Но постепенно в его глубокую дремоту вторглись какие-то едва слышные, зловещие звуки, какие-то легкие постукивания - они звали его, выводили из этого тяжелого оцепенения. Он вскочил. В дверях стояла Ноэль в длинном пальто. Она сказала спокойным голосом:

- Цеппелины, папа!

- Да, моя милая. Где девушки?

Кто-то с ирландским акцентом ответил из передней:

- Мы здесь, сэр; уповаем на господа; но лучше бы спуститься в подвальный этаж.

Он увидел на ступеньках лестницы три жавшиеся друг к другу фигуры в довольно странных одеяниях,

- Да, да, Бриджи. Там безопаснее. - Но тут он заметил, что Нолли исчезла. Он пошел за ней следом на площадь, уже заполненную людьми, лица которых были едва различимы в темноте. Ноэль он нашел возле ограды сквера.

- Пойдем домой, Нолли.

- Ну нет! У Сирила это бывает каждый день.

Он покорно стал рядом с ней; его и самого охватывало какое-то возбуждение. Несколько минут они напрягали зрение, стараясь разглядеть что-нибудь в небе, но видели только зигзагообразные вспышки рвущейся шрапнели да слышали гул голосов вокруг и выкрики: "Смотри, там, там! Вот он - там!"

Но, должно быть, эти люди обладали более острым зрением, чем Пирсон: он не видел ничего. Наконец он взял Ноэль за руку и повел в дом; в прихожей она вырвалась.

- Пойдем на крышу, папочка! - И побежала вверх по лестнице. И опять он последовал за ней, поднялся по лестнице и через люк вылез на крышу.

- Здесь так хорошо видно! - крикнула она.

Он заметил, как сверкают ее глаза, и подумал: "Откуда у моего ребенка такое пристрастие ко всему возбуждающему - это просто невероятно!"

На необъятном темном, усеянном звездами небе метались лучи прожекторов, освещая маленькие облака; среди множества крыш вздымались вверх купола и шпили, величественные и призрачные. Зенитные пушки вдруг прекратили огонь, словно чем-то озадаченные; вдали раздался взрыв.

- Бомба! Ах! Вот бы сбить хоть один из цеппелинов!

Снова яростно загрохотали пушки, канонада продолжалась с минуту, потом снова умолкла, словно по волшебству. Они увидели, как два луча прожекторов скрестились и встретились прямо у них над головой.

- Это над нами, - прошептала Ноэль.

Пирсон обнял ее. "Она совсем не боится", - подумал он. Лучи прожекторов опять разделились; и вдруг откуда-то издалека донесся неясный гул.

- Что это?! Кричат "ура"! О! Папочка, смотри!

На восточной стороне неба висело что-то тускло-красное, оно словно удлинялось прямо на глазах.

- Они попали в него! Он горит! Ура!

Пылающий оранжевый предмет начал опускаться книзу, крики "ура" все нарастали, доходя до какой-то неистовой ярости. Пирсон сжал плечо дочери.

- Хвала богу, - пробормотал он.

Яркий овал, казалось, надломился и, распластавшись, поплыл боком, опускаясь за крыши; и вдруг все небо вспыхнуло, словно опрокинулся гигантский сосуд, наполненный красным светом. Что-то перевернулось в сердце Пирсона; он порывистым жестом прикрыл глаза рукой.

- Бедные люди - те, которые там! - сказал он. - Как ужасно!

Он услышал голос Ноэль, жесткий и безжалостный:

- Нечего было лететь сюда! Они убийцы!

Верно, они убийцы. Но как это страшно! Он продолжал стоять неподвижно, содрогаясь, закрыв лицо руками, пока наконец не замерли крики "ура" и не наступила тишина.

- Помолимся, Нолли, - прошептал он. - О боже! Ты, по великой милости своей спасший нас от гибели! Прими в лоно твое души врагов наших, испепеленных гневом твоим на наших глазах; дай нам силы сожалеть о них, ведь они такие же люди, как и мы сами!

Но даже молясь, он видел лицо Ноэль - бледное, освещенное отблесками пламени; и когда кровавый свет на небе угас, он еще раз ощутил трепет торжества.

Они спустились вниз, рассказали обо всем девушкам и некоторое время сидели вместе, толкуя о том, что им довелось увидеть, ели печенье и пили молоко, подогретое на спиртовке. Было уже около двух часов, когда они легли спать. Пирсон заснул тут же и ни разу не повернулся во сне, пока его не разбудил в половине седьмого будильник. В восемь ему надо было раздать причастие; он торопился попасть в церковь заблаговременно и кстати выяснить, не пострадала ли она от налета. Но церковь стояла вся залитая солнечным светом, высокая, серая, спокойная, неповрежденная, и колокола ее тихо звонили.

В этот самый час Сирил Морленд стоял у бруствера своей траншеи, затягивая пояс, поглядывая на ручные часы и в сотый раз примеряясь, куда поставить ногу, где опереться рукой, когда надо будет выпрыгнуть из окопа. "Я ни в коем случае не должен позволить ребятам идти впереди меня", - думал он. Столько-то шагов до первой линии траншей, столько-то до второй линии -и там остановка!.. Итак, репетиции кончились; сейчас начнется действие. Еще минута - и из страшного гула артиллерийской подготовки возникнет огневая завеса, которая будет передвигаться впереди них. Он обвел глазами траншею. Ближайший к нему солдат поплевывал на пальцы, словно готовясь взять биту и ударить по мячу в крикете. Чуть подальше другой солдат поправлял об* мотки. Чей-то голос сказал: "Вот бы оркестр сейчас!" Сирил увидел сверкающие зубы на загорелом до черноты лице. Потом он посмотрел наверх; сквозь бурую пелену пыли, поднятой рвущимися снарядами, проступала синева неба.

Ноэль! Ноэль! Ноэль!.. Он засунул пальцы глубоко в левый карман куртки, пока не почувствовал края фотографии между бумажником и сердцем. Оно трепетало сейчас так же, как тогда, когда он еще школьником, пригнувшись и касаясь одной рукой земли, собирался стартовать на сто ярдов. Уголком глаза он уловил огонек зажигалки - какой-то солдат закуривал сигарету. Этим ребятам все нипочем. А как он? Ему понадобится все его дыхание - да еще мешают винтовка и вся выкладка! Два дня назад он читал в газете описание того, как солдаты чувствуют себя перед атакой. Теперь он знал это по себе. Нервы его были напряжены до предела. Скорее бы наступила эта минута и скорее бы прошла! Он не думал о противнике, как будто его не существовало; не было ничего-ничего, кроме снарядов и пуль, словно живущих своей собственной жизнью.

Он услышал свисток; его нога сразу оказалась на том месте, которое он наметил, рука там, где решил ее положить. Он крикнул: