— Шарик… Ещё и выгораживает! Какой же ты друг, если выгораживаешь, вместо того чтобы помочь товарищу? Это, Овсей, знаешь как называется? Это — охо-хо! — называется ложная дружба.

— Ложная дружба, — выговаривает Овсей. — Я больше не буду выгораживать, Саня.

А у меня рот сводит, будто я разжевал лимон. Что это я им говорю? Какую-то ерунду говорю.

А они вряд ли чего понимают.

— От кого бежали-то? — спрашиваю.

— От мясников!

— Всё пугают!

— Пугают! — воскликнул Гоша. — Один другому говорит: «Давай и этих на мясо!»

Вот мясники из нашего магазина моду новую взяли: как разгружают мясные туши, так и давай малышей пугать.

— А вы и поверили?

— Ох, Саня, у них знаешь какие ножи! — говорит Овсей.

— Не верьте вы им, они болтают от нечего делать. А лучше не подходите к ихней двери, ну, чего там?

— А мы только заглянули.

— Чего заглядывать?

— А там живых рыб привезли!

То-то я слышу, в доме пахнет жареной рыбой.

— Ну и пойдите с улицы, постойте у бассейна.

— Там народищу — тьма! Не пробиться!

— Ох уж и не пробиться! Мы что же, с вами не пробивались?

— Пробивались! Вот пойдём сейчас и пробьёмся, — говорит Гоша.

— Пробьёмся, — вздыхает Овсей.

Я бы и сам в другое время пошёл. Там таких сомов, таких щук иногда привозят! Сомы и щуки долго живут, особенно щуки — бьются в бассейне, изгибают свои зелёные спины, высоко подпрыгивают. Продавец только завернёт щуку в бумагу, начнёт взвешивать, а она — прыг на всех — чуть ли не до потолка. Очередь так и ахнет, так и засмеётся. А какая-нибудь злая карга обязательно крикнет: «Ты по башке-то её, по башке!..» Ох, не люблю я таких зловредных!

Гоша с Овсеем дёргаются от нетерпения. Охота им поглядеть на живых рыб. Овсей бы остался, а Гоша весь издёргался. Но что-то я им не досказал.

— Слушайте, — говорю, — знаете что?

— Что? — Они глаза таращат.

«А вдруг, — думаю, — они сами потом не допрут, я ведь уеду. Не пропали бы Гоша с Овсеем, особенно Гоша».

— А вот что. То, что я сказал прежде, на это наплюйте. Всегда друг друга выгораживайте! И ты, Овсей, молодец! А ты, Гоша, если ябедать будешь на товарища, я тебе выделю.

— Я не ябедаю, Саня, не выделяй!

— А про чернила зачем сказал?

— Так их же и так видно! Погляди, Саня, они у него как орден!

— А зачем сказал: у меня ручка никогда не откручивается?.. Вот ты какой, Гоша! Чтобы я больше этого хвастовства не слышал!

Гоша глаза опустил. Нехорошо, стыдно ему.

— Понял?

— Понял.

— Он понял, Саня! — говорит Овсей. — Он не виноват, это ведь не он мою ручку открутил, а она сама открутилась!..

…Взял бы я его к себе в товарищи.

Что-то вроде я стал пониже ростом, а они повыше. Вроде я стал поглупей, а они поумней. Наверно, потому, что они тут на законном основании, при деле и при квартире. А я без дела, без квартиры и без законного основания.

— Саня, — говорит Гоша, — ну, мы пойдём живых рыб смотреть.

— Ну, идите, — говорю, — пока всех не разобрали.

— Мы ещё придём, Саня, ты здесь будешь сидеть?

Здесь буду сидеть, где же мне ещё сидеть, как не на своём диване. Даже лягу. Хорошо на диване полежать, ах, совсем неплохо, не всё ли равно, где он стоит — на заднем дворе или в комнате.

Кто ещё может полежать на заднем дворе да на своём чтоб диване, ну-ка подходите, кто может? Чудо из чудес — диван на заднем дворе!

С четырёх сторон стёкла сверкают, нижние — тёмным, верхние — белым и голубым. Высоко в небе летают ласточки. Я люблю в небо смотреть. Когда долго смотришь, то в глазах появляются белые шарики. Они будто прозрачные, невесомые, плавают друг возле друга. Я думаю, что это молекулы. Молекулы — это такие шарики, из которых всё состоит.

Ласточки то пропадают, то снова появляются в голубом квадрате. Прямоугольник, в котором все стороны равны, называется голубым квадратом. Можно задачки решать на этом небе над задним двором. Оно перерезано тремя строчками проводов. Если слегка повернуть голову, то они окажутся точно по диагонали. А если провести вторую диагональ, то будет письмо.

Кто решал задачки на небе, лёжа на заднем дворе да на своём чтоб диване?

Вот облако появилось, яркое, пенистое, как молочный коктейль. И теперь мы плывём. Ах, ведь плывём вместе с диваном, и с домом, и с проводами мимо этого облака! Прощайте, прощайте все! Мы плывём на север!

Буду плыть вот так и ни о чём не думать, устану смотреть — закрою глаза. Вот уже и не плывём. А, нет, всё равно плывём, вот проходим мимо нового облака. Разогнались, значит. Вышли в открытое море.

Кто ещё плыл с закрытыми глазами по открытому морю, на заднем дворе с голубым квадратом… решая задачки… да на своём чтоб диване?..

— На своём диване, значит, решил полежать? Ну и ну.

Тётя Сима, по голосу слышу. Голос у неё с придыханием, с присвистом. Прошаркала к мусорным бакам, ведром помойным прогромыхала: эх, некстати она.

— На своём-то привычном полежать хочется. Ты чего это голову не подымаешь? Заснул, что ли?..

Я говорю:

— Я подымаю.

А на самом деле я не подымал. Уж очень мне не хотелось подымать голову. Но всё-таки я поднял.

— А я уж думала, может, заснул. Ты не спи, возле помойки спать нехорошо, тут мухи. Э-э, парень, а глаза-то у тебя на мокром месте, ты что это, милый?

Я говорю:

— Не-ет, тёть Сима, нет! Это я на небо долго смотрел!.. Ярко, глаза режет, вы не подумайте…

— Чего мне думать, ты парень крепкий, с характером. У другого вон характера нет, шаляй-валяй, а у тебя есть. Ну как, хорошо устроились на новом месте? Ванная есть?

— Есть.

— Балкон есть?

— Есть.

— Ну вот, нашему флигелю-мигелю какое сравнение! На него плюнь покрепче, он и повалится. А у вас там жить можно, я район этот знаю, у меня там золовка живёт. Воздух сельский, куда ни посмотришь — светло. Золовка говорит: «Вот бог дал — сразу и квартиру, и дачу. Не то что в наших колодцах проклятущих, солнышка летом не увидишь живого! И кто только их понастроил…»

И пошла, и пошла. Про какую-то золовку…

Пока она говорила, к ней две кошки подбежали и давай ластиться, башками об её тапочки тереться: курлы-мурлы. Тётю Симу все кошки во дворе знают, только она выйдет — они к ней. Да что там кошки — её каждый воробей, каждый голубь знает. Чуть что — лапа перебита или ещё что-нибудь — она им идёт на выручку. А однажды утром дворники смотрят: по двору ползёт черепаха. И прямо к нашей парадной. Файзула в окно постучал и говорит: «Тётя Сима, это к тебе».

Я говорил с тётей Симой, а сам всё думал: знает она или не знает про недоразумение? Но она всё-таки знала.

— Что это ты напоследок набедокурил? — спрашивает. — На что тебе эта лодка понадобилась?

Я кричу:

— Не брал я её, тёть Сима, не брал! Провалиться мне на этом месте!

— А Файзула говорит, будто тебя поймали и ты старый адрес сказал. Я говорю: «Да не водилось за ним никогда худого, не мог он этого сделать!..»

Я сказал:

— Файзула на меня наговаривает.

— Да это не Файзула на тебя наговаривает, — говорит тётя Сима, — а кто-то другой тебя оговаривает.

— Как это? — спрашиваю.

— А вот так. Какой-то охотник сделал, а показал на тебя. И фамилию твою дал, и адрес. Ты, дескать, переехал, тебе ничего не будет. А он чист и свят. Вот так бывает.

Ну уж это и вовсе было недоразумение.

Я говорю:

— Да кто ж это мог сделать? Нет, тётя Сима, это какая-то путаница. Ведь мой адрес только мои друзья знают. Да ещё Тентелев.

— Ну уж это сам выбирай, — говорит тётя Сима.

«Ах ты, Тентелев, — думаю, — ах, вражина!»