К полудню стали спускаться и вышли на дорожку, змеившуюся у подножья холмов. То и дело попадались ручейки под ивами, стоявшими в печальном уединении.

Весеннее солнце жгло весь день немилосердно, но в тени лесов жара уже не так донимала. По обеим сторонам дороги высились громадные буки, переплетавшиеся вверху густыми кронами. Было тихо, как в храме. Меж стволами дрожал свет, словно мелькали в нем тени от колесных спиц. Из лесной чащи вылетали испуганные желтые иволги, и чуть поодаль раздавались их короткие пронзительные трели.

Тотырнак, спешившись, дожидался в овраге. Подкова натянул поводья и остановил коня.

— Что случилось, Алекса?

— Пока все благополучно, государь. Гляньте-ка, отсель на высокой вершине виден крест. Это и есть Боура. Там, сказывают, Драгош Водэ убил дикую корову[17]. А потом завладел своими исконными землями.

— Да, глухие места; так они и не изменились с самого сотворения мира, — взволнованно проговорил Никоарэ. — Тут, что ли, должны мы встретиться с дьяком Раду?

— Тут, государь. Уговор был, чтобы он дожидался на дороге к Пэстрэвенам. Красно солнышко на закате; мы тоже спустимся в долину и дадим о себе знать.

— Добро. Спустимся в долину. Так ты думаешь, Алекса, что мы выследим в Дэвиденах того, кого ищем?

— Что ж сказать, государь? Может статься, зря и надеюсь. Но уж коли застигнем пыркэлаба Иримию в доме его тестя, так, думается мне, лучшего лекарства для твоей светлости не найти.

— Кинем предателя к ногам государя, — гневно пробормотал дед Петря, пусть светлый князь мечом судит его за то, что продал и погубил своего господина.

— Не верю, дед, не сбудется это. С некоторых пор все у нас навыворот получается.

— Нет, государь, и злосчастью бывает конец. Чума, наводнения, засуха — и то минуют. Придет последний час и боярам-злодеям. Разве что на небо улетят или в землю зароются, — а в этой жизни мы еще встретимся — так будет по-справедливости.

— Добрые слова говоришь, дед, хотелось бы верить им. А как найдем Иримию — тогда что?

Алекса Тотырнак вставил ногу в стремя и вскочил на коня, потом, улыбаясь, повернулся остроносым лицом к своему повелителю:

— А не застанем его здесь, государь, тогда отыщем потаенное место для отдыха твоей светлости. Пока исцелишься, расставим сети и заманим его письмом. Живут тут, пресветлый князь, люди обиженные тем самым Иримией на их землю он покушался. Коли и проведают они про нас, тайны никому не раскроют. Местные рэзеши сдерживают себя, терпят, стиснув зубы, и ждут подходящего часа, чтобы воздать лиходею по заслугам. Коли поможем им, так перестанут они бояться служителей Хромого.

— Ты прав, Алекса, — с трудом проговорил Подкова. — Замысел твой пригоден для человека, руки которого не в силах более держать меч.

Дед Петря вытягивал то один, то другой белый ус до самых ушей.

— Не беспокойся, совершим правосудие своими руками, государь. Если не сегодня и не завтра, так через три дня ты сам, твоя светлость, сможешь поднять меч правосудия.

— Добро. Пора спускаться, — сказал Никоарэ.

Когда достигли места, откуда показались среди рощ излучины Молдовы, сверкавшие в огненном сиянии заката, Алекса Лиса испустил протяжный крик, отозвавшийся в долине и долетевший от оврага к оврагу до самой Боуры. Затем они остановились и стали ждать.

Где-то вдали раздался ответный певучий крик, прозвучавший для путников песней радости.

— Ну, наконец-то, приятные вести, — сказал дед.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Тотырнак. — Подождите, пока слетаю туда. Я мигом!

Вернулся он действительно очень скоро.

— Смотрите, скачет, ухмыляясь, и облизывается, будто сладкого меду отведал, — пошутил, развеселившись, как дитя, старик Петря.

— Знать, нашел дьяка, — заметил Александру и впервые в тот день рассмеялся.

— Государи мои и братья, за мной! — приблизившись, крикнул Тотырнак. — Государь, — просительно обратился он к Никоарэ, — шлях нам надобно перескочить прыжком дикой лани, а там в долине Молдовы сделаем привал и будем держать совет. Важные вести принес нам дьяк.

Восемь правосудцев, забыв об усталости, голоде, жажде, бодро пустились в путь; они пронеслись сквозь золотистую паутину закатного света и очутились в прибрежных рощах Молдовы, словно вступили в сказочный мир.

Поначалу свершилось чудо, которое вот уже много тысячелетий радует усталых путников. При помощи брусочка стали, не больше мизинца, и осколка черного кремня Карайман высек искорку из кусочка трута; а из той искорки, меньше макового зернышка, благодаря искусству, известному не всем смертным, разжег он в куче мелких веточек и сухого мха огонек, из которого вырвался затем золотистый язык огня, первого бога людей.

У этого костра, который завтра развеют ветры и вскоре забудут и сами путники, скитальцы провели вечер. Темными сводами поднимались вокруг старые ивы. Под эти своды отвели коней пастись. Дрожащие языки пламени порою освещали сидевших у костра, а потом таинственными волнами пробегала по ним тень. В тишине явственно слышно было, как журчит вода у брода через Молдову. А ближе, под кручей, река застыла неподвижной гладью омута, и в нем внезапно отразилась ущербная луна, поднявшаяся над вершиной Боуры.

Дьяк Раду заканчивал свой рассказ господарю Никоарэ о встрече на постоялом дворе Харамина с удивительным мужем, безбородым и востроносым, как Алекса Тотырнак. Сей служитель дэвиденского мазыла вез епископу в Роман проклятья против пыркэлаба Иримии.

— Быть может, друзей здесь найдем, — устало проговорил Никоарэ.

— А что, если мазылский служитель болтал вздор? — озабоченно заметил старый Гынж. — Я ведь знаю, есть у молдаван такая привычка: как выпьют, видят сны наяву и рассказывают небылицы.

— Может статься. Потому с дозволения его светлости мы с братом Алексой побываем нынче вечером в селе Дэвидены и порасспросим рэзешей.

— Добрые слова. Езжайте туда поскорее — одной заботой меньше будет. Не нравятся мне глаза его светлости. И рану его боязно открывать: нет у нас больше корпии. Этой же ночью, как только заснет деревня, нужно пристроить государя в какую-нибудь избу и привести ту старуху врачевательницу, о которой речь шла.

— Батяня Никоарэ, — шепнул Александру, — сделаем, как говорит дед.

— И впрямь хорошо сказал дед, — согласился Подкова, — так и сделаем.

— В село мы придем тайком, никто и знать не будет, — продолжал старик. — Поставим дозоры — оборони боже, не проведали бы, кто мы такие, откуда едем и куда путь держим. А до того часу, как двинемся в путь, ты бы прилег, государь. Мы тебе в телеге постель уладили на сене да на цветах. Отдохни. Потом поедем. Втайне подвезем тебя к той избе, которую облюбуем.

Никоарэ кивнул.

— Пусть будет так, как ты говоришь, — сказал он, и воспаленные глаза его вдруг закрылись.

Старик Гынж, Александру и дьяк вскочили и, подхватив его под руки, повели к телеге. Карайман забрался в возок и, бережно поддерживая своего господина, помог ему лечь на приготовленную постель и накрыл его попоной. Прежде чем оставить раненого одного, Иле заботливо достал из ящика с пищалями какую-то суму, сунул ее подмышку и, осторожно ступая, подошел к костру.

— Убрал я «часы», — ухмыльнулся Карайман, — пусть не мешают его светлости.

Тихонько шагая под ивами, он отошел подальше и повесил суму на ракитовый сук как можно выше. Потом, проскользнув неслышно, как лесной оборотень, воротился к костру.

Младыш Александру и дьяк легли под телегу, и тотчас усталость смежила их ресницы. Дед Петря и Карайман остались сидеть у костра. В огонь больше не подкладывали валежника. С поляны, где паслись кони, доносилось фырканье и глухой топот; звуки эти все больше удалялись, пока не затихли совсем. Под кручей берега по омуту протянулась лунная дорожка. Оба стража, поворотив головы, смотрели на Боуру. Далеко на Востоке виднелась темная гряда туч.