного не выйдет из ребенка, который не проявляет никакой благодарности.

Я с грустью смотрю на бабушку. Я не знаю какие нужно подобрать слова, чтобы утешить ее. Ее любовь к моему отцу была огромной, намного больше, чем мне казалось.

— Что теперь будет? — спрашивает она.

— Я подам заявление в полицию, что папа исчез. Мы все, включая маму, будем помогать расследованию и отвечать на вопросы, но так как никто из нас ничего не знает, мы не сильно им поможем.

— А как быть с этим домом и слугами? — спрашивает она.

— Конечно, еще некоторое время мы будем жить в этом доме. Потом я перееду к Ною, а через пару месяцев и ты переедешь к нам. Мне не нужно состояние отца, поэтому я не буду объявлять его умершим. Пусть с этим разбираются юристы, когда придет время. Ты поела, ба? — спрашиваю я.

— Нет. Я не голодна.

— Я слышала, что тебя вывернуло в ванной комнате, когда ты пришла к себе.

— Да, — признается она. — Из меня вышло все, что я съела за ужином.

— Я собираюсь сделать суп из сухих грибов с перловкой, не хочешь попробовать, а?

Она утвердительно кивает.

— Я сейчас.

Я вытаскиваю аккумулятор из мобильного телефона, который выброшу позднее. Иду в кладовую, чтобы найти продукты для супа. Я стою у плиты, ба подходит ко мне и начинает мне помогать.

Я улыбаюсь ей, пока мы готовим вместе, наполняя кухню густыми запахами из прошлого бабы.

Накормив ба, я помогаю ей подняться в ее спальню, потом выхожу за дверь, и расправив плечи, направляюсь в комнату своего отца, которая на первый взгляд выглядит довольно-таки странно. Я останавливаюсь на пороге, ставни закрыты и в комнате темно. Пару секунд я так и стою в дверях, чувствуя раскаяние. Я забрала жизнь человека. Несмотря на то, что я не нажала на курок, именно я все подстроила, и в конце концов, была на волосок, чтобы нажать на курок.

Мой отец был прав — теперь я никогда не буду прежней.

Но мне удается стряхнуть с себя ужасное чувство беспокойства и нажать на выключатель.

Тут же перед моим взором встает смятая кровать, на которой четко видны контуры его тела, когда его вытаскивали из нее. Мне следует побыстрее смыться отсюда, пока обслуживающий персонал не успел появиться. Я натягиваю резиновые перчатки, подхожу к кровати и провожу по простыням и одеялу, словно он сам проснулся и поднялся.

Затем я кладу его бумажник, ремень, зажим для денег и его ботинки в мешок для грязного белья. Я бросаю последний взгляд на его комнату и выключаю свет, направляясь в свою. Я снимаю с себя одежду и кладу ее вместе с ботинками в этот же мешок, спрятав его в моем сейфе. Позже я все сожгу.

Потом я иду в душ.

И стоя под каскадом теплой воды, я ощущаю себя также странно — это происходит не со мной. Мой отец мертв. Сергей мертв. Ной признался, что любит меня. Моя бабушка опустошена от потери. Ной жив и здоров, а я стала убийцей.

После душа я спускаюсь на кухню.

— Где Розита? — спрашиваю я шеф-повара.

— Думаю, она в прачечной, — отвечает он.

Я устремляюсь вниз на цокольный этаж, и вижу ее гладящей простыни.

Она широко улыбается мне.

— Ты сегодня рано.

— Нет, не рано, — виновато говорю я, останавливаясь перед ней. — Я много выпила вчера вечером и спала как убитая. Проснулась с головной болью, но слава Богу, мне стало легче от теплого душа.

Розита вежливо улыбается.

— Эй, где сейчас находится щенок, которого я дала тебе вчера?

Ее улыбка внезапно становится намного шире, показывая прекрасные зубы.

— Пошли. Это хорошо, что вы пришли забрать его к себе. Он настолько непослушный, что не дает ничего делать, когда находится рядом, — говорит она и ведет меня в глубь коридора.

Я молча иду за ней, пока не оказываюсь перед клеткой с бедным щенком в подвале. Он сидит и с любопытством посматривает на меня. Я открываю дверцу клетки и беру его на руки. Он тут же впадает в такой восторг, что начинает лизать мне лицо своим крошечным язычком.

— Прости, здесь нет твоей вины. Ты отличный маленький мальчик, — говорю я, целуя его в пушистые уши.

Я беру его с собой наверх в комнату бабы.

Он никогда не сможет занять место Сергея в моем сердце, но он явно заслуживает лучшего, чем сидеть в клетке в подвале. Когда-нибудь я полюблю его.

Я опускаю его на пол в комнате ба. Он как сумасшедший начинает бегать по полу. Именно так делал и Сергей.

Я поднимаю взгляд на бабу.

— Если ты не будешь возражать, я хотела бы назвать его Ники. Это подарок отца нам. Этот щенок лучшее, что смог оставить нам отец.

Я жду до 2 часов дня, когда для всех нас — слуг и членов семьи, становится очевидным, что отец пропал. Что-то не так. Тогда я звоню Оливеру. Он долго не берет трубку, и я уже хочу оставить ему сообщение, когда он, наконец, подходит к телефону.

— Привет, Таша, — говорит он. Сейчас мне кажется совершенно невероятным, что раньше я собиралась выйти за него замуж и жить с ним вместе. Должно быть, я тогда была другим человеком. Совсем не жила.

— Оливер, я звоню, чтобы сообщить тебе плохие новости — мой отец пропал.

— Что значит пропал?

— Он уехал на своей машине ночью, и сейчас не могут найти ни его, ни его автомобиля.

— Ты шутишь?

— Конечно, нет, — веско отвечаю я.

— Прости, — извиняется он, опешив от моего спокойствия. — Мне кажется, это настолько невероятным.

— Я звоню тебе, чтобы сообщить, что при сложившихся обстоятельствах свадьбы не будет.

— Не торопись. У нас с твоим отцом был уговор.

— Да, я знаю. Тебе придется решить этот вопрос с ним, когда он появится. До свидания.

— Подожди мину…

Я кладу трубку.

— Вот и все, — говорю я, и у меня появляется улыбка до ушей.

Мой телефон опять звонит. Это Оливер. Я отклоняю его звонок и блокирую его номер.

Сейчас наступило время отправиться в полицейский участок. Я покупаю новую SIM-карту по дороге в полицию, выбрасываю свой старый мобильник в мусорный бак на парк-Лейн, а аккумулятор в урну возле полицейского участка, как раз, в который я собираюсь зайти, чтобы подать заявление об исчезновении своего отца.