Слушая ее, Порошин разглядывал старые пожелтевшие фотографии. Вот круглолицый, курносый мальчишка с внимательными, чуть удивленными глазами. Одежда какая-то странная. Гимнастерка не гимнастерка…

– Неужели Николай Федорович?

– Он самый, – счастливо улыбнулась мать. – Это еще до революции. В городе он занимался, – гордо пояснила она. – В коммерческое училище определил его учитель из нашей деревни, доброй души человек. Приходил к нам, бывало, уговаривал деда: «Коля, мол, на редкость к знаниям приспособленный, все науки сразу берет, такого обязательно образовывать надо…» А вот снимок из Красной Армии, это уже в девятнадцатом или в двадцатом. Как надел форму, так с той поры не снимает.

– Расскажу, что фотографии сохранили. Порадуется.

– Гостинца бы Коле послать… Одна картошка у нас…

– Не выдумывайте, – сказал Порошин. – Какой еще гостинец генералу. Не голодный, не беспокойтесь.

– Кому генерал, а мне-то сынок. Сала кусочек с осени берегу, он любит сало домашнее.

– Нет, – решительно ответил Прохор Севастьянович. – Ничего не возьму. Он сам к вам заедет, тогда и потчуйте. А мне пора, пока не стемнело.

В ночь на 12 января 1943 года в Ленинградской области резко понизилась температура. Ртуть в термометрах упала до двадцати пяти градусов. Холодно блестели вмерзшие в черное небо звезды.

С вечера Альфред поспал часа три, а потом больше не мог, мешало волнение. Накинув полушубок, то и дело выходил из теплого блиндажа на улицу, курил, слушал. Изредка доносились приглушенные голоса. Высоко, под самыми звездами, проплывали невидимые самолеты. Стихал звук моторов, а через несколько минут докатывались глухие удары. Авиация бомбила немецкие аэродромы, штабы и узлы коммуникаций.

Обычная фронтовая ночь. Даже, пожалуй, более тихая, чем всегда. И Альфред никак не мог поверить, что рядом с ним, вокруг него укрылись среди снегов в темноте десятки тысяч людей, две тысячи орудий и минометов. Он побывал днем на нескольких батареях, видел замаскированные, с белыми щитами, пушки. Видел, как густо набились люди в первой траншее на берегу Невы и в глубокой канаве возле железнодорожного полотна, тянувшегося метрах в пятистах от реки. Но это были лишь маленькие кусочки мозаики, и он не мог представить себе по ним всей картины, так как никогда раньше не видел сразу столько людей и техники. Он не мог связать красивые цветные схемы, таблицы, длинные колонки цифр с живыми людьми, с металлом орудий, с тяжелыми чушками снарядов, которые разложили сейчас возле пушек артиллеристы. Его ум, привычный к абстрактным выкладкам и обобщениям, всегда с трудом воспринимал конкретное грубо-материальное воплощение того, что казалось простым и понятным в теории.

Ему как штабному работнику было известно, насколько тщательно продуман и распланирован предстоящий бой, сколько сил затрачено на подготовку. Сделаны даже санки для легких пушек и волокуши для пулеметов, лестницы и багры для штурмовых групп, которые первыми ворвутся на вражеский берег. Разум подсказывал, что немцы не усидят, не выдержат напора. Да в конце концов они будут просто уничтожены при столь плотном огне. И все же, понимая это, Альфред сомневался. Он еще не видел отступающих врагов, боялся, что не увидит и в этот раз. Фашисты – умелые вояки. Они наверняка заметили подготовку наступления, приняли меры и теперь тоже сидят затаившись, ждут…

Все офицеры оперативной группы в этот раз были на ногах задолго до рассвета. И сразу же в землянку принесли обед: так распорядился генерал, потому что день предстоял горячий. Кормили штабников гораздо лучше, чем на передовой, Альфред начал даже поправляться, и вообще после долгой голодовки аппетит у него был зверский. Но на этот раз он с трудом осилил свою порцию супа из сушеной картошки и рассыпчатую перловую кашу. Не привык есть в ночное время, да и возбуждение не оставляло его.

Обязанности операторов были определены заранее. Одни оставались на КП артиллерии армии, другие отправились на наблюдательные пункты для связи и для контроля на месте. Альфред спустился в ход сообщения, пошел согнувшись, чтобы не зацепить головой за белую маскировочную сеть. И сам ход сообщения, и многочисленные тупички, вырытые с обеих сторон, были заполнены солдатами. Одетые в полушубки в шинели поверх ватников, они казались громоздкими и неповоротливыми. Бойцов пробирал мороз, а погреться было негде; они прыгали на месте, толклись, приседали. И вся эта масса, скрытая в темноте, шевелилась, покряхтывая, позвякивая оружием и котелками. Альфред с трудом двигался по узенькому проходу, то и дело наступая на чьи-то валенки.

Наблюдательный пункт располагался метрах в ста от реки на невысоком холме. Здесь были еще с прошлого года отрыты два блиндажа с амбразурами и подготовлено несколько открытых площадок, замаскированных сетью. На НП находились два генерала и полковник. Альфред не решился спуститься в блиндаж, а примостился в окопчике, рядом с офицером-летчиком, не очень-то представляя, что и как будет контролировать в присутствии большого начальства. Разве только сверять по плановой таблице, точно ли выдерживают артиллеристы время и режим огня.

Летчик, пожилой и фасонистый капитан, пришел в сапогах и теперь «отрабатывал бег на месте», пытаясь согреться и ворча на погоду. При нем был сержант с радиостанцией, молодой парень с плутоватым лицом. Он взял у капитана банку рыбных консервов, сходил в траншею, а когда вернулся, победно потряс над ухом капитана своей флягой. Капитан глотнул несколько раз, сказал «Порядок!» – и перестал прыгать.

Вскоре Ермакова позвали в блиндаж. Генерал спросил у него, нет ли изменений в плане и как ударят реактивные минометы, по собственным целям или внакладку. Альфред ответил и, пользуясь случаем, поинтересовался, как связываться ему в случае необходимости со штабом артиллерии армии. Генерал показал на телефон.

Потом о нем снова забыли. Он стоял посреди блиндажа, чувствуя, что занимает много места и мешает людям. Попятился к двери и опять ушел к летчику, который как раз доставал в это время из необъятного кармана шинели вторую банку рыбных консервов.

– В такой мороз лучше совсем не пить, а если пить, то через каждый час, – деловито произнес он. – Когда хмель выходит, еще холодней становится.

Слева, над Ладожским озером, небо постепенно становилось багровым, рассвет наступал тревожный. Порозовели снега. Неохотно выползло из сугробов солнце, далекое и маленькое, будто сжавшееся на морозе. От него стало еще холодней.

Альфред следил за стрелкой часов, двигавшейся очень медленно. Осталось десять, девять, восемь минут. Он еще раз посмотрел вокруг. Впереди – зигзаги глубокой траншеи, видны серые шапки, одна возле другой. Дальше – ровный полукилометровый простор Невы с девственно белым снегом. Потом невысокий, но крутой берег с ледяными скатами. Там немцы. Но и там тоже белая нетронутая целина, не видно ни окопов, ни амбразур. Тихо, морозно. Слепит глаза розовый блеск…

Неужели сейчас все это кончится, уйдет в прошлое и начнется новый этап? В одну секунду сломается ход событий, закончится тяжкая эпопея, история пойдет по другому пути. От этой секунды начнется новый отсчет времени… Начнется или нет? Во всяком случае сейчас что-то изменится. Еще минута! А вот уже меньше…

У Альфреда перехватило дыхание. Летчик, тоже не отрывая глаз от часов, торопливо глотал из фляги.

Все! Девять тридцать! Альфред медленно повернулся назад, шепча торопливо: «Ну! Ну!», и в этот момент земля качнулась у него под ногами, с гулом и треском раскатился над равниной первый залп. А за Невой вспыхнули разом сотни огоньков и тотчас угасли, задавленные черным дымом и взметнувшимся снегом.

Громовые удары следовали один за другим. Впереди начали бить орудия прямой наводкой, но их почти не было слышно. Рвались заряды, установленные саперами на минных полях, рвались немецкие снаряды, прилетавшие с того берега, и все эти звуки слились в сплошной гул, сквозь который чудом прорывалась порой близкая пулеметная строчка.