Застенчивая, все время красневшая дипломница из Института культуры, приоткрыв розовый ротик, внимала Романцу - руководителю дипломной работы, стараясь успеть записать в блокнот все, что он изрекал. А Романец втолковывал ей какие-то элементарные понятия, дивясь ее туповатости и наивности.

- Я же точно обозначил вам хронологические пределы, - говорил он, зачем же вы лезете в другие? По ним и материалов нет.

- А у вас, в архиве? - спрашивала девушка.

- Они в спецхране, вас туда не пустят.

- А если я через папу попробую?

- Это тот случай, когда папа не поможет. На тех документах - "табу".

- Почему?

- Они... как бы вам сказать... не вписываются.

- Во что?

- В концепцию, в концепцию, Шурочка!

- Почему?

- О, господи! Ну спросите у вашего папы! Если он у вас все может, наверно и все знает... Пойдем дальше. Вот эту фразу "...единственно верный путь..." вы уберите.

- Почему?

- В тех документах, что в спецхране "единственно верным" путем был назван вовсе другой. Кто знает, не окажется ли через несколько лет названное вами "единственно верным" тоже ошибочным? Избегайте категорических оценок... Даже если это цитаты... Чужие истины не принимайте всерьез, руководствуйтесь своими. Общих истин не существует, милая Шурочка, - девица надоела ему, ее дипломная работа - сплошные компиляции и цитаты - никому, кроме нее, не нужна, но всемогущий папа отдаст команду, чтоб сей научный труд переплели "как следует" и золотом оттиснули фамилию дипломницы и название. Почти два часа угробил Романец на просвещение этой Шурочки, хотя своих срочных дел сегодня было невпроворот. Ему нужен был покой, одиночество, тишина, чтобы все хорошо обдумать. Поэтому не без некоторого цинизма он поучал ее: - Я тоже руководствуюсь этими принципами. И вам советую. Это - что касается жизни. А дипломную вам написать помогу. Будьте умничкой, - без всякой надежды, что такое его пожелание исполнится, он не удержался и погладил ее чуть выше колена. - Я дам вам свой телефончик, если что нужно - звоните. Он сказал не "телефон", а "телефончик". Но до нее и этот нюанс не дошел. "Она, наверное, фригидна, - почему-то решил Ярослав, глядя, как Шурочка аккуратненько укладывает в сумочку блокнотик - в одно отделение, ручку - в другое. - Конечно, можно бы назначить следующую встречу дома, а не здесь, - подумал Ярослав. Девка ничего... Правда, можно влип нуть, а папа там - ого-го?.. Нет, это все побоку!.. Сейчас есть высшая цель, главное дело жизни подоспело... И, может быть, - Мюнхен..."

29

Когда город спит, ночные тени кажутся особенно неподвижными. Было безлунно и тихо. Словно паркет, натертый фосфоресцирующим воском, сияли под фонарями булыжники. Во тьме как-то плотнее прижались друг к другу старинные дома на узких улочках в старой части города. И вдруг раздался медленный ровный стук копыт. Мимо припаркованных на ночь "жигулей", "москвичей" и "запорожцев" по проезжей части улицы будто проплыла небольшая кавалькада. Одномастные, глянцево-коричневые лошади ступали по булыжинам, издавая подковами мерный цокот, словно из чрева ушедшего времени на тайный праздник вернулись в город его древние обитатели, которых вызвала полуночная тишина. Это было странное величественное зрелище - кони и всадники, неспешно двигавшиеся в конец улицы, уходя из света электрических фонарей, превращались в скользившие тени. А ведь не так давно, каких-нибудь тридцать пять лет назад город освещали газовые фонари. Специальные служители каждый вечер обходили улицы, длинным шестом с крючком открывали заслонку, подносили к горелке, зажженной от спички фитилек. Итак, от фонаря к фонарю. И вскоре улицу освещало неяркое белое сияние. В тротуарах были проделаны маленькие контрольные отверстия для выхода газа, если он скапливался под плитами...

Четкий равномерный перебор копыт, легкое позвякивание удалялись в сторону цирка. Всадники возвращали после прогулки своих четвероногих коллег в стойла, где пахло навозом, сеном, опилками и конским потом.

Человек, стоявший у водосточной трубы, под козырьком подъезда, завороженный этим зрелищем, его звуками, вроде пришедшими из другого времени, дождался пока они совсем стихли, и осторожно отлепившись от стены, вошел во двор Армянской церкви. Не шаркая, он ступал по плитам, приближаясь к двери, ведшей в знакомое подземелье. И лишь притворив дверь и ступив на холодные каменные ступени, он включил фонарик, спустился, нащупал лучом вход в отсек и скрылся в нем. Пробыл там недолго, минут двадцать, потом так же вернулся, у ворот выглянул - направо, налево, - и убедившись, что улица пуста, двинулся к трамвайной остановке, зажав в потной ладони приготовленный заранее скомкавшийся билетик...

30

В свою однокомнатную квартиру Ярослав Романец вернулся поздно. По дороге домой заглянул к приятелю - скульптору в мастерскую. Там ночная жизнь считалась делом обычным, можно было заявиться почти в любое время суток, не боясь потревожить чей-то покой. Засиживались до трех-четырех утра. Народ собирался разный, одни, постоянные визитеры, приводили своих приятелей, и те, становясь тут своими, потом уже заглядывали, как завсегдатаи, приводя других новичков.

По углам жилой части мастерской скапливалось немало пустых бутылок от водки, коньяка, вина, молока и кефира. Раз в месяц хозяин загружал ими багажник своей "Лады", отвозил домой и отдавал старику-дворнику.

Оттуда, из мастерской, и вернулся Ярослав в четвертом часу ночи. Хорошо посидели. Было много знакомых, выпили, кто-то принес виски "Dimple", жарили в тазу со спиртом охотничьи сосиски. Много говорили, спорили, шутили, что-то под гитару пели. И он расслабился, отпустило напряжение последних недель. Даже не хотелось уходить. Дом пустой. Год как расстался с женой. Она теперь жила с ребенком в Ровно у своих родителей, развод официально не оформляли, и он еще тешил себя надеждой, что уговорит ее вернуться. Ссориться начали давно, еще в первый год супружества, заводились с мелочей, а потом все круче и круче, уже забывалось с чего, собственно, завязался спор, а он все разгорался. И так всякий раз. Сейчас трудно было установить, кто виноват, но те ма денег, будь они прокляты, всегда возникала, а вокруг нее наматывалось все остальное: и почему он так поздно приходит, и почему забыл отнести ее сапоги, чтоб набить металлические набойки, и почему она не постирала ему голубую сорочку, и зачем выбросила пузырек с машинным маслом, стоявший в кладовке, что это за патологическая страсть все вышвыривать не спросясь. Вот они, зубчики, вертевшие шестерню их отношений. Распалясь и исчерпав тему денег, она принималась за иное: сколько он будет возиться со своей кандидатской? Вот другие давно уже... Кандидатская! На нее не остается времени, оно высасывается, как губкой, повседневной текучкой там, на службе. Этой отговоркой он отбивался от попреков, желая забыть, сколько часов улетало без толку на хождение в шахматный клуб, на вечеринки у приятеля-скульптора, на... на... Теперь надо писать реферат для поез дки в Мюнхен. Он то садился за него с азартом, то уговаривая себя, что никто в Мюнхен его не пошлет, заталкивал странички с начатым рефератом подальше в стол. Сколько было этих самоуговариваний для отлынивания!.. Ах, если бы поездка состоялась!..

Ярослав погасил свет и не раздеваясь, лег на незастеленную тахту просто полежать минут пятнадцать, заложив руки за голову, помечтать, подумать. И незаметно уснул. Ему ничего не снилось, а могло бы, поскольку он в мечтах видел прекрасные картины: как выходит на трибуну там, в Мюнхене, как ему громко аплодируют после доклада, жмут руки, как щелкают фотокамеры корреспондентов, как добиваются у него интервью, как надевают мантию почетного члена Всемирной ассоциации работников архивов, вручают диплом и ключи от новенького "мерседеса", подаренного Оргкомите том... Но ничего из этого не попало в его сон, ибо весь этот сюжет он домечтал до конца, лежа с еще открытыми глазами...

31

Ни в субботу, ни в воскресенье отдохнуть Сергею Ильичу не удалось. В субботу утром без предупреждения заявилась двоюродная сестра, прилетевшая из Краматорска. Со следующего дня у нее путевка в Трускавец. Поскольку Подгорска ей было не миновать, решила приехать на день раньше, чтоб повидаться. А не виделись они лет двадцать, отношений не поддерживали. Сергей Ильич ее недолюбливал за апломб, за то, что напичкана истинами в последней инстанции, за нетерпимость к чужому мнению и этакую провинциальную хвастливость. Пришлось принимать, оказывать гостеприимство, выслушивать сентенции, терпеливо сидеть за столом. В самом деле, не выгонишь же! Она называла каких-то людей, которых он давным-давно забыл и не мог вспомнить, и вела себя так, словно она и Сергей Ильич истосковались друг по другу.